Тьма египетская - Михаил Попов

   — Дворец в Кноссе похож на огромную морскую звезду, выброшенную великой волною на каменистый берег. Ступенчатые, широкие лучи многолетних пристроек расходятся от возвышенного шестигранного центра, утопая в светлой зелени луга и тёмной зелени леса. С самого утра наигрывают флейты во всех концах дворца, и в гранитных, и в кирпичных. Никаких нигде нет укреплений, ибо у тамошнего царя нет врагов, которые рискнули бы напасть.

Хека хмыкнул.

   — Таков он и есть, царский дворец в Кноссе. Какой-нибудь купец при дворе твоего отца рассказал тебе это, Мериптах?

Шахкей что-то проревел в своей палатке, кажется, требовал воды.

Колдун сказал, обернувшись в ту сторону:

   — Человека с такой раной я лечил в Сузиане.

   — Я видел это.

   — Что ты видел? Там принято прикладывать к ране свежий коровий навоз, смешанный с виноградной кожицей и известью. Это никогда не помогает, но они всегда прикладывают эту дрянь. Эламиты народ ужасный и живут в ужасном краю. Нигде не бывает так жарко и душно, как в их проклятой земле. Летом там реки не дотекают до моря. Только царь и его родственники строят себе жилища из камня. Прочие все живут в норах, вырытых прямо в земле. Они наливают туда воды чуть ли не по колено и сидят там, как бегемоты на нильском берегу. А когда идут дожди, то они живут снаружи, но в такой же грязи. Они многочисленны и прожорливы, как саранча. Их дети цветом напоминают глину и живут меньше собак. Там продают родственников в рабство, чего нет нигде больше, ни в стране Хатти, ни у пьяных дикарей по ту сторону Хатти и проливов, только у диких горцев за Тигром. Они грязны, но не дики и не добродушны, грязь проникла в их сердца, они коварны. Когда сила Вавилона клонится, они являются тут же, как гиены, чтобы пожирать его богатства. О, с какой радостью я ушёл от них.

   — Как волны по воде от большого брошенного камня, расходятся от царского дворца и храма Аннушиннака стены Суз. Числом всего пять. Наружная стена земляная и перед нею ров, на дне его чёрная вода, которая может гореть. Две другие из камня и брёвен. И там каждые сто шагов квадратные башни высотою тридцать локтей. И ещё две стены каменные сплошь, и башни там стоят ещё чаще, высота их тридцать пять и сорок локтей, так что с вершины можно увидеть город Туллиз, что лежит вниз по реке Улам. На каждой башне стража, одна для ночи, другая для дня, и ворота с заходом солнца все заперты. Сузы громадны, но они на замке, как большой сундук. Сузы — голова Элама, и никто ещё не смог разбить её.

Отхлебнув из кувшина, Хека отнял его от губ и вытер культёю губы.

   — Так кто же рассказал тебе это, мальчик? Купцы? Но никакие корабли не заплывают так далеко в дельту, чтобы пристать в заброшенном Мемфисе. И товары, и рассказы оседают на пристанях Авариса и Таниса.

   — Я видел это, — просто сказал Мериптах, не открывая глаз.

Хека подскочил, но даже не успел возмущённо вспыхнуть, как уже овладел собой. И сказал успокаивающе-внушающим тоном:

   — Как ты мог видеть это, когда никуда не путешествовал? Ты жил во дворце отца, потом плавал двадцать дней по реке, и всё.

Мериптах улыбнулся:

   — Когда я был мёртв, я был везде. Два больших голоса — я не знаю какие это были боги, они не назвали себя — говорили мне: вот страна, и я видел страну, и горы белые вверху, и виноградники, и дороги, и каналы. Они говорили мне: вот город, и я видел город, и стены, и башни, и зубцы на башнях. Вот битва, и я видел колесницы, видел, как бегут воины и как стоят воины, как летят стрелы, видел поверженных людей и лошадей кверху ногами. Я был везде, я видел всё. Все пределы: и горные, и морские, и все пустыни, и оазисы.

Колдун сокрушённо покивал:

   — Ты всё ещё бредишь, это ещё по жилам твоим плавают крохотные змеи, но мы их прогоним. Я составлю питье, я знаю, какое питье очистит твою кровь. Ты бредишь, как тогда, когда принял «царского брата» за Себека.

   — Я не брежу. Я теперь знаю, что того человека зовут Мегила и он не крокодил. Меня сбил голос, я слышал такой же из камышей, на дамбе, когда молился ночью Сопдет. Этот голос звал меня с собой, а кто может ночью подкрадываться через камыши и разговаривать, как не Себек?

Хека не знал, что ответить. Мальчик говорил вполне осмысленно, но вместе с тем никакого не было объяснения тем удивительно точным описаниям, которые он дал критскому дворцу и сузским укреплениям. Эти места были расположены на разных концах обитаемого мира, и сколько во всём свете могло быть людей, которым довелось на своём веку видеть и дворец Кносса, и храм Аннушиннака?

   — Проверь меня ещё раз, — предложил мальчик. — Назови дальнее место, но тебе хорошо знакомое, и я расскажу о нём.

Колдун нервничал, как всегда, перед непонятным. Ом привык обманывать сам, а такому человеку невыносимо быть объектом обмана. Пока всё не разъяснится, покою не наступить. Мальчишка-то, оказывается, не только ценен, но и опасен, может статься.

   — Хорошо, я вот что тебя попрошу, Мериптах, расскажи мне, как выглядит самый мерзкий, самый гордый, самый возвышенный, самый непостижимый, самый утончённый и самый мстительный город на земле.

   — Ты имеешь в виду не Аварис?

   — Нет. До Авариса мы ещё доберёмся так ли, иначе ли. К тому же я о нём и сам ничего не знаю, ибо не бывал в нём. Ты расскажешь мне про Вавилон. Столицу столиц. Узилище узилищ. Разврат разврата. Сияние сияний.

В Хеке полыхали азарт и жажда какого-то отмщения, как будто мальчик уже успел его глубоко задеть.

Мериптах спокойно дождался, когда колдун закончит распускать павлиньи хвосты своих речений, перестанет по-обезьяньи моститься на мешках, замрёт. И заговорил, не открывая глаз, как будто подсматривая в другой мир, где Вавилон, как на ладони.

   — Евфрат, оставляя по левую руку Летний дворец, что в квартале Бит-Лугарьгирра, долго течёт вдоль низкой стены из сырцового кирпича без башен, до самого квартала Баб-Нар-Куталабири. Тут он упирается в основание центрального царского дворца, и русло его описывает плавную дугу, после чего входит в самую середину главной городской стены мимо высокого бастиона, называемого Пуратту. Направо остаются лежать жилые кварталы и сады, слева же начинают вздыматься сады, выращенные на уступах большой пирамиды, рядом — южный дворец, и сразу вслед за ним глубокий дворцовый ров, куда отведены воды реки. За рвом внутренний жреческий город, куда нет доступа даже служителям дворца.

   — Что же ты замолчал?! — закричал Хека, стоило мальчику помедлить лишь несколько мгновений, чтобы перевести дух.

   — За жреческим городом возвышается Эсагила Этеменанки, она меньше, чем пирамида Хуфу, она не сверкает облицованными гранями, она серая, мрачная, и она недостроена. Следом за нею вдоль по течению расположен квартал, называемый Тинктир, посреди которого стоит Эсагила Нухар...

   — Хватит.

   — Далее отходит от реки улица бога Набу и богини Наны.

   — Не надо больше, Мериптах. Это он, город, который я бы не оставил никогда, если бы он не выплюнул меня сам. Мне не повезло там, и город меня не пожалел и нанёс вторую страшную рану. Я ушёл так же, как Евфрат уходит из Вавилона, по дороге в Барсиппу и Дильбат. Я ушёл, проклиная его, и сейчас желаю ему гибели в огне, но знаю, что желать ему гибели бесполезно. Даже если его кто-нибудь разрушит, он всё равно будет восстановлен и станет только ещё величественнее. Я ушёл из него, но нигде не мог остановиться, нигде не находил себе места. Я переплыл море, я пересёк пустыню, пока не оказался в диком нубийском лесу. Там, на краю мира, где кончаются люди и начинаются обезьяны, я нашёл пещеру и скрылся от человеческих глаз. Год за годом...

Хека вдруг спохватился, что есть у него сейчас дело поважнее, чем воспоминания. Надо было как-то разобраться с небывалым даром мальчика. Ни о чём подобном ему прежде даже слыхивать не приходилось. Жизнь приучила его к тому, что чудес не бывает, одни только шумные фокусы в храмах. Но теперь приходилось отказываться от опыта, на который потрачена вся жизнь, ибо перед ним лежало с закрытыми глазами доказательство, что чудеса бывают. Нет, не с закрытыми. Мериптах, наоборот, вовсю разглядывал своего испытателя. Даже повернул к нему голову. Смотрел так, словно видел в первый раз. Но колдуна было не сбить этой внезапной переменой поведения. Он наклонился и вопросительно прошипел:

   — Скажи, откуда ты знаешь всё это?

Мериптах удивлённо выпятил губу. Он думал, что всё уже объяснил. Там, в темноте плавания, он слышал особые, высшие голоса, голоса неназвавшихся богов. Их слова освещали, показывали и называли все. Ничего он не придумал сам и никогда бы не посмел себе только приписывать достижение всех этих знаний, они сами вошли в сердце и легко уместились в нём. Мальчику было скучно отвечать на вопросы про уже объяснённое. Наоборот, ему самому захотелось кое-что спросить у однорукого. Правда, он ещё не совсем знал, как превратить в слова ту смутную, тревожную неприязнь, что вдруг начал вызывать в нём собеседник.