Клара и тень - Хосе Сомоса

Босх чуть-чуть подумал.

— Тебе решать. — Никки в ожидании подняла светлые брови.

— Ван Оббер живет в Делфте, так ведь? Позвони ему и договорись о встрече завтра вечером. Утром мне нужно в Гаагу, и на обратном пути я смогу заехать в Делфт. Скажи ему просто, что мы ищем Постумо Бальди. И пошли людей Ромберга в «Экстрим».

Когда Никки вышла из кабинета, Босх продолжал рассматривать эти два лица — эти неизвестные гладкие юношеские лица, глядящие на него с фотографий. «Один из них — Художник, — думал он. — Если Эйприл не ошибается, а она никогда не ошибается, один из них — он».

●●●

Последний штрих — свет. Герардо и Уль устанавливают его в гостиной домика. Они занимаются этим с самого утра, потому что оборудование очень тонкое. Оно называется «софиты светотени», и создал их один русский физик специально для этой выставки. Клара смотрит на странные аппараты: металлические палочки, из которых торчат отростки с шариками на концах. Ей они кажутся стальными вешалками.

— Сейчас ты увидишь нечто невероятное, — сказал Герардо.

Они закрыли жалюзи. В густом сумраке Уль нажал на выключатель, и из шариков хлынуло золотистое свечение. Это был свет, но он не светил. Казалось, он скорее окрашивал воздух в цвет золота, а не освещал предметы. Со сверкающей стремительностью электричества гостиная превратилась в полотно XVII века. Натюрморты Франса Хальса в минимализме; Рубенс прет-а-портэ; постмодернистский Вермеер. Стоявший перед ней Герардо, единственная фигура в этом жанровом полотне в манере тенебризма, улыбался.

— Как будто мы внутри картины Рембрандта, правда? Ну, иди сюда, ты же главный персонаж.

Босая и нагая, она шагнула в это сияние. Можно было смотреть прямо на него — оно не слепило глаза, свет был нежным и манящим, мечта бабочки-самоубийцы. В этот момент раздались возгласы восхищения.

— Ты замечательная картина, — похвалил ее Герардо. — Тебе даже не нужно, чтобы тебя писали. Хочешь взглянуть на себя? Посмотри.

Она увидела, как, грохоча по дереву, из глубины к ней приближается одно из зеркал.

У нее захватило дух.

Как-то, каким-то образом она поняла, что именно к этому всю жизнь стремилась.

Ее силуэт, погруженный в темноту классической живописи, был выписан золотыми мазками. Лицо и половина волны волос были словно вырезаны из янтаря. Она моргнула от блеска собственной груди, роскошной копны лобка, контура ног. При движении она искрилась, как бриллиант под светом лампы, превращаясь в новую картину. Каждым своим движением она писала тысячи разных картин самой себя.

— Хотел бы я поставить тебя у себя дома с этим освещением, — донесся из темноты голос Герардо. — «Обнаженная женщина на черном фоне».

Она почти его не слушала. Ей казалось, что все то, о чем она мечтала с того момента, как увидела картину Элисео Сандоваля в доме своей подруги Талии, все, что она едва решалась выразить или признать, когда решила стать полотном, — все было там, в отблеске ее тела под софитами светотени.

Она поняла, что ее мечтой всегда была она сама.

В то утро позы стали полегче. Герардо называл это заполнением позы. Цвета уже выбрали: темно-рыжий оттенок для собранных в узел волос; смешанный с розовым и желтым перламутр для кожи; очень тонкая линия охры для бровей; каштановые с некоторым стеклянным оттенком глаза; обведенные телесным цветом губы; коричневые ареолы сосков. Приняв душ из растворителей и вернув себе первоначальные оттенки грунтовки, Клара почувствовала себя лучше. Ее силы были на исходе, но она дошла до конца этого долгого пути. Последние пятнадцать дней ушли на напряженные позы, эксперименты с оттенками, упражнения на концентрацию, освежение мастерских мазков, которыми ван Тисх написал ее выражение перед зеркалом, на застывшее течение времени. Не хватало последней точки.

— Подписи, — сказал Герардо. — Мэтр подпишет вас всех сегодня вечером в эскизном зале «Старого ателье». И вы войдете в вечность, — с улыбкой добавил он.

Фургончик вел Уль. Они выехали на автотрассу, и скоро вдали показался Амстердам. Вид этого города, который всегда напоминал ей чудесный кукольный домик, улучшил Кларино загипнотизированное настроение. Они проехали по нескольким мостам и в сопровождении неутомимых велосипедов и механического парада трамваев направились в Музейный квартал по узким опрятным улочкам. Показалась элегантная громада «Рийксмузеума». За ней в сероватом свете полудня возвышалась масса плотного мрака. Просачиваясь сквозь облака, солнечный свет выбивал из этой колоссальной громады опаловые искры. Казалось, что она нависла над Амстердамом, как нефтяное цунами. Уль махнул рукой с водительского сиденья:

— «Туннель Рембрандта».

Они решили посмотреть его перед тем, как ехать в «Старое ателье» на сеанс подписей. Кларе очень хотелось увидеть загадочное место, где ее будут выставлять. Они припарковали машину около «Рийксмузеума». Температура была не особенно летней, но под легким стеганым платьем без рукавов, подпоясанным на талии, она совсем не почувствовала холода. Обута она была в стеганые полиэтиленовые тапочки, и, конечно же, на ней висели три этикетки, свидетельствующие о том, что она — одна из оригинальных фигур «Сусанны и старцев».

Они вошли на Музеумстраат и тут же наткнулись на «Туннель». Он напоминал вход в огромную шахту, закрытую занавесами. Сделан он был в форме подковы, открытой в сторону заднего фасада «Рийксмузеума», где находился главный вход, защищенный двумя рядами ограждения, мигающими огнями и бело-оранжевыми машинами с надписью «Politie» на боках. Мужчины и женщины в синих формах дежурили около ограждения. Несколько туристов фотографировали огромное сооружение.

Пока Герардо и Уль разговаривали с полицейскими, Клара остановилась, чтобы разглядеть его. Начиная от входа, высота которого могла легко сравниться с высотой любого классического здания в Амстердаме, на разных уровнях тянулись завесы, западая вниз или вздымаясь вверх, как шатер величественного цирка, скользя между деревьев и окружая их, ослепляя улицы и сметая горизонт. Между двух концов подковы находилась центральная часть Музеумплейн с искусственным прудом и памятным монументом. В этой черноте, раскинувшейся над изящным ландшафтом Амстердама, как мертвый паук, было нечто неестественное, гротескное, нечто, что Кларе было трудно выразить словами. Словно бы живопись превратилась во что-то другое. Словно речь шла не о художественной выставке, а о чем-то бесконечно более странном. Вход был закрыт огромным занавесом с одним из знаменитых последних автопортретов Рембрандта. Его лицо под беретом — нос картошкой, усики и голландская бородка — смотрело на мир скептически. Он был похож на Бога, который устал от процесса созидания. На занавесе, закрывавшем выход, была увеличенная фотография ван Тисха со спины. «Заходим через грудь Рембрандта, а выходим через спину ван Тисха, — подумала она. — Прошлое и настоящее голландского искусства». Но кто из этих двух гениев загадочнее? Тот, кто показывал свое написанное лицо, или тот, кто скрывал лицо настоящее? Она так и не решила.

Подошел Герардо:

— Они проверяют документы, прежде чем нас впустить. — Он указал на «Туннель»: — Ну как тебе?

— Фантастика.

— В длину он почти пятьсот метров, но его выгнули в форме подковы, чтобы уместился на площади. Вход — с этой стороны, а выход — там, рядом с музеем Ван Гога. В некоторых местах он достигает сорока метров в высоту. Ван Тисх хотел установить его рядом с домом-музеем Рембрандта, перекрыв улицы и даже выселив из некоторых зданий жильцов, но этого ему, естественно, не позволили. Занавесы выполнены из специальной ткани: она не пропускает ни малейшего лучика внешнего света, чтобы сохранить абсолютную, черную, как в колодце, темноту, потому что картины будут освещены только софитами светотени. Мы сейчас по нему пройдем, только от нас не отходи.

— Что со мной может случиться? — с улыбкой спросила Клара.

— Ну, на ночь туда залезают бомжи. Да и наркоманы пользуются темнотой, чтобы пролезть внутрь. Плюс еще группы, протестующие против гипердраматического искусства, НГД и все остальные… Да, НГД: «Недовольные Гипердрамой». Ты, наверное, о них слышала, да?… Это самые верные наши последователи, — усмехнулся Герардо. — Завтра они соберутся перед «Туннелем», но иногда парочка зачинщиков забирается внутрь, чтобы оставить там свои лозунги. Полиция каждый день патрулирует «Туннель» изнутри и арестовывает одного-двух человек. Идем.

Кларе было приятно, что Герардо проявляет о ней такое беспокойство. При других обстоятельствах она решила бы, что он волнуется за Сусанну, но теперь она знала, что это не так. Это ее, Клару Рейес, он боялся потерять.

Уль ждал их рядом с небольшим проходом под скрывающим доступ в «Туннель» занавесом. «Мы как будто проникаем под голову Рембрандта», — подумала она. Дорогу указывал слабый электрический свет укрепленных на цоколе лампочек. Но когда проход за ними закрылся, они оказались в непривычной темноте. Уличные шумы тоже исчезли. Слышалось далекое эхо. Клара едва могла различить тень Герардо.