Клара и тень - Хосе Сомоса

— По словам Калимы, великого теоретика ГД, человеческое начало не только противоречит искусству, а вообще нейтрализует его. Это его подлинные слова из книг, я ничего не выдумываю. Простыми словами можно объяснить это так: произведение ГД становится тем более художественным, чем меньше в нем человеческого. Гипердраматические упражнения направлены на эту конкретную цель: лишить модель ее человеческой сущности, ее убеждений, ее эмоциональной стабильности, твердости, отобрать у нее достоинство, чтобы превратить в вещь, из которой можно сделать искусство. «Чтобы создать картину, мы должны уничтожить человека», — говорят гипердраматисты. Вот искусство нашей эпохи, Эйприл. Вот искусство нашего мира, нашего нового столетия. Они не только покончили с людьми: они покончили и со всеми другими видами искусства. Мы живем в гипердраматическом мире.

Осло замолчал. Вуд снова, неизвестно почему, подумала о портрете Дебби Ричардс. О той более привлекательной женщине, которую Хирум держал у себя в доме в память о ней.

— Как обычно случается, — продолжал Осло, — это дикое направление вызывает самые противоречивые реакции. С одной стороны, есть люди, которые считают, что нужно дойти до конца и низвести человека до непостижимых крайностей: так родились арт-шоки, гипертрагедии, анимарты, живая домашняя утварь… И в довершение всего — высшая степень деградации: отвратительное «грязное» искусство… С другой стороны, есть люди, которые думают, что можно создавать произведения искусства, не разлагая человека и не унижая его. И так родился натурал-гуманизм. — Он поднял руки и улыбнулся. — Но не будем заниматься прозелитизмом.

— Значит, — произнесла Вуд, — написавший это мыслил гипердраматическими понятиями, так?

— Да, но попадаются странные фразы. Например, та, что завершает оба текста: «Если фигуры умирают, картины остаются в веках». Не понимаю, как произведение ГД может остаться в веках, если умрут его фигуры. Говорить так — это абсолютизировать парадокс Танагорского. Тексты запутанные, мне хотелось бы проанализировать их не торопясь. Как бы там ни было, не думаю, что их нужно воспринимать буквально. Помню, в «Алисе» Шалтай-Болтай утверждал, что может придать своим словам то значение, какое ему захочется. Тут происходит нечто подобное. Только автор знает, что он хотел всем этим сказать.

— Хирум, — помолчав, сказала Вуд, — я читала, что «Падение цветов» и «Монстры» занимают в творчестве ван Тисха особое место. Почему?

— Да, эти картины выделяются из всех остальных его работ. Ван Тисх пишет в своем «Трактате о гипердраматической живописи», что «Падение цветов» основано на видении, которое почудилось ему однажды, когда он сопровождал отца в Эденбургский замок. Мориц хотел, чтобы сын видел, как он работает, чтобы он быстро перенял его ремесло. Бруно обычно ходил с ним каждое лето, во время школьных каникул, и они вместе шагали по окаймленной цветами дорожке. В одном месте была полянка нарциссов, и однажды ван Тисху показалось, что он увидел среди цветов девочку. Может, он и на самом деле ее видел, но он думает, что это был лишь сон. Ясно только, что «Падение цветов» стало для него символом детства. Запах мокрой земли, который идет… который шел от этой картины… напоминает о летней грозе, которая пронеслась над Эденбургом вдень, когда у ван Тисха было видение. — Осло внезапно поморщился. — Я познакомился с Аннек, когда ван Тисх писал эту картину. Бедняжка думала, что ван Тисх ее ценил. А он, само собой, использовал эти чувства для своей картины. Они помолчали. Вуд наблюдала за ним из полумрака.

— В «Монстрах» он хотел показать Ричарда Тисха и, может быть, Морица. Конечно, братья Уолдены были ни чуточки на них не похожи, но это была карикатура, что-то вроде художественной мести существам, которые больше всех повлияли на его жизнь. Он выбрал пару психопатов и повесил им на шеи перечень не полностью доказанных преступлений. Уолдены были способны на многое, но, вероятно, ван Тисх изобразил их более извращенными, чем они на самом деле были, пользуясь известностью процесса, во время которого их обвинили в смерти Хельги Бланхард и ее сына. Таким образом, сравнение персонажей картины с персонажами его прошлого, возможно, скрывает еще один нюанс. Может быть, ван Тисх хочет сказать нам, что ни Ричард Тисх, ни Мориц наверняка не были такими уж злобными и извращенными, но в его воспоминаниях они таковы, и такими он их и написал: уродливыми, гротескными, педофилами, преступниками, схожими меж собой. Вот единственное, что связывает «Падение цветов» с «Монстрами», — прошлое. Никакая другая его картина так прямо не связана с его жизнью.

— А в «Рембрандте»? — Вуд наклонилась в кресле вперед. — Ты знаком с описанием картин новой коллекции?

— Что-то, конечно, слышал, как и все критики.

— Я привезла тебе каталог с самой последней информацией, — сказала она, доставая из сумки брошюру черного цвета. Она раскрыла ее на столе. — Тут подробно описаны все картины. Их тринадцать. Мне нужно, чтобы ты сказал, какая из этих картин, по-твоему, может быть особенно связана с прошлым ван Тисха.

— Невозможно что-то сказать, основываясь на описании в каталоге, Эйприл…

— Хирум, всю последнюю неделю в Лондоне я рассылала этот каталог во все уголки планеты. Я разговаривала с десятками критиков со всех пяти континентов и подготовила список. Все сказали мне то же, что и ты, и мне пришлось на всех давить, хотя только тебе я рассказала правду. Все они нехотя высказали свое мнение. Мне нужно добавить к этому перечню твое.

Осло смотрел на нее, тронутый яростным волнением, заметным в ее глазах. Он чуть задумался перед тем, как ответить.

— Очень сложно сказать, будет ли такая картина в «Рембрандте». Кажется, эта коллекция довольно сильно отличается от «Монстров», так же, как «Монстры» отличались от «Цветов». На первый взгляд, она создана в честь четырехсотлетия Рембрандта. Но следует иметь в виду, что Рембрандт — любимый художник Морица, и, быть может, именно поэтому, потому что речь идет о любимом художнике ненавистного отца, в этой коллекции полно гротескных деталей. Например, в «Уроке анатомии» вместо трупа — голая улыбающаяся женщина, а студенты, кажется, вот-вот на нее набросятся. В «Синдиках» представлены учителя и коллеги ван Тисха: Танагорский, Калима и Бунхер… «Еврейская невеста» может быть связана с коллаборационизмом его отца во время войны; говорят даже, он нарядил женщину-модель под Анну Франк… «Христос на кресте» — нечто вроде автопортрета… Полотно, Густаво Онфретти, одет, как ван Тисх, и повешен на крест… В общем, в «Рембрандте» почти все картины гротескно связаны напрямую с ван Тисхом и с его миром…

— Но этот тип уничтожит всего одну, — проговорила Вуд. — Мне нужно знать какую.

Осло отвел взгляд от этих молящих глаз.

— И что ты сделаешь, если я назову тебе одну возможную картину из тринадцати? Будешь больше защищать эту картину, правильно? А если я ошибусь? Мне придется принять на себя ответственность за смерть? А может, за несколько смертей?

— Не будет на тебе никакой ответственности. Я же сказала, что собираю мнения специалистов со всего мира и выберу ту картину, которая наберет больше голосов.

— Почему бы тебе не спросить ван Тисха?

— Он не захотел меня принять, — ответила Вуд. — Мэтр недосягаем. Кроме того, ему даже ничего не рассказали про уничтожение «Падения цветов» и «Монстров». Он находится на своей особой вершине, Хирум. Я не смогу к нему приблизиться.

— А если большинство специалистов ошибется?

— Даже в таком случае ничего страшного. Я не буду рисковать оригиналом.

Вдруг занервничал Хирум Осло. Глядя на освещенное настольной лампой лицо Вуд, он понял, что она собиралась сделать. Все его тело напряглось.

— Погоди-ка. Теперь я понял. Ты собираешься… Собираешься поставить копию как приманку для этого психа… Копию картины, которая наберет больше голосов…

Ответа не последовало. Хируму было ясно, что он попал в самую точку.

— Это ты задумала, да? А что будет с копией? Ты прекрасно знаешь, что мы говорим о людях…

— Мы будем ее охранять, — сказала она. Внезапно Осло понял, что она говорит неправду.

— Нет, не будете. К чему тебе ее охранять… Ты хочешь использовать ее как приманку. Хочешь расставить ему ловушку. Ты отдашь психу невинного человека или нескольких человек, чтобы спасти других!

— Копия картины ван Тисха стоит на рынке в лучшем случае пятнадцать тысяч долларов, Хирум.

Осло почувствовал, как им завладевает старая ярость.

— Но это же люди, Эйприл! Дублеры — это люди, так же, как и оригинал!

— Но как искусство они ничего не стоят.