Купленная. Доминация (СИ) - Владон Евгения

Да и не был я таким уж конченным болваном. Я прекрасно мог отличить на тех же фотоснимках 80-ых или 90-ых существенную разницу между последующими нулевыми и дальше по нарастающей. Что говорится, земля и небо. Совершенно другие изображенные и там, и там люди, пусть внешне чем-то друг на друга и похожие. Не знай их лично, я бы, скорее, назвал их актерами, сыгравших в свое время в разных по сюжету (и антуражу, само собой) фильмах абсолютно разных персонажей. Неужели время действительно так сильно меняет людей? Или это вовсе и не время, а нечто более существенное и болезненное, что способно разбить самую крепкую связь и разрушить, будто карточный домик, вроде как нерушимые отношения?

Сложно сейчас вспомнить, когда именно между родителями пробежала эта чертова черная кошка. Кажется, я тогда был вообще сопляком и то ли еще в детсад ходил, то ли в начальную школу. Но уже тогда отец начал проявлять свою холодность к матери (ко мне, если вспомнить на вскидку, он относился так постоянно), все больше и чаще уходя с головой в "новую" работу — созданного на базе общего капитала от бывших коммерсантов законного бизнеса. Вроде в тот период мать как раз впала в затяжную депрессию и даже набрала лишний вес, частично перестав за собой следить. Вернулась она в мир живых, когда впервые застала Стрельникова-старшего с одной из его первых любовниц. Или, точнее, заставили вернуться едва не насильно. Увидеть, кем тебя заменили, и как ты сама выглядишь на фоне этой фигуристой бл*ди с личиком невинного ангела — более действенной мотивации для твоих будущих целей и не придумаешь.

Мать тогда сразу взяла себя в ежовые рукавицы и буквально затянула не талии пояс. Похудела, вылепила на тренажерах чуть ли не новую, но по любому более совершенную, чем раньше фигуру. Начала посещать салоны красоты, будто ходить по ним, как на постоянное место работу. В общем, вложилась она тогда (да и по сей день не перестает) в себя по полной, как и в неустанно пополняющийся брендовыми шмотками (тогда еще прямиком из Европы) новый гардероб. Разве толку от этого, как оказалось лично для нее, было ноль.

Отец продолжал отдаляться от нее все дальше и безвозвратней. Перестал ночевать дома, появляясь в нашей семейной усадьбе либо по большим праздникам, либо на устроенные его собственными стараниями деловые мероприятия и бизнес-вечеринки. В общем, однажды, от нашей семьи осталось лишь одно название с сотней постановочных фотографий, главная тематика которых — уют домашнего очага и "искреннее" семейное счастье в глазах улыбающихся в объектив фотокамеры домочадцев.

Похоже, как раз такой улыбкой мать меня сейчас и встречала. Немного наигранной (потому что чересчур безупречной) и сшибающей на повал любого, кто случайно или намеренно попадется под ее прицел.

— Разве такое забудешь? Впрочем, как и все другие твои пунктики.

— Только не говори, что ты так редко приезжаешь сюда как раз из-за них? — и, естественно, она не преминула прямо с ходу обнять меня, обхватить ладошками мое лицо, чтобы вблизи полюбоваться своим единственным красавчиком-сынулей восхищенными глазами гордой матери и смачно расцеловать мои тут же зардевшие щеки. — Наверное, никогда не смогу вдоволь тобой налюбоваться, учитывая, как редко мне приходится тебя видеть в последнее время. Совсем не любишь и не вспоминаешь родную мать, зная, как ей тут тоскливо одиноко без двух самых любимых ею на Земле мужчин.

— Ну… прости, пожалуйста, учитывая, какими способами ты в последнее время стала меня сюда затягивать, а, главное, для каких именно целей. Надеюсь, я не перепутал? Это твое любимое, не отца? — я приподнял обе руки, решив слегка сменить тему разговора, и заодно избавиться от неудобной ноши: бутылки крепленого вина Нипорт (или двадцатилетнего Тони из самой Португалии) и коробки бельгийских трюфелей от Гуулиан.

Мать тут же всплеснула руками, восхищенно ахнув, и в первую очередь потянулась к подарочной коробке с портвейном.

— Боже, какая прелесть. Хотя начинали мы свое первое знакомство с данным напитком совсем за другую цену и с другими названиями. Про херес и мадеру вообще молчу. Что еще было можно пить бедным советским студентам на свою мизерную стипендию? О, молодость, куда же ты так быстро испарилась? Спасибо, дорогой. Знаешь, чем порадовать мать, не смотря на вредность, унаследованную от отца. Тот тоже никогда не придет с пустыми руками, даже если будет мысленно тебя честить на чем свет стоит.

Как мило. Без упоминаний о моих сходствах с отцом в этот раз тоже не обошлось. И, боюсь, оно еще далеко не последнее, тем более не забывая о том факте, что я только-только сюда пришел.

— Лидия, пожалуйста, отнесите их к столу. Они прекрасно дополнят ваш сегодняшний десерт.

Наверное, это одна из главных причин, почему я сбежал из "Одонатум-а" — местная прислуга, которую мать начала нанимать и менять, как раз после того, как был достроен особняк усадьбы и за уходом его многочисленных комнат потребовался немаленький штат в виде новоявленных домоправителей. Кухарка, горничная, садовник, конюх… Слишком много в мою далеко не безоблачную юность вошло лишних и, само собой, совершенно чужих для меня людей. Наблюдать, как родители с ними тогда общались было для меня настоящей пыткой, поскольку такие сценки в моих глазах выглядели нелепейшим фарсом и вообще не пойми чем. А звучавшие в ответ "Да, Глеб Анатольевич", "Как прикажете, Маргарита Петровна", "Какую машину вам сегодня подать, Кирилл Глебович?" — доводили меня буквально до истерических срывов.

Сейчас, кстати, тоже ударило и по слуху, и глазам не слабее, чем в те дни, когда мне приходилось лицезреть подобную нелепицу каждый божий день подряд.

— Да, мадам. — та самая Лидия, выступила откуда-то из дальней от нас в холле тени, где она до этого профессионально пряталась в образе безликого, но ко всему готового призрака, и, едва не проделав на последнем шаге книксен, забрала у матери бутылку с конфетами.

— Да, МАДАМ? Это уже что-то новое. — как только мои руки опустели от последней ноши, я тут же интуитивно потянулся ладонями к карманам брюк. Дурацкий жест, выдающий мою нервозность, когда чувствую себя либо не при делах, либо совершенно беспомощным.

— Бога ради, Кир, не начинай. — мать махнула на меня ладошкой, одним из своих излюбленных манерных жестов, которые у нее, скажем так, проявились как раз в годы ее нового становления из просто бывшей жены бывшего коммерсанта, в новую жену новоиспеченного олигарха.

Она тут же пристроилась рядышком по мою левую руку и чуть ли не с блаженной улыбкой на губах оплела мой локоть своими гибкими пальчиками, вроде как ненавязчиво вынуждая меня сойти с места.

— Мы уже давным-давно исчерпали эту тему. Давай не будем возвращаться к ней хотя бы сегодня.

— Чего это вдруг? Это же, не сказать словами, как интересно. И почему именно "мадам", а не "мэм" или "ваше высокоблагородие"? О, точно "сударыня". Как никак, но это куда ближе к нашей "патриотической" теме.

— Ну сколько можно, Кир? Каждый раз одно и то же. Лучше поздоровайся с нашей гостьей, о существовании которой ты, кстати, в последнее время забываешь с такой же постоянной периодичностью, как и о моем.

— Ой, ты правда. Я же забыл поздороваться с Лидией. Лидия, — я намеренно повысил голос, чтобы окликнуть спешащую по центральной лестнице холла кухарку-официантку, до того, как она окончательно скроется из виду за ближайшим проемом второго этажа. Немолодой женщине в нелепом для нынешнего века и ее возраста темном длинном платье с белоснежным передником волей-неволей пришлось остановиться и обернуться на мой "требовательный" оклик. Причем тормознула она тогда всего в нескольких шагах от другой стоящей неподалеку от нее у кованых лестничных перил более молодой особы.

— Лидия, простите, пожалуйста, что не поздоровался, когда вы вышли. Наверное, как всегда, оторопел от неожиданности. Так что, добрый день, Лидия Николаевна. И уже жду не дождусь, когда испробую ваши чудесные деликатесы.