Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

Карлу надоела назойливость первого министра, и он уехал из штаба, решив заночевать в лагере среди солдат. Те не станут докучать глупыми вопросами, они слепо верят своему королю, а он в себя, в свою непобедимость и счастье.

Там, среди солдатских костров и палаток, он чувствовал себя гораздо спокойнее, а главное, знал, что своим присутствием воодушевляет солдат: «Король с нами, значит, мы непобедимы».

Карл уже уснул было у костра, прикрывшись своим плащом, когда рядом послышался встревоженный разговор:

— Это не наши костры. Днем на том месте никого не было.

— Днем не было, но сейчас ведь кто-то есть.

— Это, наверное, казаки.

— Если это казаки, надо предупредить короля.

— Я все слышал, — сказал Карл, откидывая плащ. — И сейчас сам проверю, кто там находится. Подайте моего коня.

— Но, ваше величество! — встревожился адъютант. — Вы можете послать драгун, зачем же самому в разведку.

— Ах, оставьте, полковник, я знаю, что мне надо делать.

Карл сел на коня, проверил наличие пистолетов, закрепленных у передней луки седла, и поскакал рысцой в темноту.

Адъютанту ничего не оставалось делать, как следовать за королем в окружении нескольких драгун, оказавшихся под рукой, и молить Бога, чтоб ничего не случилось.

Костер находился не столь близко, как казалось вначале, но мало-помалу они к нему приблизились. У костра находилось несколько человек, и, когда подъехал король, все они повернулись к нему выжидательно.

Карл слез с коня и, направляясь к костру, спросил строго:

— Кто такие?

Ответа не последовало, поскольку никто не понял шведского языка, но зато Карл заметил, как некоторые потянулись к своему оружию. Король, не долго думая, вскинул пистолет и выстрелил в ближайшего. Тот упал замертво.

Остальные мгновенно вскочили, и три ружейных выстрела ударили почти одновременно в ответ на выстрел короля. Карл, почувствовав сильный удар в ногу, упал.

— Стреляйте! — вскричал адъютант драгунам, соскочив с коня, и бросился к королю — Ваше величество, вы живы?

Драгуны открыли беспорядочную пальбу в темноту — у костра никого уже не было.

— Я жив, полковник, — отвечал король. — Но что это были за люди?

— По всей видимости, казаки, ваше величество. Ах, зачем вы не послушались меня?

— Перестаньте, полковник. Если бы король всегда слушал советы адъютантов, то он бы не выиграл ни одной битвы.

Подоспевшие драгуны слезли с коней, подняли короля и помогли ему сесть в седло.

— Едем в ставку, — сказал адъютант, беря поводья королевского коня. Но король выдернул поводья из его рук.

— Не усердствуйте, полковник. Я пока сам могу справляться с лошадью.

Однако от потери крови у короля кружилась голова, и едва вернулись в свой лагерь, как его пришлось снять с коня и положить на носилки.

Так, на носилках, он и был доставлен в свой штаб. Адъютант велел дежурному офицеру немедленно звать Ноймана — королевского врача, а также послал сообщить фельдмаршалу и графу о случившемся.

Нойман, едва появившись в дверях, скомандовал:

— Свету! Как можно больше свету! Раненого на стол.

Адъютанты и офицеры бросились зажигать свечи, притыкая их на всех возможных выступах избы. Даже на печи загорелся ряд толстых свечей.

Со стола убрали карты, застелили его простыней, перенесли короля на стол. Нойман первым делом разрезал и сбросил на пол окровавленный сапог. Несколько уняв текущую из ступни кровь, исследовал рану и, убедившись, что она не сквозная, вздохнул тяжело.

— Что там, Нойман? — спросил король.

— Пуля внутри, ваше величество, боюсь — в кости. Придется резать.

— Ну что ж, режьте, раз надо.

— Но будет очень больно, ваше величество. Я могу разбавить и дать вам спирту, это несколько облегчит.

— Не пытайтесь меня споить этой мерзостью, Нойман. Делайте свое дело. Я солдат, а не красная девка.

Нойман достал и разложил свой инструмент. Операция началась.

В штабе скоро появился Пипер, а за ним и фельдмаршал Реншильд. Оба были встревожены.

— Что случилось? Как это произошло?

Но на это никто им ничего не ответил, взгляды всех были прикованы к происходящему на столе. Неожиданно им ответил сам король, голосом нарочито бодрым, но напряженным от сдерживаемых, зажатых чувств:

— Пустяки, господа. Я легко ранен.

Нойману пришлось расширить рану, чтобы извлечь пулю, застрявшую в кости. Операция была болезненной, однако Карл, стиснув зубы, не проронил ни звука. Он мужественно перенес все, и только когда Нойман, замотав ногу, завязал последний узелок и оставил наконец раненого в покое, короля покинули силы. Прошептав блаженно: «Все!» — он впал в полузабытье.

— До утра я бы не советовал беспокоить его величество, — оглядев всех сердито, сказал Нойман. — Слишком много сил он потратил на операцию.

Все осторожно, на цыпочках стали отходить от стола и удаляться из горницы. Полковник-адъютант хотел задержаться, но Нойман, метнув на него злой взгляд, сказал:

— Возле его величества останусь я. Не забудьте потушить свечи, мне достанет пяти.

Фельдмаршал и Пипер прошли в соседнюю горницу, куда был приглашен и адъютант короля, рассказавший, как все произошло.

— Эта рана, полковник, на вашей совести, — холодно заметил Реншильд. — Вы были рядом, вы обязаны были не допустить этого.

— Но я… — начал было оправдываться тот, однако фельдмаршал перебил его:

— Ступайте.

После ухода королевского адъютанта граф и фельдмаршал долго молчали. Наконец Пипер, стоявший лицом к темному окну, повернулся к Реншильду:

— Что вы сейчас скажете, фельдмаршал?

— Ну что сказать, граф? Конечно, печально, что в канун главной баталии выведен из строя король. Это, как бы сказать, это…

— Это легкомыслие, — подсказал Пипер. — Да, да, фельдмаршал, надо называть вещи своими именами. Вы ведь не поехали в разведку. У царя Петра тоже, наверное, хватает ума посылать в разведку других. Что мы теперь будем делать? Скажите мне — что?

— Вот наступит утро, граф, и король распорядится, что нам надо делать.

— Я и сейчас знаю, как он распорядится. Драться. Впрочем, иного и быть не может. Русские сами навяжут нам бой. Но ведь теперь армия обезглавлена. Неужели вы не понимаете этого?

— Ах, граф! — поморщился Реншильд. — Я человек военный и, может быть, более вас понимаю весь ужас случившегося. Но давайте подождем до утра, что скажет король.

Утром королю доложили, что русские начали переправу через Ворсклу на правый берег. Все понимали, что это значило — близилось генеральное сражение.

— Может, следует атаковать переправу, — полувопросительно сказал Реншильд.

— Нет, нет, — решительно отвечал король. — Нам надо кончать с Полтавой. Немедленно. Перед битвой мы должны, в конце концов, опереться на крепость. Иначе она будет нам как нож у спины.

И вновь начались изнурительные штурмы Полтавы, в мортирах жегся последний порох, по три полка одновременно шли в атаку, закладывались мины под стену, хотя ни одной из них не суждено было взорваться.

Два дня кряду — 21 и 22 июня — шли кровопролитные бои у стен крепости. Гарнизон нес потери. За ружья взялись женщины. Чтобы как-то поддержать дух осажденных, Петр 26 июня прислал в ядре последнее письмо:

«Ныне вам повелеваем, чтобы вы еще держались до половины июля и далее, понеже мы лучшую надежду имеем отселя, с помощью Божиею, имеем вас выручить, о чем паки подтверждаем: держитесь как возможно».

Келин прочел людям письмо царя с крыльца Спасского собора, опустив лишь сроки. Он как военный человек понимал, что царь их умышленно удлинил (письмо могло попасть и в руки неприятеля), но даже он не подозревал, как близко освобождение. До него оставались всего сутки.

Как только началась переправа войск через Ворсклу, царь совсем забыл об отдыхе. В темно-зеленом мундире полковника Преображенского полка он носился на коне из конца в конец русского лагеря, отдавая распоряжения, вникая во все вопросы подготовки к сражению.

Первым делом он определил место будущей битвы: она должна была произойти на поле, ограниченном с двух сторон лесом. Царь приказал поперек поля, от леса до леса, срочно копать и обустраивать шесть редутов {232}, отстоявших друг от друга на расстоянии ружейного выстрела. Кроме этого, четыре редута было намечено расположить перпендикулярно к этим шести, то есть вдоль поля. В каждом редуте, как в маленькой крепости, предполагалось расположить до тысячи солдат с ружьями и пушками.

Огонь редутов должен был рассечь на части боевые порядки неприятеля.

Петр торопил, подгонял всех, работа в редутах шла беспрерывно днем и ночью. Поскольку обе стороны понимали неизбежность столкновения, царь предложил Шереметеву по-рыцарски договориться с Реншильдом о дне генеральной баталии.