Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмет Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.

Но ее надо было еще взять. А пока… Пока он срывал свой гнев на русских, нет-нет да попадавших к шведам. И когда однажды после очередного неудачного штурма к нему привели четырех крестьян, которые якобы хотели что-то поджечь в шведском лагере, он приказал:

— Этих двух обложить соломой и сжечь живьем. А этим отрезать носы и уши и пусть идут к своим и покажут, что я сделаю со всеми непокорными.

Так было и сделано. Двух крестьян сожгли живьем на глазах у короля, а двум отрезали носы и уши, и сам Карл сказал им:

— Ступайте к вашему Шереметеву.

Кто знает, может, такие зверства и облегчали душу короля после очередной неудачи у стен Полтавы, но верно и то, что они увеличивали количество его врагов. Разбежавшиеся по лесам и буеракам жители собирались в отряды и искали случая нанести вред шведам — угоняли коней, выпущенных пастись, а то и нападали на фуражиров, рыскавших по окрестностям в поисках провианта для голодающей армии.

Но о Полтаве ни на минуту не забывало русское командование: не говоря уже о фельдмаршале, сам царь, находившийся вдали, напоминал едва ли не в каждом письме: «Извольте Келину облегчение чинить, понеже Полтаву сдавать неприятелю и думать не можно».

Чтобы хоть как-то отвлечь шведов от крепости, Меншиков по совету Шереметева приказал кавалерии атаковать Опошню и даже угрожать их главному штабу. Этот налет помог Полтаве в том смысле, что на это время королю пришлось забыть о штурме.

А Келин, воспользовавшись затишьем, сам внезапно атаковал апроши врага и, перебив около двухсот человек, а около полусотни взяв в плен, благополучно отвел своих мушкетеров в крепость.

Но самую существенную помощь Полтаве фельдмаршал поручил учинить бригадиру Головину с его полком. Им предстояло проникнуть в саму крепость.

Шереметев определил полку движение по карте.

— Придется тебе, бригадир, вместе с твоими ребятами снять не токмо кафтаны, но и портки, понеже места по Ворскле зело болотистые. Каждому помимо оружия захватить не менее пуда боеприпасов для крепости. Вас, считай, тысяча, а тысяча пудов пороху и свинца дадут Келину добрую фору перед Карлусом. Оно бы не худо и хлеба туда унести, но в его положении порох ныне важнее хлеба, и солдаты тож.

Дабы Келин в темноте не принял своих за шведов и не открыл бы огонь, ему пушечным выстрелом была в полом ядре отправлена записка фельдмаршала: «Ныне жди сикурс со стороны Ворсклы».

Однако идти, сразу раздевшись донага, было не очень сладко, комары заедали, поэтому сами солдаты исхитрили простой способ. От самого начала пути, еще на своем берегу, каждый, раздевшись донага и даже разувшись, надевал на голое тело только кафтан, а одежду с завернутыми в нее порохом и свинцом водружал на голову, привязывая ремнем через подбородок. В одной руке была шпага или ружье, а другой рукой солдат приподымал подол кафтана в зависимости от глубины болота или реки.

Вышли поздно вечером, когда стемнело, дабы ночью же быть уже в крепости. Вел сикурс через болота местный крестьянин Василий Хлын, хорошо знавший броды и тропы.

Если в начале пути, хлюпая по колена через болота, солдаты подхихикивали друг над другом, что идут «ровно бабы, подолы подымая», то через реку пришлось брести едва ли не по шею в воде и уж подолы кафтанов зубами держать. Тут уж было не до смеху, да и от бригадира команду передали, не то что говорить, но и кашлять запрещавшую.

В реке, как ни береглись, кафтаны позамочили, а кто роста малого, тот и сам нахлебался досыта, однако свой груз на головах в сухости все сберегли. Солдат знает: порох пуще матери беречь надо, ибо в бою никто, кроме него да штыка, тебе не поможет.

Едва выбрались на сухое, проводник, попросив обождать чуть, отправился на разведку и очень скоро воротился.

— Впереди шведы окопов понакопали, когда и успели, басурманы.

— Много их? — спросил Головин.

— Кто знает, дрыхнут, видать, по норам. Но на стороже двое ходят. То разойдутся, то сойдутся.

Головин отрядил двух опытных солдат с кинжалами:

— Чтоб никакого шума. Убирать обоих, когда разойдутся.

— Как уберем, я крякну селезнем, — сказал солдат.

— Никаких селезней. Еще разбудите какого любителя утятины. Вернетесь сюда.

Солдаты ушли вслед за проводником. Растянувшись по болотам и тропам, полк еще выбирался на сухое, а бригадир Головин подбирал уже группу нападения на апроши. Отобрал людей со шпагами и кинжалами, повелев скоро одеваться. Задание ставил знаками, не голосом: «Действуем только этим» — поднял над головой шпагу; «при полной тишине» — наложил ладонь на рот.

Солдаты — народ понятливый, значит, не дать шведам проснуться. Все ясно.

Вернулся проводник Василий Хлын, сказал тихо Головину:

— Сторожей убрали. Все тихо.

— А где же солдаты?

— Ждут вас.

— Я же им велел воротиться.

— Не схотели, уж больно сладко шведы храпят по щелям.

— Ну ладно. Веди нас.

Группа следовала за проводником. Он шел, шел и вдруг остановился и повел рукой, словно в гости приглашая: вот, мол, начинайте.

Впереди серели валы вырытой земли, чернели щели апрошей. Солдаты быстро и бесшумно рассыпались по полю. Из апрошей то там, то тут слышались стоны, короткие вскрики, хрипы умирающих.

Головин, уничтожив более ста шведов, засевших в апрошах, не потерял ни одного человека, а уже через полчаса его сикурс входил в Полтаву.

Осажденные встречали их со слезами радости, смехом, поцелуями.

— Ой, родные ж вы наши, хлопцы.

— Как же мы вам ради.

— Та яки ж вы мокрые. Алексей Степанович, треба печи топить, посушить родимых.

И в Полтаве в самое неурочное время — среди ночи, да еще ж и летом, — задымили вдруг десятки печей, засновали по улицам жители, замигали по хатам огоньки каганцов, лучин и свечей.

Келин повел Головина в свою канцелярию. И обсушиться, и покормить чем Бог послал.

— Вы не представляете, бригадир, как ко времени ваш сикурс.

— То фельдмаршал Шереметев нас благословлял.

— Дай Бог ему здоровья. И дело даже не в порохе, не в свинце, хотя и в нем тоже. Гораздо важнее для гарнизона и жителей знать, что нас не забыли, что свои люди пришли помогать нам. Увидите, завтра на вылазку будут все рваться. Такой дух отваги вы принесли с собой.

— Ну что ж, полковник, я рад, что моему полку выпала честь укрепить дух Полтавы. С вас ведь никто глаз не сводит. Каждое утро фельдмаршал первым делом о вас справляется: «Держатся?»

— Это верно, — согласился Келин. — Король со своими генералами тоже все глаза проглядели. Вот уж полтора месяца сглазить не могут.

— Что король! Государь в каждом письме о Полтаве беспокоится, велит держаться.

— Будем держаться, сколь сможем. А не слышно ли там о генеральной баталии, скоро ли?

— Как приедет государь.

— М-да… — вздохнул Келин и промолчал, хотя ох как спросить хотелось: «А когда ж приедет?» Но он человек военный — знал: о сем спрашивать нельзя, неприлично даже.

Но бригадир Головин понятлив, сам сказал:

— Ныне он в Азове, на всякий случай султану флот кажет {230}. Вот-вот должен к нам отъехать. Ждем.

— Дай Бог ему пути к нам доброго, — перекрестился Келин. — Мы что? За крепости да полки думаем, а ему за всю державу надо. Этот крест нелегок, сударь мой, ох нелегок.

Четвертого июня 1709 года Петр приехал из Азова, и первое, о чем спросил фельдмаршала:

— Как Полтава?

— Пока дышит, — отвечал Шереметев, — но тяжело Келину, зело тяжело.

— Сикурс посылали?

— Посылали Головина. Прошли хорошо, но на вылазке бригадир в плен угодил.

— Как думаешь, долго они еще продержатся?

— Да уж третий месяц, считай, без перерыва дерутся. Во всем нужду великую терпят. Не диво, если не сегодня завтра шведы ворвутся в крепость.

Царь немедленно сел за письмо Келину: «Господин полковник! Вы славно столь великое время противустояли королю. Но ежели увидите, что стоять уже не можете, уничтожьте крепость и пробивайтесь с людьми на Ворсклу. Заслыша вас, мы вышлем навстречу сикурс. Но шведам оставьте лишь развалины и угли. Сие письмо от гарнизона в секрете держите. Петр».

Ядро с письмом царя, как и все прошлые, притащили Келину полтавские мальчишки:

— Алексей Степанович, вам опять эстафет.

Мальчишки давно занимались этим промыслом. Они собирали прилетавшие в крепость ядра и стаскивали их к пушкам, дабы защитники крепости могли стрелять ими по шведам. Полые, с письмами, они сразу доставляли коменданту: «Вам эстафет».

Письмо царя и обрадовало Келина, и удивило. Обрадовало потому, что он уже знал, что за приездом царя воспоследует. Удивило неверие Петра в возможность удержать Полтаву. Но просьба держать письмо в секрете от гарнизона и жителей как бы давала право коменданту решать вопрос сдачи. Ведь ранее Петр хотя и был вдали, но и слышать не хотел о сдаче, грозя за это отнятием живота и другими карами.