Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] - Леонид Леонов

Больше всего Толстой писал в дни битвы за столицу. В критические дни сорок первого года, когда немцы стояли под Москвой и уже имели возможность из орудий обстреливать ее, писатель возвысил свой голос, предвещавший нашу победу. Именно эти выступления имел в виду Илья Эренбург, когда писал: «В дни войны Алексей Толстой оказался на посту. Его слова приободряли, веселили, горячили бойцов. Толстой не ушел в молчание, не ждал, не ссылался на отчужденность муз от музыки войны. Толстой говорил в октябре 1941 года, и Россия этого не забудет».

Работал Алексей Николаевич много и безотказно. Писал очерки, статьи, рассказы и даже репортажи. Однажды зашел у меня такой разговор с писателем:

— Завтра открывается сессия Верховного Совета для ратификации договора с Великобританией. Нужен очень ответственный репортаж. Не смогли бы вы взяться за это?

Попросил, и самому стало неловко: репортаж Алексею Николаевичу? Он, видимо, почувствовал в моем голосе смущение и сразу же сказал:

— Напишу. Я ведь когда-то писал такие газетные вещи. Дело для меня не новое. Старый репортер…

И написал. Хорошо написал. С писательской страстью. Главное — репортаж дышал верой, верой в нашу победу. Под таким заголовком он и был напечатан.

Алексей Николаевич как сотрудник газеты был очень аккуратен. Сам начинавший свою литературную деятельность как журналист, он хорошо понимал нашу работу, чувствовал газетный темп и никогда не подводил редакцию; если Толстой обещал, что статья будет в такой-то день и час, можно было смело оставлять для нее место не только в макете номера, но и в сверстанной полосе. То, что он приносил, никогда не откладывалось даже на день, а сразу же шло в номер. Он внимательно прислушивался к тому, что просила редакция написать, к нашим предложениям.

Нередко Толстой приносил статью или очерк, который мы ему не заказывали, и это нас тоже радовало. Вот, скажем, Толстой приехал в редакцию и, не успев поздороваться, шагнул к карте, внимательно разглядывая новую линию фронта. Увидев, что Смоленск, не столь уже далекий от столицы город, и Житомир, совсем близкий к Киеву, в руках немцев, покачал головой, затем грузно опустился на кресло и задумался. Несколько минут он оставался в той же неподвижной позе. А потом встрепенулся и стал у меня выпытывать все, что я знал о положении на фронтах войны. Все, что я знал, рассказал Алексею Николаевичу, а заодно пожаловался: по всем газетным канонам, центральной военной газете следовало бы дать обзор военных событий, сказать прямо, что обстановка очень тяжелая и опасная, хотя и не безнадежная, терять оптимизм нет оснований. Но какой же это будет обзор, если фронты нельзя обозначить, а города зашифрованы загадочными «А» и «К»? Толстой посочувствовал мне, но я не предполагал, что этот разговор он намотает на ус. А через день он принес в редакцию свою статью.

— Вот я написал, может, сойдет за обзор. — И вручил мне отпечатанную на машинке рукопись страничек на восемь.

Прочел я. Удивился и обрадовался. Без всех тех таинственных «А» и «К» Толстой нарисовал общую картину сражений с немецкими войсками, сказал все как есть, дал оценку боевых действий наших главных родов войск. Удивился я и тому, что все, что я узнал в Генштабе и рассказал Толстому, он, не записывая, запомнил. И настолько по-военному грамотно написал, что даже наши дотошные редакционные специалисты не смогли ни к чему придраться.

Каждая строка статьи дышала неистребимой верой в наши силы, в нашу победу. И заголовок статьи Алексей Николаевич дал оптимистический: «Почему Гитлер должен потерпеть поражение». А вера в наши силы, в нашу победу нужна была в те дни как никогда. И для тех, кто шел в бой и надеялся увидеть ее зарю, и для памяти о тех, кто остался на поле брани, зная, что кровь его пролита недаром…

Толстой в штате редакции не состоял, но дай бог каждому штатному так работать в газете, как работал Алексей Николаевич. Он действительно чувствовал себя краснозвездовцем, а работники редакции чувствовали его своим! Он дружил с ними и часто беседовал с журналистами, особенно с теми, кто только что вернулся с фронта.

В редакции Толстой чувствовал себя как дома. Когда задерживался, ожидая гранки, верстку, а иногда и сигнальный номер газеты — хотел увидеть как будет выглядеть «Красная звезда» с его выступлением, — он укладывался в моей комнатушке на диване и дремал. Он никогда не стеснялся попросить еды, но мы старались предупредить его желание. А аппетит у него был всегда хорошим.

В редакции Толстой встречался и со своими старыми друзьями и знакомыми — Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Петром Павленко и другими писателями, работавшими в «Красной звезде». Здесь он впервые познакомился с новым литературным пополнением, чьи таланты проявились в военную пору.

Однажды мы заговорили с Толстым о Константине Симонове. К этому времени Симонов уже напечатал в газете немало корреспонденций, очерков, стихов, стал заметной фигурой на фронте, а также среди писателей и журналистов. Толстому нравились его стихи и очерки, и он сказал мне об этом.

— Симонов только что вернулся с фронта, — сказал я Толстому. — Он здесь, в редакции. Хотите, я позову его?

С Алексеем Николаевичем Симонов был знаком лишь издалека. Он не раз видел Толстого в Союзе писателей в Центральном Доме литераторов. Как-то Алексей Николаевич сказал добрые слова о стихотворении «Генерал», и это было дорого для Симонова, ибо именно оно, по мнению поэта, положило начало его серьезной поэтической деятельности. В 1941 году Симонов написал цикл лирических стихов «С тобой и без тебя». Правда, тогда он думал, что до конца войны их вряд ли удастся напечатать, — не до лирики, мол, сейчас. Но они были не только напечатаны, но и встретили теплый прием у читателя.

Появился Симонов, худой, долговязый, с загорелым от фронтовых странствий лицом.

Они уселись в креслах друг против друга, и Толстой стал говорить о том, что ему понравилась любовная лирика Симонова. Диалог был у них пространный, и они заговорили вообще о лирике и поэтическом мастерстве. В общем, стихи Симонова понравились Толстому, с этого начался и этим закончился их длинный разговор.

Я поначалу рассчитывал, что разговор будет о делах фронтовых. Но о них на этот раз ни слова не было сказано. Говорили только о стихах. И все же эта беседа увлекла и меня, редактора военной газеты, которому в те дни было не до лирики…

4

Не раз просил Толстой у меня командировку на фронт. Понять писателя было нетрудно. Он хотел видеть войну своими глазами, его не удовлетворяли материалы, полученные из вторых рук.

Но сделать этого я не мог. Толстой в те годы был возраста, как говорится, непризывного, да и рисковать жизнью Алексея Николаевича нельзя было. Но все это мне трудно было объяснить писателю.

— А знаете ли вы, что в первую мировую войну я был специальным корреспондентом? — убеждал он меня. И рассказывал о своих поездках по дорогам войны в 1914 году на Волыни, в Галиции, Карпатах, а в пятнадцатом году на Кавказе. Напомнил он и Испанию, где побывал в траншеях под Мадридом.

Словом, доказывал, что фронт ему не в новинку.

В мужестве и бесстрашии Алексея Николаевича никто не сомневался. Но я отвечал Толстому, что и время другое, и война другая, и сам Алексей Николаевич другой. Говоря так, я имел в виду не только годы, но прежде всего его место в литературе. Но когда я понял, что эти аргументы не действуют, я призвал на помощь последний, самый сильный. Я сказал Толстому, что у меня был разговор на эту тему с секретарем ЦК партии А. С. Щербаковым и получил ясный ответ: «Ни в коем случае. Есть прямое указание Сталина — беречь Толстого, на фронт не посылать».

И все же мы старались дать возможность Толстому если не побывать на передовых позициях, то хотя бы встретиться с людьми войны.

Я знал, какой глубокий интерес вызывает у Толстого каждое сообщение о воздушном таране. Он преклонялся перед мужеством героев этих атак и не раз высказывал желание написать о них. Восхищала его не только «соколиная удаль и смелость» летчика, но и искусство тарана.

— А ведь этому делу их не учили, — говорил он. — Героизм героизмом. Но какая нужна точность, расчет, выдержка! Как это получается?

— Знаете что, — сказал я писателю. — Вот только что мне сообщили о новом таране. Летчик из подмосковного истребительного полка Виктор Кисилев вчера таранил немецкий бомбардировщик. Если хотите, мы вас отвезем в полк, он рядом, недалеко. Там и узнаете, как все это происходит. И напишете. — Он с радостью согласился…

Связаться с летчиками особого труда не составляло. Я позвонил комиссару полка и сказал, что к ним собирается Толстой, скоро выедет. Военком ответил, что с радостью встретят писателя.

— Ждем…

На второй день мы усадили Толстого в редакционную машину и в сопровождении репортера Дмитрия Медведовского и фотокорреспондента Сергея Лоскутова отправили в полк.