Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] - Леонид Леонов

Мне особенно запомнилась статья Толстого «Лицо гитлеровской армии», опубликованная 31 августа сорок первого года. История ее такова. Дней за десять до этого в «Красной звезде» была напечатана его же статья о расстрелах красноармейцев, попавших к фашистам в плен, убийстве детей, женщин, стариков на оккупированной гитлеровцами советской земле. Толстой обличал немецко-фашистских захватчиков: «Зверями вас назвать нельзя, — дикие звери жестоки, но они не убивают для наслаждения убийством и не проливают крови себе подобных. Нельзя назвать вас и сумасшедшими, — вы совершаете зверства обдуманно и планомерно».

Я не раз вспоминал эти слова Толстого: «обдуманно и планомерно», когда читал материалы Нюрнбергского процесса, вскрывшего всю обдуманность и планомерность гитлеровских злодеяний.

А тогда, в сорок первом году, вскоре после выступления писателя, больше, чем кто-либо, раскрывшего существо гитлеровских злодеяний, мы получили «перехват» Берлинского радиоцентра. Геббельс пытался отрицать все, что было написано в статье Толстого, нагло обвиняя его в том, что он «бессовестно лжет», пишет «окровавленным пером».

Когда мы познакомили Толстого с этим «опровержением», он сразу же сказал:

— Я отвечу им…

И попросил нас дать новые факты фашистских зверств, скупые и точные, как он их потом назвал, рассказы свидетелей. Для этого мы, понятно, не пожалели трудов. Корреспондентам газеты были посланы задания написать все, что они видели на фронте и в немецком тылу, встретиться с воинами, вырвавшимися из плена, а также с партизанами. Материалов было много. Все это было передано Алексею Николаевичу, и он быстро откликнулся статьей «Лицо гитлеровской армии», привел рассказы очевидцев, которые «в любой час могут быть опрошены международной комиссией, если такая будет создана».

Писатель смотрел вперед, предугадывая еще в сорок первом году, что такие комиссии и у нас, и в международном масштабе будут созданы. Не знал только он, что и ему придется много поработать, одному из первых, в этих комиссиях и своими глазами увидеть ужасы «лагерей смерти», созданных гитлеровскими изуверами.

Относительно же своего «окровавленного пера» Толстой отвечал: «Заявляю на весь мир, всем, всем гражданам и воинам свободных стран, борющимся с фашизмом, а также германскому народу. Я заявляю: немецкие солдаты и охранные отряды фашистов совершают столь непостижимые уму зверства, что — прав Геббельс — чернила наливаются кровью, и, будь у меня угрюмая фантазия самого дьявола, мне не придумать подобных пиршеств пыток, смертных воплей, мук, жадных истязаний и убийств, какие стали повседневными явлениями в областях Украины, Белоруссии и Великороссии, куда вторглись фашистско-германские орды».

Тогда мы еще ничего не знали о майданеках и освенцимах, керченских рвах и бабьих ярах — Толстой как бы предупреждал, что фантазия фашистских дьяволов не остановится и перед такими злодеяниями.

Конечно, какой редактор не хотел бы, чтобы «старшая газета» перепечатала уже опубликованный им впервые материал? А статья Толстого была такой важной не только для армии, но и для всей страны, для всего мира, что я, укротив в себе «краснозвездовский» патриотизм, позвонил редактору «Правды» Поспелову и редактору «Известий» Ровинскому, предложил напечатать статью одновременно. Она и была напечатана в один и тот же день тремя газетами, а потом и передана радиовещанием на иностранных языках по всему миру.

Толстой не делил свои выступления на значительные и незначительные. Небольшие заметки он писал с тем же тщанием, как и большие, трехколонные «стояки» и «подвальные» очерки и статьи.

Вспоминается небольшая статья Толстого «Смерть рабовладельцам!» Наши фронтовые корреспонденты прислали письма, найденные у убитых солдат и офицеров. Это были поражающие своим цинизмом письма новых рабовладельцев. «Кто бы подумал, Вилли, — писали немецкие жены на фронт, — что такое животное, как наша украинка, умеет прекрасно шить»; или: «Удрали три белоруса, но уже заменены русскими. Это даже дешевле. Мы ничего не потеряли. Прокормить этих русских можно очень дешево. Они получают только хлеб из свеклы…»

Эти письма мы вручили Толстому.

— К вам внеочередная просьба, — сказал я ему. — Нужны лишь всего-навсего две-три страницы на машинке. Если можно, обязательно сегодня.

В тот же вечер статья размером в две страницы была уже у меня на столе, утром ее читала вся армия. Статья состояла из этих выдержек и нескольких авторских абзацев: «Прочтите эти письма, товарищи. Они найдены в карманах убитых немцев. Эти документы потрясают своим цинизмом. Вы в них увидите судьбу советских людей, насильно увезенных в подлую и темную Германию. От вас, от вашей стойкости, от вашего мужества и решимости разгромить врага зависит, будут ли бесноватые немки хлестать по щекам русских, украинцев, белорусов, кормить одним хлебом из свеклы, как скотину».

И заключительный абзац: «Воин Красной Армии, закрой на минутку лицо своей рукой. Больно русскому читать эти немецкие строки. Штыком своим, омоченным в фашистской крови, зачеркни их.

Смерть рабовладельцам!»

На второй день «Правда» и многие другие газеты перепечатали эту статью, и ее прочла не только армия, но и вся страна.

Толстой не уходил от фронтовой действительности. Острые темы вызывали у него желание не только к ним прикоснуться, но и раскрыть их со всей силой истинной правды. Одним из свидетельств этого является история с Днепрогэсом.

С Южного фронта вернулся начальник авиационного отдела газеты Николай Денисов. Он был там, когда шли бои на подступах к Запорожью, видел, как эшелон за эшелоном «уходили» на восток наши предприятия. Но он был очевидцем и того, как мы сами, своими руками взрывали Днепрогэс, первенец первой пятилетки, красу и гордость страны.

Об этой трагедии на Днепре надо сказать во весь голос. Кому, как не Алексею Николаевичу? И он сказал. И не для слез. «У нас их нет, их иссушила ненависть. А ради клятвы: „За гибель — гибель“». Это было в дни самой напряженной битвы за Москву. И Алексей Николаевич сумел историю с гибелью Днепрогэса связать с московским сражением так мудро, что его талантом оставалось только восхищаться.

Я безмерно хвалил его за трехколонник, который он назвал «Кровь народа», сказал, что за него придется повоевать. Я имел в виду, что такого рода материалы нам не разрешали печатать; они не появились ни в официальных сообщениях, ни в сводках Совинформбюро, хотя это было более чем странно. Ведь не кто иной, как Сталин, в своем выступлении еще 31 июля 1941 года, следуя примеру Ленина, сказал, что «все ценное имущество, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».

Предчувствие меня не обмануло. Горькая и суровая правда этой статьи испугала нашего цензора, полковника по званию, и высокое начальство из ЦК партии, и она была снята с полосы. «В сообщениях Совинформбюро ничего о Днепрогэсе не говорилось», — вот и весь резон. И только через три дня, в кризисное для Москвы время, когда события, как никогда, потребовали от газеты, несмотря ни на что и ни на кого, не скрывать правды, наших трудностей и жертв, горькой действительности, мы ее напечатали уже сами. В статье говорилось о великой жертве, которую приносит наш народ во имя победы над врагом.

«Но жертвы самой большой, — во весь голос сказал Толстой, — Москву в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям:

„Вперед! Вперед на сокрушение врага. Вперед — за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню — Москву!“»

О том огромном впечатлении, которое произвела эта статья на умы и сердца советских воинов, свидетельствовал известный критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете:

«Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, в полку агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого „Кровь народа“. Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой».

В тот вечер Дымшиц отослал по полевой почте письмо в «Красную звезду», Алексею Николаевичу.

Это была статья, которая, как писал потом Толстой в своей автобиографии, получила наибольший резонанс. Была еще одна статья, которую тоже отметил сам Толстой. Она называлась «Родина» и тоже была опубликована в критические дни боев за Москву. Тема была раскрыта с такой убедительностью, на которую способен художник. Ее величавый, былинно-величавый слог волновал душу, звал на смертный бой с врагом. Пророческие слова этой статьи «Мы сдюжим!» я читал потом в заголовках и «шапках» фронтовых газет, на стенах домов по фронтовому пути, они звучали как клятва в бою, на собраниях и митингах защитников столицы…