История русской торговли и промышленности - Иосиф Кулишер

За ущерб, наносимый ловле пушных зверей «бобровым гонам»), соколиной и ястребиной охоте и пчелиным ульям (бортным ухожьям), «Русская Правда» налагает строгие наказания как в пользу собственника, так и в кассу князя «продажа»). «Аще кто украдет бобр, то 12 гривен продажи»{623} — столько же, сколько за убийство холопа. Та же сумма «оже межоу перет-неть бортную» (ст. 83), т.е. часть леса, предназначенную для пчеловодства, «оже борть подломить» (ст. 86), «оже пчелы ведереть» (ст. 87). «Аще кто оукрадет в чеем перевесе чии пес, или ястреб, или сокол, то 3 гривны продажи, а господину гривну» (ст. 93).

Еще в первой половине XIV ст. Михалон Литвин писал, что (в Западной Руси) «зверей такое множество в лесах, что дикие быки, дикие ослы и олени убиваются только ради кожи… на берегах водится множество бобров», масса и диких гусей, журавлей, лебедей{624}.

Бобровые гоны, бортные ухожья, как и «рыбные езы» (рыбные ловитвы — ловли), принадлежали князьям, как и монастырям. В соглашениях с Новгородом князья выговаривали себе право посылать свои ватаги к Белому морю и Северному океану на Тверскую и Печерскую сторону за рыбою, зверьем и птицею «ходити трем ватагам моим на море»). В особенности монастыри предпочитали строить в местностях, изобилующих рыбой «место убо мало и кругло, но зело красно, всюду яко стеною окружено водами»), так как потребление мяса было запрещено. Потому-то князья считали своей обязанностью наделять их водами. Еще о Владимире св. говорится, что он пожаловал духовенству «земли, борти, озера, реки, волости со всеми прибытки».

Только к XVII ст. упоминания о поселениях бортников и бобровников становятся редкими, новые поселки этого рода в московском центре совсем перестают возникать. «Владельцы старых бобровых гонов, рыбных ловель и бортного леса расчищали теперь лес под пашню, ставили починки, и старые зоолого-экономические поселения превращались в «пашенные села»… В середине XVI века юг Киевской губернии, вся Полтавская, почти вся Курская и Воронежская представляют такую полосу бобровых гонов, рыбных и звериных ловель… к середине XVII века эти местности уже заселены земледельческим населением»{625}.

В центре этот переход к земледелию совершился, по-видимому, уже несколько раньше, в течение XVI ст. «Куда бы мы ни взглянули, — обратились ли бы мы к так называемым Писцовым книгам… или к разнообразным поземельным актам… отовсюду мы вынесли бы впечатление, что пахотная земля являлась главной статьей хозяйства в то время, что она доставляла наибольший доход, что хлеб и другие продукты земледелия составляли основную часть всех доходов с земли, что прочие угодья представляли собой только дополнение, привесок к пашне. Характерно, например, что при продаже и залоге имения цена его определялась сообразно размерам пашни — только»{626}.

Таким образом, добывающие промыслы — охота, пчеловодство, рыбная ловля — лишь постепенно уступили место обработке земли. Славяне земледельцами первоначально не были. Это не значит, что они не возделывали землю. В древлянских курганах, относящихся к X ст., найдены экземпляры серпов и обугленные зерна хлебных растений. Ольга говорит древлянам (946 г.): «Вси гради ваши предашася мне, и ялися по дань, и делають нивы своя, а вы хочете измерети гладом»{627}. Под 997 г. читаем слова старца в Белгороде, осажденном печенегами: «Сберете аче и по горсти овса, или пшенице, ли отрубей»{628}.

Так что земледелие было известно славянам уже в древнейшие времена, и весьма возможно, что «очага земледельческой славянской культуры мы должны искать на юге — скорее всего, на Украине, близко к степи, далеко от холодящих воздух лесов и болот севера»{629}. Но из этого, с другой стороны, еще нельзя делать вывода, что «основой древнеславянского хозяйства было земледелие», хотя бы даже ручное. Именно основой оно, по всей видимости, не было. Ибо «существование земледелия и его господство не одно и то же».

Лишь постепенно крестьянин со своими нехитрыми орудиями — топором, косою, сохой — пробирался по лесам, расчищая почву, выжигая кустарник, завоевывая непроходимые пространства. В XII ст. он уже пашет в Киевской области сохою на лошади: «Оже на весну начнет смерд тот орати лошадью тою, и приехав половчин… поймет лошадь». Не раньше XI—XII ст. Ключевский находит и признаки частной собственности на землю — эксплуатацию земли, при которой сажалась челядь на землю, появление боярской вотчины.

Наиболее медленно и наиболее поздно пашня распространилась на великорусском севере, в верхневолжской Руси, где поселенец лишь с трудом среди моря лесов и болот отыскивал сухие островки и принимался за выжигание леса, выкорчевыванье пней, подъем целины. Крестьянин пахал не много, несмотря на обилие незанятой земли, не свыше необходимой потребности, слишком трудна была работа. Притом «тамошние приемы обработки земли сообщали подвижной, неусидчивый, кочевой характер этому хлебопашеству. Выжигая лес на нови, крестьянин сообщал суглинку усиленное плодородие… Но то было насильственное и скоропреходящее плодородие». Вскоре почва совершенно истощалась, и крестьянин должен был покидать ее на продолжительный отдых, запускать перелог. Тогда он переносил свой двор на другое, часто отдаленное место, поднимал другую новь, ставил новый «починок на лесе». Так, эксплуатируя землю, великорусский крестьянин передвигался с места на место и все в одну сторону, по направлению на северо-восток, пока не дошел до естественных границ русской равнины, до Урала и Белого моря»{630}.

Русское народное хозяйство принадлежит, таким образом, как будто к числу тех немногих, которые развивались по схеме, когда-то считавшейся общеобязательной, якобы существовавшей у всех народов. Но это так кажется только на первый взгляд. Между звероловством и рыбными промыслами, с одной стороны, и земледелием, с другой, по этой схеме должно еще стоять скотоводство. Только за кочевым скотоводством следует оседлое земледелие. Но именно на Руси, независимо от продолжительного господства подвижной, переходящей с места на место пашни, мы этой промежуточной стадии разведения скота и потребления молочной пищи не находим.

В то время как древние германцы и галлы первоначально кормились своими стадами — их молоком, сыром и маслом, как и убиваемыми на охоте животными, и стада у них достигали крупных размеров, относительно Древней Руси этого, по-видимому, нельзя утверждать. Правы, кажется, те авторы, которые исходят из незначительного развития скотоводства у древних славян (Аристов, Покровский, отчасти Довнар-Запольский). Но если бы даже более справедливыми оказались взгляды тех, кто придает гораздо большее значение разведению скота в эту эпоху, то все же получилось бы лишь дополнение к звероловству и бортничеству, как и к зачаткам земледелия, но отнюдь не самостоятельный период преобладающего скотоводства в качестве основного средства пропитания.

В «Русской Правде» фигурирует много скота разного рода. «Аще кто оукрадет скот на поле, или овци, или козы, или свиньи»{631}. «А за кобылу 60 кун, а за вол гривна, а за корову 40 коун… а за свинью 5 коун, а за порося ногата… а за жеребя 6 ногат, а за коровье млеко 6 ногат» (ст. 42); «коровье млеко» ценится высоко, так же как жеребец, очевидно, в силу своей редкости. Скот означает деньги, серебро, богатство, скотница — кладовая, где хранилось богатство. Но такая роль скота скорее более свидетельствует о редкости его, чем об обилии. Деньгами становится вовсе не то, что имеется в большом количестве в стране, а, скорее то, что получается в обмен с другими народами{632}.

Действительно, в древнейшую эпоху славяне получали скот прежде всего от изобиловавших скотом степных кочевников — от половцев, татар. Летопись многократно упоминает о захвате русскими князьями скота у половцев (в 1095, 1103, 1152, 1185, 1190, 1191, 1206 гг.): «Взяша скоты и овцы и коней и вельблуды и веже с добытком и с челядью». Таким путем князья могли создавать себе обширные стада, которыми ведали конюхи и овчары; тем более, что кони получались и венгерские (фари), и татарские «пятно ногайское»). Этому соответствует сообщение Константина Багрянородного, что у русских мало скота и они добывают коров, лошадей, овец у кочевых народов.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Обрабатывающая промышленность в древний период

Известный историк и археолог В. Б. Антонович указывает на то, что в славянских курганах уже древнейшей языческой эпохи мы находим наряду с предметами, свидетельствующими о занятии земледелием, скотоводством и рыбным промыслом, также разнообразные изделия обрабатывающей промышленности. Остатки тканей и пряслицы из красного шифера указывают на ткацкое производство, железные ножи, ключи и гвозди, как и найденный в одной из древлянских могил кузнечный молот, — на кузнечные работы; к гончарному промыслу относятся глиняные сосуды различных форм; к древообделочному — деревянные ведра, окованные железными дужками. Там же находим плотнические работы в виде могильных срубов, надмогильных настроек. Оружие состоит из шлема, кольчуги, топора, копья, меча или сабли, лука и стрел с железными наконечниками. Наконец, встречается много украшений, в особенности из серебра, большей частью низкопробного, — серьги, браслеты, кольца, бусы, последние также из сердолика или стекла.