История русской торговли и промышленности - Иосиф Кулишер

Но и в тех случаях, когда привоз был дозволен, ставки достигали нередко огромной высоты. Так, например, различные химические продукты (соляная кислота, купорос, кали, углекислая соль) были обложены в 200% цены, бумажная пряжа в 60—80%, перчатки в 60—150%; за многие галантерейные товары, как булавки, бусы, изделия из щетины, крючки, а также корзинки, удочки, курительные трубки, белила и румяна, помада, мыло, платили более 100%, другие, как кошельки, очки, термометры», янтарь, черепаха, агат, седла, свинцовые изделия, — 200 — 300%. Пошлины на полотно составляли от 50 до 600% цены, а пошлины с чернил в 20 раз превышали их стоимость{603}.

Все это приводило к чрезвычайному росту контрабанды — высокие пошлины как бы намеренно питали ее. Таможенное управление указывало, например, на то, что пошлина на текстильные изделия свыше 30 — 35% становится недействительной вследствие развития контрабандного ввоза; такой размер обложения является предельным для тканей. На самом деле пошлины на ткани были значительно выше этой нормы или привоз их был вовсе запрещен, и контрабанда росла. Согласно официальному изданию «Виды внешней торговли», конфискованных хлопчатобумажных изделий было продано в 1840—1843 гг. на 343 тыс. руб., а в 1844—1847 гг. на 404 тыс. руб., шерстяных изделий в 1840—1843 гг. на 97 тыс. в 1844—1847 гг. на 256 тыс., или почти втрое больше. Напротив, контрабандный привоз шелковых набивных тканей, составлявший в 1840—1845 гг., т.е. когда привоз их был еще запрещен, ежегодно 23 тыс. руб., после отмены запрещения в 1845 г. упал до 9,7 тыс., в 1846 г. и до 9,4 тыс. в 1847 г., т.е. сократился более чем в два раза. При составлении нового тарифа (изданного в 1850 г.) указывалось на то, что ставка в 60% на кофе представляет значительную премию для контрабанды. Понижение пошлины на ряд товаров мотивировалось тогда именно стремлением уменьшить контрабанду; например, этим объяснялось сокращение ставок на уксус, какао, различные галантерейные товары, писчую бумагу, ножевой товар и целую массу других предметов — составлен был длинный список таких товаров. Требовали также понижения ставок на шелковые изделия, шерстяные товары, полотно в видах борьбы с контрабандой. Выяснилось, что контрабанда производится открыто, без всякого стеснения, что образовались за границей страховые компании для тайного водворения в Россию товаров». Не проходит месяца, — писал в 1840 г. Николай I графу Нессельроде по поводу контрабанды, — в продолжение которого эти беспорядки не стоили бы жизни нескольким должностным лицам… Мы принуждены были увеличить пограничный корпус с четырьмя батальонами армейских войск. В начале эта мера, казалось, навела страх, но через короткое время возобновились те же беспорядки, и настоящие сражения происходили между прусскими подданными и нашими контрабандистами и линейными войсками. Уже пало несколько офицеров и солдат». Николай I настаивал на том, чтобы прусское правительство приняло решительные меры против контрабандистов, которые постоянно переходят из Пруссии через русскую границу и вступают в открытый бой с русской таможенной стражей. Прусское правительство послало своего комиссара на границу для преследования, после чего Николай I немедленно же назначил и своего комиссара, который должен был жить там же, где живет прусский комиссар, т.е. в Мемеле. Однако пруссакам последнее не понравилось, они находили совершенно невозможным, чтобы русский чиновник распоряжался на прусской территории. Ввиду их «явного неудовольствия» пришлось отозвать русского комиссара. В то же время Николай I жаловался на то, что, несмотря на присутствие прусского комиссара, безобразия не только не прекращаются, но распространились даже на морской берег около Либаны, где их прежде не было, и спрашивал, что намерено сделать прусское правительство для борьбы с этим злом, которого он далее терпеть не может.

Но прусский посланник в Петербурге на это вполне хладнокровно и откровенно отвечал, что развитие контрабанды есть естественный результат русской запретительной политики и не дело иностранной державы «обеспечивать исполнение таможенной системы соседнего государства». Он прибавил к этому, что от Пруссии нельзя даже требовать принятия мер против торговли, которая нарушает лишь русские интересы, и что сами русские власти участвуют в контрабандной торговле или по меньшей мере ей потворствуют. Николай I был сильно возмущен этими «инсинуациями», как он их называл, а в связи с требованием об отозвании русского комиссара из Мемеля предложил даже, чтобы Пруссия прислала своего комиссара на русскую территорию. Прусское правительство вообще находило, что в виде контрабанды привозятся только такие товары, в которых нуждаются местные жители, и что оно не может «стеснять свободу торговли, которую законы предоставляют своим собственным подданным». Николая I такой ответ должен был глубоко возмутить.

Поведение Пруссии в это время вообще доставляло ему мало удовольствия. Когда истек девятилетний срок, на который была заключена в 1825 г. упомянутая выше коммерческая конвенция с Пруссией 1825 г., и возник вопрос о новом торговом соглашении, то Пруссия прежде всего заявила о своем желании включить Польшу в Германский таможенный союз, что должно было вызвать решительный протест со стороны России; далее, она находила, что новый договор должен быть построен на взаимности и на более справедливом распределении выгод и уступок, чем это имело место в конвенции 1825 г., причем было заявлено требование о восстановлении обязательной силы Венского трактата 1815 г., а тем самым и конвенции 1818 г., создавшей в свое время столь неблагоприятные для России условия. Россия на это отвечала, что мысль о возвращении к этим договорам должна быть раз и навсегда оставлена. Так как Пруссия настаивала на уменьшении пошлин на прусские изделия из хлопка, льна, шелка, железа и стекла, как и на вина, обещая в этом случае сбавить транзитную пошлину с товаров, вывозимых из Польши через Пруссию, то Николай I ввиду такой «противоположности интересов и систем» решил «приостановить все переговоры и даже всякий обмен мыслей». Но, следуя добровольному влечению своего сердца, как писал граф Нессельроде, он решил без всякого двустороннего соглашения и обязательства предоставить «совершенно безвозмездно и бескорыстно» различные уступки, о которых просила Пруссия, требуя только «справедливой взаимности» со стороны Пруссии в отношении таких мер, как признание флага другой стороны равноправным с собственным и как обложение привозимых из ее территории товаров равными с товарами, привозимыми из других стран, пошлинами{604}.

В результате получился любопытный акт, опубликованный в виде двух указов Сената под названием «Окончательные уступки, делаемые Россией в пользу Пруссии». Этот своеобразный акт 1842 г. не имеет характера двустороннего международного договора, а представляет собой скорее грамоту, пожалованную Пруссии. Центром тяжести его являются некоторые понижения пошлин на прусские товары, открытие новых таможен и пограничных пунктов по желанию Пруссии, сохранение свободного беспошлинного транзита через Польшу (как это было установлено конвенцией 1825 г.), а равно предоставление — но под условием взаимности — равноправия (с русским) прусскому флагу и равноправия (с иностранными) привозимым из Пруссии товарам (лишь за австрийскими и венгерскими винами сохранены особые льготы){605}.

Только тарифы 1850 и 1857 гг. устранили почти все запрещения привоза и значительно понизили привозные пошлины{606}. В эту эпоху, когда на Западе стало господствующим фритредерство, когда Англия превратила свой тариф в чисто фискальный и другие страны (Пруссия, Франция, Австрия, Италия) стали ей подражать, и Россия не могла оставаться при своей резко протекционной политике. Впрочем, до фритредерских тарифов у нас дело не дошло, протекционизм не исчез вполне, но получил лишь более умеренный характер. Русская экономическая литература середины XIX ст. признает, что покровительство не может быть огульным, а должно распространиться лишь на те отрасли промышленности, которые имеют шансы на успех; что запрещения привоза наносят ущерб и нашему вывозу, так как в этом случае иностранные суда вынуждены приходить с балластом, что удорожает фрахт; что, наконец, понижение пошлин есть наиболее действительный способ борьбы с контрабандой. Тариф 1850 г. сделал лишь первый шаг — понизил пошлины на сырье, необходимое для промышленности, а некоторые виды его допустил беспошлинно. Но реформа «только дотронулась до таможенной рогатки и, слегка приподняв ее, отдернула руку, как бы отложив исполнение намерения до другого раза»{607}. Более энергично действовал тариф 1857 г., который Н. X. Бунге называл «светлым экономическим явлением»: пошлины останутся, но не будут стеснять соперничества, они позволят нашей промышленности развиться в свойственных ей сферах, без напрасной растраты производительных сил{608}. Промышленники, приученные действовать под кровом запретительной системы, смотрели, однако, на тариф как на «главное и единственное условие их успехов и благосостояния» и утверждали, что новая таможенная политика убьет промышленность и разорит их совершенно. В своих же петициях и ходатайствах они проливали слезы, обнаруживая патриотические чувства. Оли готовы перенести все потери, «поставляют себе за счастье жертвовать жизнью и всем достоянием для славы престола и благоденствия народа», но не могут «без сострадания подумать