История русской торговли и промышленности - Иосиф Кулишер

Что касается, наконец, третьей группы постановлений, касающихся привозимых, вывозимых или идущих транзитом товаров (транзит специально регулируется в договорах с Пруссией и Австрией, ибо тут он имел для нас значение), то — в противоположность принципу приравнения к собственным судам и подданным — здесь не применяется еще (как мы указывали выше) принцип приравнения к товарам, привозимым из других стран (о равенстве с туземными произведениями не могло быть и речи), т.е. принцип наибольшего благоприятствования. Во всех трактатах первой половины XIX ст. господствует так называемая система возмездия, или эквивалента, согласно которой всякая льгота, предоставленная третьей державе, не распространяется немедленно же на договаривающуюся сторону, а дается ей лишь за известный эквивалент с ее стороны, за предоставление ею в свою очередь тех или иных выгод или преимуществ данному государству{617},[52].

Это обстоятельство находится в тесной связи с тем фактом, что в договорах этой эпохи не содержится, за редкими исключениями[53], которые имелись уже в XVIII ст.{618}, никаких условленных (связанных) тарифных ставок. Каждая сторона удерживает за собой право устанавливать свой таможенный тариф по своему усмотрению; тариф сохраняет автономный характер. И даже в тех случаях, когда она идет навстречу пожеланиям и требованиям другого государства, она производит соответствующие изменения в тарифе односторонне, по своей инициативе, не желая себя связывать на определенный срок договором.

Напротив, характерную черту торговых договоров, заключенных Россией в конце XIX ст. и в начале XX ст., составляет то, что это в большинстве случаев тарифные договоры, т.е. такие, к которым приложен тариф ставок, связанных на срок заключения договора (пониженных или закрепленных), по требованию другой стороны. Это уже не несколько ставок, как бывало и в договорах конца XVIII ст.{619}, а целая масса статей, по которым взаимно делаются уступки. Такая система появляется вместе с фритредерской торговой политикой, на Западе уже с 60-х годов, а с 90-х годов применяется и у нас. В связи с этим приобретает крупное значение принцип наибольшего благоприятствования, предоставляющий договаривающейся стороне все льготы и преимущества, которые будут даны какой-либо третьей державе. В то время как прежде таких льгот было очень мало, теперь, при многочисленности торговых трактатов, притом имеющих характер тарифных договоров, было чрезвычайно важно обеспечить за собой право на все эти уступки. Поэтому наибольшее благоприятствование (а не принцип эквивалента, господствовавший в предыдущую эпоху) становится обычным, применяемым во всех трактатах (кроме заключаемых Соединенными Штатами), в том числе и в трактатах России с иностранными державами. Равноправие иностранных подданных и судов с собственными подданными и судами теперь само собой разумеется, и лишь на всякий случай оно кратко (без прежних подробностей) указывается в договорах; но договаривающиеся страны сохраняют за собой право выдавать собственным судам особые премии и субсидии (но пониженных сборов взимать с них не могут), которые устанавливаются с конца XIX ст. как на Западе, так и у нас.

Наконец, в договорах этой новейшей эпохи присоединяется статья, не допускающая запрещений привоза или вывоза каких-либо товаров, кроме как по особым причинам санитарного, морального и т.п. характера. Предыдущая эпоха, как мы видели, применяла такие запрещения в широких размерах. Конец XIX ст., покончив с ними, уже не допускает возвращения к такого рода мероприятиям.

ОЧЕРК ИСТОРИИ РУССКОЙ ПРОПЫШЛЕННОСТИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Общий характер хозяйства в Древней Руси

От охоты к скотоводству, от скотоводства к земледелию. Так изображали до недавнего времени первые этапы в хозяйственном развитии человечества, в истории цивилизации вообще. Более близкий анализ периодов экономической эволюции показал следующее. Охота могла быть преобладающим занятием населения в первую эпоху. Борьба как с другими людьми, с соседними племенами, так и с животными составляла первоначальную деятельность человека. Зубы и челюсти уже доисторического человека были в равной мере приспособлены как для растительной, так и для животной пищи. Она состояла, очевидно, из дикорастущих ягод и плодов и из мяса убитых зверей. Наконец, понятие мяса и понятие пищи на многих языках совпадают — мясо принадлежит к древнейшей пище.

Но дальше периодизация уже не идет столь же гладко. Она обрывается, так что, в сущности, никакого перехода от одного периода к другому не получается. Именно, если исходить из охотничьего образа жизни в качестве первой стадии, вторая в виде скотоводства уже оказывается немыслимой. Охотник — враг животных, он их ловит и уничтожает. Пастух — друг их, который их бережет и охраняет. Мыслим ли столь резкий переход в общественной психике, такое превращение охотника в пастуха? И не следует ли, напротив, предположить, что народы-охотники не стали скотоводами, а скотоводы-кочевники никогда не были охотниками?

Выяснилось далее, что земледелие отнюдь не составляет высшей ступени по сравнению со скотоводством. Те исходные точки, на которых было построено это предположение, не подтвердились. Земледелие вовсе не являлось по необходимости оседлым в противоположность кочевому, и поэтому более первобытному, скотоводству. Обнаружились факты широкого распространения кочевого земледелия в наиболее раннюю эпоху и значительной подвижности земледельцев и в последующие периоды. Далее, лишь высшая форма земледелия, производимая при помощи плуга и скота, предполагает предварительное распространение скотоводства. Но земледелие появляется уже в самые ранние времена — одновременно с охотой — в виде разрывания почвы при помощи крючковатой палки, лопаты или мотыги. От выкапывания из земли ягод и плодов совершается непосредственный переход к закапыванию их в землю. Первоначально это делалось для сохранения; позже, когда забытые в земле плоды стали сами выдвигаться наружу, обращать на себя внимание тем, что они давали ростки, разрыхление почвы и помещение в них зерен стало производиться уже намеренно, для получения плодов.

Таким образом, вся последовательность в развитии периодов хозяйственной жизни оказалась подорванной. Опыт показал, что есть народы, которые одновременно с охотой занимаются и земледелием в ранней форме его и затем становятся народами земледельческими, никогда не знавшими скотоводства, как это было с племенами Америки и Австралии, — скотоводство у них позднего, европейского происхождения. С другой стороны, кочевники Средней Азии наряду со слабым развитием земледелия всегда занимались усердным разведением скота. В Западной Европе скотоводство всегда играло существенную роль, но одновременно с ним уже рано появилось и постепенно вытеснило его земледелие.

Как обстояло дело со славянскими племенами, населявшими восточную равнину? Исследователи (Ключевский, Милюков, Довнар-Запольский, Рожков, Катаев) на первое место выдвигают звероловство и бортничество (пчеловодство) в качестве наиболее ранних промыслов. «Восточные славяне заняли преимущественно лесную полосу равнины… Началась усиленная эксплуатация леса, продолжавшаяся целые века и положившая глубокий отпечаток на хозяйственный и общественный быт и даже национальный характер русского народа. Лесной зверолов и бортник — самый ранний тип, явственно обозначившийся в истории русского народного хозяйства»{620}. Эта разработка естественных богатств находилась в связи с торговым движением — меха, мед, воск являлись главными статьями русского вывоза, питая то торговое движение, которое шло по Днепру, по этой «столбовой торговой дороге для западной полосы равнины».

Характерно сообщение начальной летописи: «Древляне живяху звериньским образом… ядяху вся нечисто… И Радимичи и Вятичи и Север один обычай имаху: живяху в лесе, якоже всякий зверь»{621}. Не менее яркая картина получается, если иметь в виду, что «Владимир Мономах, этот живой идеал древнерусского князя, в своем знаменитом «Поучении» наряду с военными подвигами и делами управления ставит свою охотничью удаль и охотничьи удачи и упоминает о ловчих, соколах и ястребах как важной статье княжеского хозяйства»{622}. «Тура мя два метала, — рассказывает Мономах, — на розех с конем, олень мя один бол, а два лоси — один ногами топтал, а другой рогами бил, вепрь ми на бедре мечь отнял, медведь мя у колена подклада укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедры и конь со мною поверже». Из этого видно, что в лесах Черниговской области водились в XII ст. дикие быки, олени, лоси, кабаны, волки и медведи, водились и дикие кони: «Конь диких своима рукама связал есмь в пуштах 10 и 20 живых конь».