Пятый арлекин - Владимир Тодоров

Итак, поперхнулся Рожнов, но взял себя в руки и быстро нашелся — меня не так поняли, я хотел только подчеркнуть, что вы господа при распределении конечного продукта, но при этом и сами участвуете в создании прекрасного и доброго своими талантами и всем своим существованием. — Понесло нашего писателя, даже на политэкономию потянуло. Чего доброго, он еще теорию прибавочной стоимости вспомнит! — неожиданно рассмеялся дядя Вася „Грум“, поразив своим замечанием адвоката Вересова, до этого с интересом наблюдавшего за всеми, с математической точностью прикидывая, во сколько обойдутся его услуги кому-нибудь из присутствующих в случае необходимости. „Тут пахнет значительными суммами с четырьмя нулями, тремя не обойдутся, — думал он, полузакрыв при этом глаза под дымчатыми стеклами очков, — хорошо, если основной капитал держат на стороне, а то приедут внезапно… хотя, тут такие связи и прикрытие. Впрочем… — и вдруг опять переключился на собственное удивление по поводу реплики „Грума“, — и откуда только такой тип знает политэкономию и теорию прибавочной стоимости Маркса? Ну, хитер мужик, ох и хитер, специально прикидывается простаком. Да тут помимо дурака Рожнова, одни акулы собрались!“ Себя Вересов тоже причислял к акулам, потому что пользовался авторитетом как в мире адвокатов, так и в преступном мире, и многим из последних помог, вытаскивая их чуть не из-под расстрела. Брался он только за большие громкие дела, получая огромные взятки с соблюдением всех предосторожностей. Деньги ему давали в метро во время самых больших людских приливов и отливов в конце рабочего дня, и он тут же передавал их своему человеку. Так что, если бы кто и захотел сыграть с ним злую шутку и заявил на него, то установить факт дачи взятки было почти невозможно в таких продуманных сложных условиях, потому что в крайнем случае в толпе и „уронить“ сверток с деньгами было совсем не трудно. А уж в трактовке юридических законов он был большой специалист, недаром имел ученую степень.

А Рожнов, хоть и нашелся после зловещего замечания Чурикова, но все равно стушевался, поэтому решимость его задеть как-то присутствующих вовсе прошла и он закончил свой тост пожеланием многих лет жизни достойнейшему из достойнейших отроку Семену сыну Михайлову. Он даже подтянул тонким голосом, подражая дьячку в церкви: „Многие ле-е-та, многи-е-е ле-е-ета“, — но вышло у него все это не так, как прежде, без Вероники, и он отнес свой срыв и робкую попытку бунтарства тоже на ее счет. Обозлившись на жену, думал о ней откровенно нехорошо: „Подумаешь, — рассуждал он, подтягивая неверно ноту, а он умел делать два дела сразу, — появилась здесь в первый раз и — на тебе! — сам Олег Михайлович обратили на нее свое благосклонное внимание. А я тут, слава богу, без малого год, и кроме как на роль шута ни на что другое не сгодился. А что если подкатиться в отместку к его супруге?“— Рожнов даже вздрогнул от этой безумной мысли, так как был по натуре трусом, но мысль эта его неожиданно утешила и принесла облегчение, как будто все это уже произошло на самом деле и он торжествует победу. Он не знал даже, как осмелиться хотя бы намекнуть о чем-нибудь таком этой удивительно красивой, похожей чем-то на молодую богиню, женщине. Но все равно, это было для него волнующе и сильно.

Необходимо описать и личность Кольцова, сидевшего до этого тихо и неприметно со своей Людмилой Николаевной или Микой, как он ее называл по-домашнему. Кольцов являлся заместителем заведующего аптекоуправлением. Для непосвященного человека, а тем более порядочного, в такой должности ничего удивительного и фантастического нет, даже оклад более чем в двести пятьдесят рублей трудно предположить. Для справки: подобную сумму Борис Иванович Кольцов тратил только за один вечер в ресторане в отдельном кабинете с нужными людьми, да и то, порой, значительно большую, рублей в четыреста или пятьсот. С Микой его связывали давние отношения, устоявшиеся во всех аспектах жизни, в то же время они не были расписаны. Но главное — Мика, хотя и производила легкомысленное впечатление, была изумительной хозяйкой и что называется „домашней женщиной“, со своими взглядами на жизнь, которые в чем-то не укладывались в атмосферу и дух собравшегося общества. Чуть позднее описываемого момента она в одну секунду отвергла предложение Неживлева, похожее на предложение Карнакова Веронике, потому что считала не вправе изменять мужчине, с которым она ведет общее хозяйство и более того, которого любит, что соответствовало действительности. При отказе она не чувствовала никакой неловкости, просто сказала „нет“. Обычное казалось бы слово, а на мужчин действует магически в подобных ситуациях, и как бы некоторые женщины не объясняли свое падение разными непредвиденными ситуациями и чрезвычайными обстоятельствами, все эти объяснения оказываются несостоятельными при сопоставлении с вышеописанной Ситуацией. Произнесла Мика свое „нет“ негромко, чтобы не привлечь ничьего внимания. И хотя она танцевала с Неживлевым, известным бабником и интриганом по этой части, Кольцов тем временем с интересом рассматривал картину Нестерова, изображающую крестьянку возле плетня. Он полностью доверял своей Мике, а не женился на ней только потому, что хотел сохранить обстановку, картины и прочие ценности при возможных осложнениях с законом, ценности, не имеющие юридически никакого отношения к Борису Ивановичу. Кольцов своей Мике тоже не изменял, все свободные вечера проводил с ней, смотря телевизор и с удовольствием ожидая минуты, когда она в легкой ажурной сорочке погасит свет и кинется к нему в теплую нагретую постель. Вот какие странности может преподнести такая, объединенная одной идеей стяжательства и накопительства, компания. Во всем остальном порядочный семьянин Кольцов ни в чем не уступал присутствующим, исключая из этого числа беднягу Рожнова, окончательно запутавшегося в своих мыслях и на глазах теряющего собственную жену.

Вступление к личности еще одного подпольного миллионера Кольцова необходимо было для его характеристики, тем более, что хотел он произнести тост с претензиями на высокую культуру и интеллигентность. Рвался Кольцов на этот раз к поздравлению не столько для произведения нужного эффекта, хотя он любил сказать в подобных случаях что-нибудь оригинальное, сколько из искренних чувств к Неживлеву, потому что ценил его как личность, видя в нем частицу себя самого, уважал за умение жить и возможность пользоваться плодами жизни. Сам Кольцов, не имея такой надежной защиты как Неживлев в лице своего тестя, жил скромно, не считая возможным показать даже одной десятой своих доходов и в шутку называл себя перед Микой айсбергом. А стоил Кольцов, опять же пользуясь терминологией матерых жуликов, ни много ни мало, как ровно один миллион, нажитый продажей лекарств, имеющих наркотическое действие. Не секрет, что медицина пользуется подобными лекарствами для утоления болей при определенных болезнях. Кольцов же удовлетворял тех, кто был подвержен не болям, а чудовищной страсти наркомании, ужасающей и разрушительной в своих последствиях. Невозможно даже сосчитать, скольких людей, которые могли бы жить и в эти дни, ходить по улицам, любить, рожать детей, воспитывать их, погубил Кольцов. Был он гораздо большим убийцей, нежели какой-нибудь неврастеник, в припадке ревности бросивший в свою жену утюг и получивший за это полновесных десять лет. На совести Бориса Ивановича Кольцова были тысячи загубленных и искалеченных молодых жизней, он же по-прежнему был на свободе, весел, здоров, только держал про запас в нужном месте пятьдесят тысяч рублей для Олега Михайловича, дав соответствующие инструкции Мике на всякий случай, когда помощь того при внезапном аресте может сыграть решающую роль в последующем скорейшем освобождении. Притом, операции свои он проводил не через вторые руки, а через пятые-десятые, и не раз случалось так, что органы внутренних дел выходили на некоторых его людей: Только даже самые искренние из них, желавшие помочь следствию, не могли назвать Кольцова.

Итак, Кольцову захотелось сказать теплые слова в адрес Семена Михайловича Неживлева. Он поднялся, притом сделал это вроде бы и незаметно, слова заранее не просил, но все сразу восприняли направление его мысли и уважительно приготовились выслушать. Кольцов же решил сказать что-нибудь особенное, так как считал себя весьма умным человеком, впрочем, он и на самом деле был умен, употребив свой ум на преступные действия, и желал не просто сказать, но и подчеркнуть сущность Неживлева в глазах присутствующих, чтоб и они знали, что Неживлев — человек особенный. Ведь с каждым из нас бывает, когда хочется сказать что-нибудь приятное в адрес коллеги по работе. Кольцов как раз и считал себя с некоторых пор коллегой Семена Михайловича, с которым их связала недавняя дружба на почве внезапного увлечения Бориса Ивановича антиквариатом. Посудите сами, чем же еще было увлечься Кольцову, имея миллион рублей наличными? Не марки же собирать, в конце концов, или, к примеру, оловянных солдатиков. А тут, что ни предмет прикладного искусства или картина старых мастеров, то сразу надо выложить пять, десять, а то и двадцать пять тысяч, как это случилось с серебряным чайным сервизом известного русского мастера Поршина. Выложил Кольцов за него двадцать пять тысяч рублей по двадцать пять рублей за один грамм серебра с расписной перегородчатой эмалью. Неживлев же приобрел его из первых рук у одной интеллигентной московской семьи за полторы тысячи рублей, естественно, не сообщая этих меркантильных подробностей Кольцову. Таким образом, оба остались премного довольны: Кольцов получил великолепный музейный сервиз, а Неживлев положил в карман двадцать три тысячи пятьсот рублей, что составляет сумму, равную заработной плате обыкновенного труженика за пятнадцать трудовых лет… Ну как же с таких денег не сделать маленький презент супруге или не прослыть щедрым душевным человеком на работе? А там тоже находились возможности выказать свою душевность и щедрость: к примеру, у одной из продавщиц заболел ребенок. Заведующий секцией по каким-то причинам не отпустил ее домой и таким образом молодая мать не могла вызвать врача на дом. Неживлев не только отчитал заведующего секцией за черствость, но и лично отвез продавщицу домой на собственной машине и, узнав впоследствии, что женщина живет без мужа и нуждается, дал ей безвозмездно двести рублей для поправки здоровья дочери. Естественно, что потом, как само собой разумеющееся, поручал он ей некоторые операции в магазине, требующие надежного исполнения.