Пятый арлекин - Владимир Тодоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все же, перед тем как усадить всех за стол, придется описать женщин, потому что собрать в одном месте сразу столько красавиц удавалось разве что при дворе на званых балах. Начнем хотя бы с Ирины Неживлевой. Росту она была не то чтобы высокого, но хорошего, с тонкой фигурой, длинными ногами и такой нежной матовой кожей, что иные слабонервные мужчины останавливались на улице и долго смотрели вслед. О ее глазах и говорить спокойно нельзя: огромные, в загнутых ресницах, они обещали неземное наслаждение для избранника. Усядется, положим, на диванчик Ирина Александровна, одернет воздушное платьице на коленках, и уже думать о чем-нибудь другом ее партнеру никак невозможно: голова уносится в космос и становится пустой и невесомой, как воздушный шарик. Официально не принято было в этой компании соблазнять жен или любовниц своих друзей, но это только для видимости, для поддержания реноме в собственных глазах. Потому что с Ириной Александровной встречался на даче Краснов, но от волнения, неожиданно охватившего этого прожженного и утонченного женопоклонника, у него ничего путного не вышло, и осталось только до боли в глазах любоваться ослепительным грешным телом. Осталось у Краснова после этого чувство собственной неполноценности, хотя считал себя он мужчиной далеко не последним. А у Ирины Александровны память о встрече материализовалась в колечко стоимостью в пять с половиной тысяч рублей и величиной в один карат замечательных якутских бриллиантов. Больше Краснов попыток сблизиться с Неживлевой не предпринимал, объяснив себе самому, что на таких женщин больше пристало любоваться на конкурсах красоты, а не вступать с ними в интимные отношения. Потому что отсутствует в них нечто затрагивающее душу из-за их умопомрачительной внешности, и глазу не за что зацепиться из-за совершенства линий. Объяснил и успокоился, потому что всегда для себя был прав и лишних, да еще негативных, эмоций в голову не брал. В тот же день он встретился на холостой квартире приятеля со знакомой продавщицей цветочного магазина и оказался на высоте мужского достоинства.
Сашенька Караваева, предназначенная ему в любовницы и мало о чем догадывающаяся, была невысокой, очень женственной и милой, почти без грудей и выглядела ребенком, но это и ценил в последнее время пресыщенный Краснов. Вот только обманул Неживлева балетмейстер, сказав, что Сашеньке исполнилось восемнадцать и по закону с ней можно вступать в интимные отношения. Знай Краснов, что ей только семнадцать с половиной, ни за что бы не согласился на такой вариант, потому что ничего более не презирал, как попасться на пустяке и „засветить“ основное дело.
Чуриков пришел без жены, да и вообще у него кажется никого не было: к женщинам он являл полное равнодушие и не в силу возраста, а так, по душенному нерасположению. И только.
Игин пришел с женой, единственной в этом женском обществе, маленькой и неприметной, так что ее на фоне остальных и за женщину принять было невозможно. Но это и отвечало его линии — жена должна быть некрасивой. Потому что красивая жена отвлекает и доставляет много хлопот, и нет никакой гарантии, что какой-нибудь хлыщ не воспользуется ею в своих целях. Красивых женщин Игин находил на стороне, но случалось такое не часто: запрограммировал он себя на долгие годы размеренной обеспеченной жизни. Так что Лариса Ивановна, выпадая из круга приглашенных женщин, не только не портила их компанию, а наоборот оттеняла их красоту, потому что и Олег Михайлович пришел с женой, мало в чем уступающей Ирине Александровне, и была она лишь в отличие от хозяйки дома брюнеткой с голубыми шалыми глазами. Рассказывали, что в Грузии какой-то миллионер по фамилии Нодия, содержавший подпольный трикотажный цех по производству „импортных“ кофточек, увидев в ресторане Наталью Карнакову, пригласил всю гулявшую компанию в свой загородный дом и положил перед ней при всех, правда пьян был при этом сверх всякой меры, круглую сумму в сто пятьдесят тысяч рублей, всю из одних только сторублевок, так что и пачка вышла не особенно толстой, посрамив этим жестом всемирно известного купчишку Парфена Рогожина, бросившего перед Настасьей Филипповной всего лишь сто тысяч. Любопытно, что Наталья всех денег не взяла, понимая, что в противном случае ей уже никогда не выбраться из этого дома да и из другого, такого же, и, оценив по достоинству безумный жест обалдевшего от страсти Реваза Нодия, переночевала у него в доме, не испытав ничего особенного, потому что удивить ее в любовных делах было весьма трудно; взяла же из пачки только десять тысяч на мелкие расходы, как потом она объяснила двум своим верным подругам, завидовавшим ей сверх всякой меры.
Рожнов привел жену (брак, правда, был незарегистрированным) из бывших неудавшихся актрис, сводившую с ума двумя годами раньше в провинции ответственных работников. Затем ее за какие-то неблаговидные делишки выставили из храма Мельпомены и она попалась на глаза Петру Николаевичу, выступавшему в областном центре с бригадой писателей и поэтов. Рожнов всегда выступал охотно, призывая молодежь вслед за его книжными героями ехать на целину, строить в степях города будущего, тянуть трассы нефте- и газопроводов, и даже чуть ли не искренне верил в то, что пишет, пока сидел за столом и строил судьбу своих героических персонажей. Но герои его жили сами по себе: пахали, варили сталь, покоряли недоступные места, стирали белые пятна на карте, а Рожнов был сам по себе, и существовал мечтой о богатстве и мировой славе. Жена его сегодня впервые попала в такое высокое, по ее понятиям, общество, и ревностно осматривала блистательных Ирину Александровну и Наталью Карнакову, понимая своим провинциальным суждением, что внешне ничем не уступает им. А только все равно не то и не так, и прет из нее провинция — дальше некуда, да и школу прошла нету. Конечно, она была женщина наблюдательная и попыталась наскоро скопировать манеры и поведение своих новых знакомых, но сама тут же ужаснулась: выходило жалко и ненатурально. Более всего она негодовала при этом на Петра Николаевича, который привел ее сюда. Неживлева и Карнакова немедленно оценили Веронику Рожнову: движениями плеч дали знать друг другу, что провинциалка, хотя и хороша собой, но никакой мало-мальской пользы их благополучию представить не может. Вероника, обозлясь и испытывая при этом одновременно робость от умопомрачительной роскоши, виданной ею разве что по телевизору при показах залов Эрмитажа (да что, там это не так впечатляло, потому что было разбросано на огромной площади, а здесь все собрано в пяти комнатах), и унижение, вдруг стала как-то по-особенному смотреть на Семена Михайловича, которым подобные взгляды понимал не хуже кандидата искусствоведческих наук.
Он сделал вид, что не обратил на Веронику никакого внимания, хотя и подал в ответ знак такой малозначительный, что он наверняка прошел бы незамеченным для любого радара, но не мимо Ирины Александровны и Натальи Карнаковой, которые тут же сделали соответствующие выводы и тоже обменялись знаком, выражавшим обоюдное мнение, что если Семен Михайлович и клюнет на провинциальную актрису, то большой беды не произойдет. Обе они давно были в сговоре и даже знали наверное, что каждая из них встречалась с мужем другой, но вида никогда по этому поводу не подавали и разговоров никаких не вели.
Дядя Вася „Грум“ явился с женщиной, похожей на кинематографических графинь, была она жгуче брюнетистой, с подведенными синим глазами, кожа на лице отливала матовым благоуханным оттенком, к тому же она обмахивалась ветром с пасторальными сценами из жизни французских крестьян. Появись она здесь без „Грума“, ее тотчас же осмеяли бы за этот веер, но имя „Грум“ что-то в этой компании значило, и не просто значило, а козырно. Поэтому, явись он даже с женщиной с океанических островов, общество с достоинством восприняло бы очередную прихоть сильного денежного человека. Несмотря на некоторую претенциозность в манере Маргариты Михаиловны, она разу приглянулась Ирине Александровне, и та немедленно пригласила ее есть недалеко от именинника. Может, потому что Маргарита Михайловна, хоть и появилась здесь впервые, но не оробела от всего великолепия, а даже наоборот сделала вид, будто такое ей вовсе не в новинку. Слегка прищурив миндалевидные чуть раскосые глаза, что придавало ей загадочный восточный вид, она внимательно рассматривала картины, фарфор, серебро, и что-то вполголоса говорила „Груму“, слегка грассируя и с прононсом, что выходило у нее естественно, и придавало еще более аристократический киношный вид.
Вересов и Кольцов пришли с женами очень миловидными, даже можно смело сказать — красивенькими пухленькими, чем-то похожими друг на друга, в меру кокетливыми и вызывающими огонь мужчин на себя, но в то же время давая понять, что они женщины порядочные и заигрывают только в силу привычки, необходимого этикета и немного от скуки. Одну из них звали Мика, другую Ника, но никто в продолжении всего вечера так и не понял кто из них кто.