Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

– Вторь!

Шаляпин оробело послушался.

Павел Александрович запел:

– «Задремал тихий сад.»

– «Ночь повеяли.»

Павел Александрович остановился и искоса посмотрел на Шаляпина:

– Врешь. Сначала. «Задремал тихий.»

Снова многозначительная пауза: Шаляпин фальшивил.

Высоко подняв брови и выпучив глаза, Павел молча смотрел на Шаляпина.

– Еще раз. Сначала.

Шаляпин все не попадал в тон – выходило невероятно скверно. Шаляпин смотрел растерянно и виновато.

– Скажите, пожалуйста, – спросил наконец Тучков Шаляпина, – вы, кажется, солист его величества? Странно! И даже очень странно.

– А что? – спросил робко Шаляпин.

– Как что? Врешь, слуху нет – фальшиво.

– Разве? – изумился Шаляпин. – Что такое.

– Сначала!

– Задремал тихий сад.

– Ничего не выходит! Да, это вам не опера. Орать-то можно, но петь надо уметь. Не можете спеть цыганского романса, не дано. Уха нет.

Шаляпин был столь комичен в этой новой неожиданной роли, что нельзя было удержаться от смеха. Кругом приятели мои ржали, как лошади. И один только Павел Александрович никак не мог сообразить, что происходит.

– Совершенно непонятно: оперу петь умеет, а цыганский романс не может. Слуха не хватает. Ясно…

«Демон»

К бенефису Шаляпина готовили «Демона» Рубинштейна в моей постановке. Костюм, равно как и парик и грим, делал Шаляпину я.

Спектакль как-то не ладился. Шаляпин очень негодовал, говорил мне:

– Не знаю, буду ли еще петь.

Мы жили в это время вместе. Вернувшись как-то с репетиции, он сказал:

– Я решил отказаться. Выйдет скандал, билеты все проданы. Не так всё, понимаешь, – дирижируют вяло, а завтра генеральная репетиция. На-ка, напишу я письмо.

– Скажи, – спросил я, – вот ты все время со мной, на репетиции был не больше получаса, а то и совсем не ходишь, значит, ты знаешь «Демона»?

– Ну, конечно, знаю, – ответил Шаляпин, – каждый студент его в номерах поет. Не выходит у меня с Альтани. Пойду вызову по телефону Корещенко.

Шаляпин встал с постели и пошел говорить по телефону. Вскоре приехал Корещенко с клавиром. Шаляпин, полуодетый, у пианино показал Корещенко место, которое не выходило у него с оркестром. Корещенко сел за пианино, Шаляпин запел:

– Клянусь я первым днем творенья.

И сразу остановился.

– Скажи, пожалуйста, – спросил он Корещенко, – ты ведь, кажется, профессор консерватории?

– Да, Федя, а что?

– Да как что, а что же ты играешь?!

– Как что? Вот что! – Он показал на ноты.

– Так ведь ноты, – сказал сердито Шаляпин, – ведь еще не музыка. Что за темпы! Начинай сначала.

И Шаляпин щелкал пальцем, отбивая такт, сам ударял по клавишам, постоянно останавливал Корещенко и заставлял повторять.

За завтраком в «Эрмитаже» Шаляпин говорил:

– Невозможно. Ведь Рубинштейн был умный человек, а вы всё ноты играете, как метрономы. Смысла в вашей музыке нет. Конечно, мелодия выходит, но всего нотами не изобразишь!..

Корещенко был скромный и тихий человек. Он покорно слушал Шаляпина и сказал:

– Но я же верно играю, Федя.

– Вот и возьми их! – сказал Шаляпин. – Что из того, что верно! Ноты – это простая запись, нужно их сделать музыкой, как хотел композитор. Ну вас всех к черту!

На другой день утром мы поехали на генеральную репетицию. Шаляпин был молчалив и расстроен. Когда мы приехали в театр, репетиция уже шла. Как всегда, Альтани, увидав Шаляпина в кулисе, остановил оркестр и показал ему вступление палочкой.

– «Дитя, в объятиях твоих…» – запел Шаляпин и остановился.

Сняв шарф и шубу, он подошел к дирижеру и обратился к оркестру.

– Господа, вы – музыканты, вы все – профессора, и вы, дорогой маэстро, – обратился он к Альтани, – прошу вас, дайте мне возможность продирижировать мои места в опере.

Альтани отдал палочку концертмейстеру Крейну, который, встав, передал ее на сцену Шаляпину. Шаляпин поднял палочку:

– Ариозо «Клянусь»! – И запел полным голосом.

Когда он дошел до фразы «Волною шелковых кудрей», – оркестр встал, музыканты закричали «браво!» и сыграли Шаляпину туш.

Шаляпин продирижировал всю свою партию. Альтани что-то отмечал карандашом в партитуре. Шаляпин пел и за себя, и за хор и сразу повеселел. Благодарил Альтани и музыкантов, всех артистов и хор.

Когда мы с Шаляпиным вышли из театра, он сказал:

– Видишь, какая история, теперь все ладится. Я же боялся сказать: «Дайте мне продирижировать». Черт его знает – Альтани обидится. Положит палочку, уйдет, и опять забастовка дирижеров. Они думают, что я их учу, а они все ученые. Я же прошу понять меня, и только. Теперь споем… А знаешь ли, дешево я назначил за билеты. Надо было вдвое. Поедем куда-нибудь завтракать. В «Эрмитаже» народу много, пойдем к Тестеву, здесь близко. Съедим головизну[41]. Нет! Головизна тяжело, закажем уху из ершей и расстегаи. Надо выпить коньяку.

Бенефис прошел с огромным успехом, но гордая московская пресса холодно отозвалась о бенефисе Шаляпина. Вообще Шаляпин был с прессой не в ладах. Впрочем, после своего бенефиса в Петербурге он больше «Демона» не пел. Говорил, что партия для него все же высока, хотя он ее и транспонировал.

* * *

Вскоре после бенефиса Шаляпин, Горький, Серов, я и Сахновский поехали вечером ужинать. Подъехав к Страстному монастырю, остановились и стали обсуждать, куда ехать: Горький и Шаляпин не хотели встречаться с толпой. Решили ехать за город, в «Стрельну». Шаляпин – отдельно с Горьким. А Сахновский – с нами, на паре, которую взяли на площади.

Доро́гой Сахновский, как обычно, говорил, что бросил пить:

– Нельзя, полнею. А вот в «Стрельне» придется.

В «Стрельне» заняли отдельный кабинет. Принесли закуски, вино, холодного поросенка. Соседний кабинет был полон кутящими гостями. Там было шумно. Пел венгерский хор. Вдруг наступила тишина, и мужской голос неожиданно запел на мотив Мефистофеля:

– Сто рублей на бенефис

Я за вход себе назначил.

Москвичей я одурачил,

Деньги все ко мне стеклись.

В соседнем кабинете раздался хохот и аплодисменты.

– Мой великий друг Максим

Заседал в отдельной ложе.

Полугорьких двое тоже

Заседали вместе с ним.

Мы дождались, этой чести,

Потому что мы друзья.

Это всё – одна семья.

Мы снимались даже вместе,

Чтоб москвич увидеть мог

Восемь пар смазных сапог,

Смазных сапог.

Восемь пар смазных сапог,

Смазных сапог, да!

– Что за черт, – сказал Шаляпин. – А ведь ловко.

Позвали метрдотеля. Шаляпин спросил:

– Кто это там?

– Да ведь как сказать… Гости веселятся. Уж вы не выдайте, Федор Иванович. Только вам скажу: Алексей Александрович Бахрушин с артистами веселятся. Они хотели вас