Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

– Вот там, эти горы – Одалары, – говорил Шаляпин, лежа на кушетке. – Это острова. Там же живет какой-то фотограф. В чем дело? Я хочу просить, чтобы мне их подарили. Как ты думаешь?

– Думаю, что отдадут пустынные скалы <…>

– Это верно, – подтвердил околоточный Романов, бывший здесь же. – Чего еще, ей-ей, на кой они? Кому Одалары нужны? Чего там? И не растет ничего. Их море бьет. Там камни на камнях. Ежели хотите, Федор Иванович, мы сичас их возьмем. Фотограф там сидит, сымает эдаких разных, что туда ездют. Я его сичас оттуда к шаху-монаху! Мигом! Чего глядеть, берите!

– Это, наверно, вулканические возвышенности, – сказал доктор. – Вы сровняете их, дом построите – прекрасно. Ну а вдруг: извержение, дым, лава, гейзеры хлещут.

– Ну вот, гейзеры. Нельзя жить здесь, нельзя.

– Там деревья расти не могут, ветер норд-ост.

– Что ж это такое?! Жить нельзя. Воды нет, норд-ост!..

– Взорвать-то их можно, – заметил архитектор Петр Кузьмич. – Но там может оказаться ползун.

– Это еще что такое? – удивился Федор Иванович. – Ползун. Что такое?

– Тут усе ползет, – говорил околоточный Романов. – Усе. Гора ползет у море, дорога, шассея ползет. У Ялте так дом Краснова у море уполз.

– Верно, – подтвердил архитектор. – Анапа, город греческий, – весь в море уполз.

– Знаешь ли, Константин, – посмотрел на меня Федор Иванович. – Твой дом тоже уползет.

– Очень просто, – утешил доктор.

– А вот Монте-Карло не ползет, – сказал Федор Иванович. – Это же не страна. Здесь жить нельзя!

– Это верно. Вот верно. Я – что? Околоточный надзиратель, живу вот, сорок два получаю, уехать бы куда. Чего тут зимой – норд-ост, тверезый на ногах устоять не можешь. Ветер прямо бьет, страсть какая.

Федор Иванович поправился – и в коляске поехал в Ялту. За ним сзади скакал на белой лошади в дождевом плаще околоточный Романов. Плащ развевался, и селедка-сабля прыгала по бедрам лошади.

– Эх, – говорил позже Романов. – Этакий человек Федор Иванович, вот человек! Куда меня, околоточного, прямо вот ставит, прямо на гору подымает. Вот скоро Романов что будет, поглядят. А то судачут: Романов-то пьет, пьяница…

Но в гору Романов так и не поднялся.

Однажды приехала в Гурзуф, по дороге из Симферополя, коляска. Остановилась у ресторана. Из коляски вышел пожилой человек очень высокого роста и немолодая дама. Пожилой человек снял шляпу и стряхнул пыль платком, сказав даме:

– Ах, как я устал.

Околоточный Романов был рядом и заметил:

– В коляске едут, а говорят – устал. Не пешком шел.

Пожилой человек услыхал, пристально посмотрел на околоточного и строго сказал ему:

– Иди под арест. Я за тобой пришлю.

И ушел с дамой в ресторан.

Романов опешил.

– Кто этот барин? – спросил он кучера.

Кучер молчал.

– Чего? Немой, что ли, молчишь. Скажи, рублевку дам, ей-ей. Пять дам, ей-ей. Кто?

Кучер молчал.

– Двадцать дам, не пожалею, скажи.

Но кучер молчал. Романов глядел растерянно.

– Эка, горе. Во-о, горе. Ох, и мундира на нем нет. Кто? Батюшки, пропал, пропал я.

И он шел, мотая головой, говоря:

– Вот что, вот что вышло.

Ночью за Романовым приехал конвой, и его увезли в Симферополь. Так его в Гурзуфе и не стало. А кто был этот высокий барин, я не знаю и сегодня…

Шаляпин и Серов

Часто достаточно было пустяка, чтобы Шаляпин пришел в неистовый гнев, и эта раздражительность с годами все возрастала. С Врубелем он поссорился давно и навсегда. Да и с Серовым.

Узнав однажды, что у меня будет Шаляпин, Серов не поехал ко мне в деревню. Меня это удивило. И каждый раз, когда впоследствии я приглашал его к себе одновременно с Шаляпиным, отмалчивался и не приезжал.

Я спросил как-то Серова:

– Почему ты избегаешь Шаляпина?

Он хмуро ответил:

– Нет. Довольно с меня.

И до самой смерти не виделся больше с Шаляпиным.

Раз Шаляпин спросил меня:

– Не понимаю, за что Антон на меня обиделся?

– Ну что вам друзья, Федор Иванович, – ответил я. – «Было бы вино… да вот и оно!», как ты сам говоришь в роли Варлаама[40].

В сущности, когда кто-нибудь нужен был – Серов ли, Васнецов, – то он был «Антоша дорогой» либо «дорогой Виктор Михалыч». А когда нужды не было, слава и разгулы с услужливыми друзьями заполняли ему жизнь.

Странные люди окружали Шаляпина. Он мог над ними вдоволь издеваться, и из этих людей образовалась его свита, с которой он расправлялся круто: Шаляпин сказал – и плохо бывало тому, кто не соглашался с каким-либо его мнением. Отрицая самовластие, он сам был одержим самовластием. Когда он обедал дома, что случалось довольно редко, то семья его молчала за обедом, как набрав в рот воды.

Когда Шаляпин не пел

Шаляпин довольно часто отказывался петь, и иногда – в самый последний момент, когда уже собиралась публика. Его заменял в таких случаях по большей части Власов. В связи с этими частыми заменами по Москве ходил анекдот. Шаляпин едет на извозчике из гостей навеселе. «Скажи-ка, – спрашивает он извозчика, – ты поешь?» – «Где же мне, барин, петь? С чаво? Во когда крепко выпьешь, то бывает, вспомнишь и запоешь». – «Ишь ты, – сказал Шаляпин, – а вот когда я пьян, так за меня Власов поет…»

Не было дома в Москве, где бы не говорили о Шаляпине. Ему приписывали самые невероятные скандалы, которых не было, и выставляли его в неприглядном виде. Но стоило ему показаться на сцене – он побеждал. Восторгу и вызовам не было конца.

В бенефис оркестра, когда впервые должен был идти «Дон Карлос» Верди, знатоки и теоретики говорили: «Шаляпин провалится». В частности, и у Юрия Сахновского, когда он говорил о предстоящем спектакле, злой огонек светился в глазах. А когда я встретил его в буфете театра после второго акта и спросил: «Ну что же, как вы, критики, скажете?», он ответил: «Ну что скажешь. Ничего не скажешь. Силища!»

В чем была тайна шаляпинского обаяния? Соединение музыкальности, искусства пения с чудесным постижением творимого образа.

Цыганский романс

На второй день Рождества я справлял мои именины. Собирались мои приятели – артисты, художники, охотники. И всегда приезжал Шаляпин. На этот раз он приехал сразу после спектакля, из театра, в костюме Галицкого.

Все обрадовались Федору Ивановичу. Он сел за стол рядом с нашим общим приятелем Павлом Тучковым. В руках у того была гитара – он пел, хорошо подражая цыганам, и превосходно играл на гитаре.

К