Катастрофа - Валентин Лавров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чтобы отличать грамотного человека от неграмотного.
Павел Николаевич любил ходить на балы, председательствовать на вечерах и играть на скрипке. Музицировал даже со знаменитым Пьером Любошицем.
Едва он приступил к редактированию газеты, как обратился к Бунину с просьбой быть «на веки вечные автором с самым высоким гонораром». И рассказы Ивана Алексеевича украшали газету — в праздничные номера. Эта творческая дружба продолжалась до февраля двадцать четвертого года, пока некая громкая история не нарушила дружбу этих двух замечательных людей.
Но, как бы то ни было, «Последние новости» — единственная газета, которую регулярно выписывал Иван Алексеевич.
О чем же писала она в начале лета двадцатого года?
«Живем мы, так называемые ле рюсы, самой странной, на другие жизни не похожей жизнью. Держимся вместе не взаимопритяжением, как, например, планетная система, а вопреки законам физики — взаимоотталкиванием.
Каждый ле рюс ненавидит всех остальных столь же определенно, сколь все остальные ненавидят его…»
«Обыски у русских.
В Париже, по распоряжению властей, снова произведен ряд обысков у русских финансовых и общественных деятелей. Изъяты все документы и письма на русском языке».
«В Черном море на пути в Малую Азию погибли 14 пароходов с русскими».
«Необходимость спасти себя от голодной смерти заставила многих интеллигентов приняться за изучение какого-либо ремесла. На практике самым легким ремеслом оказалось сапожное. Многие бывшие инженеры, бухгалтера, учителя поступили подмастерьями к сапожникам».
«В Париж из Лондона прибыл генерал Юденич».
«Фирма Бриль и Гершман открыла бюро по покупке бриллиантов, жемчугов и цветных драгоценных камней».
«Беженский аукцион. В Голубом зале русского посольства в Константинополе, где некогда происходили торжественные приемы послов, на днях происходил аукцион драгоценностей и других вещей, принадлежащих русским беженцам».
«Лиц, знающих о судьбе капитана А. И. Иванова, адъютанта 4-й артиллерийской дивизии добровольческой армии, просят сообщить его жене по адресу…»
«Преследование русских в Болгарии. В ночь с 22 на 23 июня почти все находящиеся в Софии русские были вытащены из кроватей, под вооруженным караулом отведены в участок, где их продержали до утра. Не были пощажены ни больные, ни лица с высоким общественным положением, как, к примеру, профессор Кондаков, ученый с мировой известностью…»
«Визы, каюты и валюты. «Не пожелай себе визы ближнего твоего, ни каюты его, ни валюты его». Так гласит ново-беженская заповедь, ибо слишком много скорби и в визе, и в каюте, и в валюте нашей.
…Бьется человек, старается и права все имеет на какой-нибудь въезд — а визы не получает. И почему — неизвестно.
…Почему выезд из Франции так же затруднен, как въезд в нее?
Я понимаю: Франция очень любит нас, и расстаться ей с нами тяжело. Потому она всячески затрудняет наш выезд, так сказать, отговаривает нас. Это очень любезно. Хозяева так и должны.
…Начинаем хлопотать.
Этот удивительный глагол существует только на русском языке, хлопочут только русские. Иностранец даже не понимает, что это за слово…» Н. Тэффи.
«Фильм из жизни беженцев начала снимать крупная американская фирма. В нее войдут различные сцены из быта русских эмигрантов. Эта картина будет демонстрироваться за границей…»
«Трагедия русских в Литве. Положение русских в Литве трагическое. Министр внутренних дел Драугялис заявил, что ни русского государства, ни русского народа больше не существует».
«Бедствующие в Турции. В Константинополе 45 тысяч русских беженцев. И еще 4500 расселены на Принцевых островах. Русские влачат жалкое существование. Большинство промышляет продажей газет, торговлей вразнос галантереи, переноской тяжестей с пароходов на пристань и т. п. Много русских офицеров служат дворниками, портье и рассыльными… В особо тяжелых условиях находятся женщины. Большинство из них устроились в рестораны и кафе. Многие проституируют, заполняя больницы и лечебницы для венериков. Препятствия к выезду в Сербию, Болгарию, Францию, Англию не дают возможности беженцам рассосаться, обрекая их на медленную голодную смерть».
«Несладко живется русскому эмигранту на чужбине. Изнеможенные, голодные, больные, без денег, без возможности найти работу, без права выбирать местожительство по своему усмотрению, — русские беженцы производят жалкое гнетущее впечатление.
Комиссионные магазины завалены их вещами. Вы увидите здесь на полках все, вплоть до обручальных колец и нательных образков. Продажа таких вещей указывает на голод в буквальном смысле этого слова.
Кроме этой ужасающей нищеты, русский беженец переживает всяческие унижения и оскорбления. Даже женщины не избавлены от них…»
* * *
Бунин, всегда близко к сердцу принимавший чужую беду, не уставал читать эти страшные известия.
Вот и на этот раз, печально поникнув головой, с болью произнес, обращаясь к жене:
— Какой страшный грех взяли на душу те, кто развязал гражданскую войну, кто виноват в беженстве. Эмиграция и беда — понятия неразрывные! Каждый раз убеждаюсь в этой истине, читая эту печальную хронику.
— Но мы, слава Создателю, устроились неплохо…
— Эту нищенскую унизительную жизнь ты одобряешь? «Неплохо…» Хуже собаки только живут.
— Все-таки живем в Париже!
Бунин с досадой поморщился. Ну, как ей объяснить, что «столице мира» он гораздо охотней предпочел бы захолустное Глотово. Ловил бы с попом жирных карасей в пруду, писал стихи, бродил по живописным окрестностям. Поселил бы у себя Юлия. И рад был бы прожить там до окончания своих дней. Да чем Вера виновата, что надо пребывать в чуждом окружении, приютившем его, не обойденного Господом талантами, в бедности, в неизвестности относительно дня завтрашнего, ежедневно, ежечасно ощущать на себе покровительственно-высокомерное отношение французов!
Ничего этого не сказал Иван Алексеевич. Лишь нежно обнял слабые плечи, шутливо поцеловал ее кончик носа:
— Конечно, нам еще повезло! Сейчас, правда, Saison morte — «мертвый сезон»…
— Лоло хорошо назвал его — «сезон морд»!
— Ну да, этот самый сезон провели бы мы с тобой в Венеции. Или на Маркизовых островах. Ау, где ты, наша сумочка с бриллиантами?
И они улыбнулись.
— Раз Париж, то пойдем гулять! — заключил Бунин. — Мы так мало бываем вместе на его древних улицах. Как Бодлер писал о Париже?
Там красота царит, там лишь порядок властен,Там роскошь благостна, там отдых сладострастен.
Вперед — на сладострастный отдых!
7
В первое же лето массового беженства, пришедшего на двадцатый год, вся эмигрантская нищета вылезла наружу.
Французы, со свойственной им заботливостью о здоровье, суетились с баулами, сумками, чемоданами, детьми, женами и нянями на парижских вокзалах — Лионском, Северном, Восточном, Монпарнасском, Аустерлицком и Сен-Лазарском.
Разъезжались богатые, разъезжались бедные — на все четыре стороны — лишь бы быть «на лоне природы».
Закрывались предприятия, заводы, пустели театры, кафе, рестораны. Жизнь в Париже замирала до осени.
И оживляли столицу лишь невольные горожане — русские. Они мыли чужие авто и чужие витрины, подметали мостовые и латали чужие штиблеты. Они стали рабами на чужой сторонушке. На них никто не вешал кандалы. Но и вырваться они не могли — некуда!
В «Последних новостях» появилась юмореска Тэффи «Мертвый сезон»:
«Все разъехались. По опустелым улицам бродят только обиженные, прожелкшие морды, обойденные судьбой, обездоленные.
Ничего, подождем. Когда там у них в Трувиллях все вымоются и в Довиллях все отполощатся и в прочих виллах отфильтруются, когда наступит там сезон морд, тогда и мы туда махнем! У всякой овощи свое время. Подождите — зацветет и наша брюква!
…Морды прожелкшие, обиженные, обойденные судьбой ходят по опустелым улицам, дают друг другу советы, смотрят в окна магазинов на выгоревшую дешевку, празднуют свой сезон».
8
Бунин шел по опустелым улицам. Час был ранний. С Сены подымался голубоватый туман. Вечные удильщики неподвижно замерли на гранитных сходнях. Какой-то бедняк спал на скамейке, накрывшись газетами. Краснолицый полицейский — «ажан» — равнодушно прошел мимо. Запоздалые влюбленные, держась за руки, возвращались после счастливой ночи. Через каждые двадцать шагов они надолго замирали в поцелуе.
Кое-где начинали раскладывать свой заманчивый товар букинисты. Они, эти чудаковатые, одержимые страстью к раритетам люди, составляют часть экзотического лица Парижа. «Холодные торговцы» появились здесь еще в семнадцатом столетии. Легко представить, какие сокровища лежали на парапетах вдоль Сены! Старинные рукописи, первопечатные шедевры Гутенберга, Эльзевиры, латинские стихи Этьенна Доле — дух замирает!
