Катастрофа - Валентин Лавров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оболенский вдруг улыбнулся:
— Вы, Иван Алексеевич, сейчас удивитесь. Этот милейший капитан носит фамилию Пешков. Он приемный сын Горького и родной сын Якова Свердлова, большевистского вождя. Впрочем, сын не разделяет политических убеждений отцов.
Через Константинополь я добрался до Марселя, а уже оттуда прибыл в Париж.
Бунин поднял рюмку:
— Выпьем за то, чтобы больше никогда на российской земле не было бунтов…
— Бессмысленных и беспощадных, — закончил Оболенский. — Пушкин знал, что говорил!
5
Гражданская война, вызванная большевиками, закончилась их победой. Они поймали в свои паруса ветер истории.
* * *
В октябре 1920 года великий кормчий революции Ульянов-Ленин успел заверить горячую аудиторию делегатов III съезда комсомола, что мечта всего передового человечества — коммунизм будет построен не позже чем лет этак через десять, ну, если с походом, то самое позднее — через двадцать.
То есть к 1930–1940 годам.
Как писал, сидя на севастопольских редутах Толстой, «гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить!».
Боевой задор рассеется, а овраги останутся.
Но пока что народом овладели идеи Маркса — Ленина, а чуть попозже и мудрого, родного и любимого Сталина — на несколько десятилетий.
Железной ленинской рукой миллионы россиян, не успевших разбежаться из дорогого отечества, были направлены — кто прикладом, кто штыком, а многие миллионы и через концлагеря! — к сияющим вершинам коммунизма.
ПЫЛЬ МОСКВЫ
1
Заканчивался первый год беженства.
Страх за собственную жизнь и за жизнь близких, голод, холод, обыски, аресты, затем — прощание с родным порогом — со слезами и стенаниями, потеря всего нажитого имущества, смертельные опасности в пути — все это сменилось унизительным и неопределенным существованием на чужбине.
Газеты и эмигрантские люди подводили итоги прожитому.
В канун нового года на рю Жак Оффенбах появился Марк Ландау, только что выбравший себе псевдоним, который вскоре узнают на всех материках и континентах любители исторических романов (за исключением, разумеется, большевистской России, куда его книги дойдут лишь семьдесят лет спустя), — Марк Алданов.
— Сегодня, Иван Алексеевич, я у вас с корыстной целью, — улыбнулся Алданов, которого женщины — и россиянки, и француженки— считали весьма симпатичным. — По заказу «Последних новостей» написал обзорную статью «Русская беллетристика в 1920 году».
— Корысть в чем?
— Хочу знать ваше высокоавторитетное мнение!
— Читайте, я весь внимание, — Бунин удобно разместился на кушетке.
Пошуршав страницами рукописи, откашлявшись, отозвавшись на предложение Веры Николаевны выпить чашку чая, Марк Александрович начал читать:
«История не знает примера подобного исхода за границу культуры целой страны… От большевиков бежали все — правые, левые, умеренные, крайние (в пору Временного правительства не эмигрировал никто; реакционеры в России остались, а революционеры в нее вернулись).
Я видел в девятнадцатом году символ русской эмиграции: беженцев из южного порта… Более странного сборища людей мне наблюдать не приходилось и не придется. Спасались от большевиков царские министры и главари эсеров, киевский митрополит и деятели «Бунда», украинские самостийники и великорусские националисты, всем известные писатели и всем известные спекулянты, бывшие террористы и бывшие генерал-губернаторы, барон Каульбарс и убийца Гапона.
Большевистским юмористам это зрелище дало бы тему для острот. Историку русского потопа даст тему для размышлений…
Но условия эмигрантской жизни, по-видимому, не слишком благоприятствуют развитию художественного творчества.
Перебираю в памяти русскую литературу за 1920 год…»
Алданов сделал перерыв, уважив чай, который перед ним поставила Вера Николаевна. Спросил:
— Как вступление?
— Нормально. Хотя условия скверные, все-таки многое успели, но лишь в делах журнальных и газетных. Если толстовский мужик говорил, что «писали, не гуляли», то это не отнесешь к большинству литераторов.
Алданов чуть не подскочил:
— Как хорошо! — и тут же сделал пометку в рукописи. — Читаю дальше: «Писали, не гуляли, — говорил толстовский мужик.
Нет, не писали и не очень гуляли: Богу известно, как веселился в истекшем году русский литературный беженец…
И.А. Бунин и А.И. Куприн, — Алданов сделал извиняющуюся мину, — писали только политические статьи. Роман Д.С. Мережковского «14 декабря», появившийся в газете «Свобода», если не ошибаюсь, закончен ранее 1920 года.
…Граф А.Н. Толстой в течение двух лет работает над своим большим романом «Хождение по мукам». Им написан сверх того ряд маленьких рассказов, хорошо известных читателям «ПН».
…Продолжает работать 84-летний П.Д. Боборыкин.
Неужели все? Да, кажется. Драматическое искусство — по понятным причинам — было в еще большем загоне.
Новых беллетристов в 1920 году не обнаружено.
Писатели, обосновавшиеся за границей, создавали толстые и тоненькие журналы, еженедельные и ежемесячные, литературно-политические и чисто политические. Недавно прочно основан имеющий большие шансы на исключительный успех толстый журнал «Современные записки», первая книга которого — очень интересная — вышла в начале декабря…
Пока это единственный во всем мире орган печати, где русские писатели всех направлений могут помещать произведения, превышающие по объему газетную статью.
Обращают на себя внимание главы из названного романа графа А.Н. Толстого, воспоминания В. Зензинова «Русское устье» и Тихона Полнера «О Толстом». Марк Вишняк начал публикацию капитального труда «На родину»…
Бунин перебил:
— Вы, сударь, что, полностью перечисляете содержание тома?
— Нет, хочу еще упомянуть статью Льва Шестова «Откровения смерти» — это, если помните, о последних произведениях Льва Николаевича да о стихах Крандиевской и Амари. Все!
— А почему умолчали о стихах Цветаевой? Или Бальмонта?
— Потому, что Цетлин, так сказать, ну, учредитель все-таки журнала… А всех перечислять смешно.
— Конечно, всех перечислять не след. Но если у Саши Койранского нет денег не только на учреждение журнала, но и на новые штиблеты, значит, он не имеет права на упоминание?
— Значит?..
— Правильно, разумнее никого поименно не поминать. Тем более у вас ведь не обзор «Современных записок», а анализ всей литературы русского зарубежья!
— Охотно соглашаюсь! — Алданов сделал очередные пометы в рукописи. — Читаю дальше: «Издаются в Париже и два детских журнала — «Зеленая палочка» и «Дети — детям». Русское издательское дело за границей сделало в 1920 году огромные успехи. Создалось в Париже два новых больших предприятия — книгоиздательство Земскогородского объединения, подготовившее по выбору и под редакцией академика И.А. Бунина 12 томов серии «Русские писатели», а также в Берлине — книгоиздательство «Слово».
Во главе первого предприятия стоит Т.И. Полнер, а во главе второго — И.В. Гессен и Б.И. Элькин.
Для издания новых книг русских писателей в Париже созданы еще два издательства — «Русская земля» и «Север».
Из предприятий, организованных раньше, парижское издательство Поволоцкого выпустило несколько роскошных книг, в том числе политического содержания.
Итак, жизнь 1920 года не отражалась в русской художественной литературе (за исключением романа А.Н. Толстого). В этом отношении 1920 год мало отличается от 1793-го».
Все! — Алданов вопрошающе смотрел на мэтра.
Бунин кивком головы одобрил творение молодого товарища.
…2 января 1921 года обзор появился в «Последних новостях».
2
Россияне обживали место, через которое текла речка по названию Сена. Бедность была всеобщей, но как-то получилось, что русские селились в лучших районах Парижа. В дырявых карманах порой нельзя было найти и сантим, но они умудрялись давать самые щедрые «пурбуар» — чаевые. Месяцами сидели на той самой «пище святого Антония», про которую еще напишет Бунин, но порой закатывали такой пир где-нибудь у Кузьмичева или в «Медведе», что нервные французы только недоуменно пожимали плечами:
— Ну и славяне! На что гуляют?
На что гуляли — сами не знали.
Если и плакали, то только о России.
Жили с надрывом, но размашисто.
Разглядывая за утренним чаем газеты, Бунин произнес:
— Надо же! Пишут, что какой-то русский по фамилии Перов нашел похищенные из банка 570 тысяч и сдал их в полицию. Ай да россиянин!
Бывший статский советник, уроженец Вологды по фамилии Перов, вечно дрожавший костлявым телом в своей рваной одежде, даже среди постоянных посетителей Блошиного рынка почитавшийся бедняком, наклонившись за окурком на рю Буало, увидал лежавший за урной черный портфель.
