Обратный адрес - Анатолий Знаменский

Странно: именно у Фаины, и в самые неподходящие моменты, начал он вдруг вспоминать Нюшку, горячую и жадную. Выхоленная Фаина вся была словно из холодного, сыроватого гипса — ей бы в руки весло да на постамент где-нибудь у лодочной станции. Чтобы издали на неё смотреть — для красоты.

Вещи не жили в этой квартире, а только украшали интерьер. Был, впрочем, в квартире ещё и аквариум. На детей у Фаины никаких надежд не оставалось (в этой части Славка ошибся), и она часами кормила и ласкала золотых китайских рыбок.

Сначала аквариум был четырёхугольный, потом оказалось, что конструкция устарела, входили в моду круглые резервуары.

— Знаешь, Федя, — сказала Фаина, — угловатая форма стесняет движения рыбок, ограничивает их. А круглая форма не ограничивает пространства, ибо она идеальна.

Рыбка плывёт себе у стенки и нигде не наталкивается на препятствие. Представь, как умно! Федор открыл рот от изумления:

— Это что же? В литровой банке можно, значит, целый океан устроить?

— Не говори глупостей! — сказала Фаина жеманно. — Ты же не совсем ещё испорченный человек и прекрасно все понимаешь.

Этот аквариум окончательно добил Федора. Он почувствовал, что скоро и сам начнёт кружить в бесконечности стеклянного баллона, как те китайские рыбки.

Чего только не придумают люди, когда у них на детей нет надежды!

Как в сказке получилось: «Смилуйся, золотая рыбка! Вовсе взбеленилась проклятая старуха. Не хочет она быть простою крестьянкой, хочет быть столбовою дворянкой, а заодно и владычицей морскою… Ничего не сказала рыбка, только хвостиком плеснула и ушла себе в синее море…»

Рыбке и то надоели эти капризы. Любовь та никакого семейного смысла не таила на будущее, а ради интерьера Федор вкалывать не хотел. Бежал Федор из хорошей квартиры, тем более что Славка приглашал с собою на Север.

В вагоне пели песню:

Не ищите нас по дальним странам,В синем море не ищите нас,Мы живём за тем меридианом,Где Макар телят ещё не пас!…

Весело ехали. На Севере Федор думал поправить дела за счёт надбавок, матери написать наконец, что прорабом стал и учёбу в техникуме возобновил.

Прорабом стал, а написать не успел.

На Севере жуликов ещё немало осталось. Их, конечно, перевоспитывают, но под рубахами у них все равно синие татуировки во всю грудь — орёл держит в когтях деву, похожую на Фаину, — и свои воззрения на жизнь. Эти парни все наперёд знают, всю эту первичную документацию постигли ещё в прошлые времена и прямо требуют писать каждый раз в наряде крепление траншей, если даже глубина канавы не более метра.

Федор не очень им поддавался, и борьба шла с переменным успехом, но опять решил все непредвиденный случай.

Жулики украли с участка пять мешков цемента, а Славка заметил. Славка, он и сам тёртый, от него никакую махинацию скрыть невозможно. И Федор поступил не по правилам, а по-станичному. Выпил вечером малость, а те трое навстречу шли… Ну, ясное дело, завязался разговор, то да сё. После этого одного в больницу отвезли, а двое убежали.

Милиция не стала разбираться, что к чему, в вытрезвителе успели окатать Федора нулевой машинкой и ввалить пятнадцать суток. За мелкое. Утром привёл Славка начальника участка Аношечкина — а то был старый северный волк, из железных прорабов, что людей в обиду ни за что не дают! — прораб разъяснил суть дела, милиция извинилась и завела дело о хищении цемента.

Вроде все хорошо кончилось, только за Фёдором стал ходить следом неточеный колун.

Не то что он испугался тех ворюг — силёнка в плечах была! — просто надоело ему все до умопомрачения. Надоело мотаться со стройки на стройку, привирать в нарядах и ловить ворюг, толкаться на танцах и обнимать девчат, из которых вряд ли получатся настоящие жены. Надоело жить в холостяцких общежитиях-вокзалах и засыпать под стук домино и шальные крики: «Пор-рядок! Законно! Концы! Да куда он денется!»

Концы. Домой захотелось, дух перевести.

Аношечкин заявление ему подписал без звука. Хотя это лишь так говорится, а на самом деле разговор был долгий, вдоволь начертыхался старик и две папиросы «Казбек» изжевал, пока накладывал резолюцию: «Не возражаю».

На самом-то деле он возражал и довольно крепкими словами вымещал что-то на Федоре:

— Со стороны глядишь на такого — вроде бы человек, а разберёшься — дерьмо! — сказал он под конец.

Федору не очень приятно было слушать такие слова, он хотел все это в шутку перевести. Как-то неуместно засмеялся:

— Интересно, как вы это все различаете — одно от другого?

— А так и различаю! — грозно на полный бас рявкнул Аношечкин и очки на лоб сдвинул. — Смотрю: можно вдвоём в разведку, в тыл к немцам идти — значит, человек! А нет — значит… Понял, сопляк?!

Выходило, что с Фёдором в разведку ходить не то что опасно, а как-то неуютно… И хотелось бы переубедить старика, но времени для этого не нашлось.

Везде побывал, людей повидал и себя показал. Остригли. А жизнь тем временем вон как распорядилась! Она так жестоко и неумолимо перерубила всю его романтику, что хоть плачь.

Кума Дуська всё ещё стояла в воротах, смотрела на него в ожидании.

— Сходим нынче же, — повторил Федор глухо, глядя в потолок, — А ты проводи меня, тётя Дуся. Я, пожалуй, не найду её там…

В горле кольнуло, голос сорвался на беззвучный хрип. Кума Дуська отряхнула фартук привычно и успокоенно.

— Я уж просвирок поминальных испекла с утра, думала, может, сходим. Мучичка белая, слава богу, есть теперь. Провожу, как же!

Она вышла, а Федор привстал с соломенной подстилки и снова обнял колени.

Черновик…

Вся жизнь у него — черновик. На экзаменах в десятом, семь лет назад, не управился он с задачами по алгебре, сунулся с черновиком (тройку поставят, и ладно!), а Василий Степанович посмотрел на часы и сказал:

— Куда спешишь, время-то не вышло ещё. Перепиши набело, да хорошенько проверь все.

В черновике том Федор и враньё нашёл без особого труда. Упрощал он действие в том месте, где оно никак не упрощалось. Четвёрка вышла потом в аттестате твёрдая. Всю жизнь, можно сказать, всякие недоделки сходили с рук. Только один раз пострадал от милиции, так с него тоже немного и взяли — горсть волос.

Смотрел в просвет ворот, хмуро и задумчиво следил за маленьким Федькой, сшибавшим хворостиной молодую крапиву.

Может, пойти к Нюшке, выяснить все без окольных разговоров? Узнать, как жила, о чём думала?

А вдруг на тёмном пороге опять какой-нибудь Хачик встретится? Теперь-то Федор не будет колесить по тёмной ночи, теперь он нервы порастерял в большой жизни. Вывернет кол из плетня…

Да ну их к бесу! Наколесили, черти, сообща в жизни так, что и лап не выдерешь из этого болота. Нет уж, пускай как-нибудь боком проходит, без уточнения фактов и уголовного кодекса.

А парнишка во дворе самозабвенно играл в кавалериста, время от времени оглядываясь на ворота. То ля смущало его присутствие постороннего в этом дворе, то ли попросту тянуло к мужчине.

Они оба — и большой и маленький — тревожили друг друга тем, что появились на бабкиной усадьбе неизвестно откуда. Обоих мучило любопытство и желание узнать о другом всю правду.

До самого картонного мундштучка высосал Федор папиросу, потёр горячей ладонью наморщенный лоб и, решившись, выдвинулся на порог сарая:

— Эй, парень!

Мальчонка замер с поднятой хворостиной, медленно опустил руку, но не двинулся ближе. Смотрел исподлобья и чуть боком.

— Иди сюда! Засмолим по цигарке!

— Я маленький ишо. Мамка бить будет.

— Курить буду я, а ты посидишь рядом.

— А нашто?

— Так. Поговорим о житьё-бытьё, — сказал Федор.

Мальчишка развернулся, перехватил хворостину в обе руки и, держа её на весу и как бы загородившись «ю от незнакомого человека, сделал три шага к сараю. Он чувствовал явное дружелюбие взрослого, но детская насторожённость ещё удерживала его. Пушистые глаза смотрели недоверчиво, верхняя губа любопытно приподнялась, обнажив два передних зуба. Что-то прошептал, будто вдохнул в себя эти последние два слова: житьё-бытьё.

Федор засмотрелся на мальчишескую вздёрнутую губу, чем-то напоминавшую букву «М» — она была точь-в-точь как у Нюшки, такая же доверчивая и пухлая.

— Подходи, подходи, не дрейфь, — кивал Федор. — Мы с тобой ещё подружимся, вот увидишь. На рыбалку ещё пойдём. Ладно?

Мальчишка ступил ближе, снова поставил ступню на ступню.

— А как рыба клюёт? Ванька Чернов сказал: рыба клюёт, как курица…

Наметился какой-то предлог для разговора, слава аллаху.

— Ванька этот, видно, брехун хороший! — обрадовался Федор. — Курица, она по зёрнышку клюёт и никогда до такой глупости не доходит, чтобы целого червя заглатывать. А рыба-дура сразу хватает любую наживку, и на крючок!

— А я не видал, как рыба клюёт, — с сожалением вздохнул малец.

— Увидишь ещё, твоё дело молодое. Все увидишь!