Титус Гроан - Мервин Пик

— Сделал, господин? — сказал Стирпайк. — Когда?

— А Счастье? — спросил Флэй, постепенно приобретавший сходство с черепом. Свеча гасла. — Счастья много?

— Какое у меня счастье! — сказал Стирпайк.

— Что! нет Великого Счастья? Бунт. Это бунт?

— Нет, разве что против Свелтера.

— Свелтер! Свелтер! Оставь это имя в его жиру и сале. И не произноси его больше в Каменных Проулках. Свелтер, вечно Свелтер! Придержи язык. Возьми свечу. Иди вперед. Поставь в нишу. Бунтовать? Вперед, налево, налево, направо, бери левее, теперь направо… я тебе покажу, как не быть счастливым, когда рождается Гроан… шагай… прямо…

Юный Стирпайк подчинялся этим приказам, долетавшим из сумрака за его спиной.

— Родился Гроан, — произнес Стирпайк с интонацией, которую можно было принять и за вопросительную, и за утвердительную.

— Родился, — сказал Флэй. — А ты нюнишь в проулках. Иди со мной, Свелтеров сопляк. Покажу тебе, что это значит. Гроан, мужчина. Новенький, э? Семнадцать? Тьфу! Никогда не понимал. Никогда. Поверни направо, таперь налево — еще раз… вон к той арке. Тьфу! Новый мальчишка под старым камнем, да еще и из Свелтеровых… не любишь его, э?

— Нет, господин.

— Угу, — сказал Флэй. — Жди здесь.

Стирпайк остался ждать, как ему было велено, а господин Флэй, вытянув из кармана связку ключей, выбрал один с таким тщанием, точно держал в руках небывалую редкость, и вставил ключ в замок незримой, ибо тьма тут стояла непроглядная, двери. Стирпайк услышал, как скрежещет металл замка.

— Эй! — окликнул из темноты Флэй. — Где ты, Свелтеров сопляк? Иди сюда.

Стирпайк шагнул на звук голоса, ощупывая руками стену низкой арки. Внезапно он ощутил близость дохнувшей сыростью одежды господина Флэя и, протянув руку, ухватился за подол длинной куртки слуги лорда Гроана. Флэй отбил руку юноши ударом своей костлявой длани, и в горле этого долговязого существа что-то резко защелкало: «тцк, тцк, тцк» — предостерегая Стирпайка от дальнейших покушений на интимность.

— Котовое место, — сказал Флэй, берясь за железную ручку двери.

— О, — отозвался Стирпайк, лихорадочно размышляя, и повторил, чтобы протянуть время: «Котовое место», — смысл этого высказывания оставался решительно ему непонятным. Единственное, что пришло Стирпайку в голову, — это что Флэй его обозвал котом и велел знать свое место. Хотя с другой стороны, раздражения в голосе Флэя не слышалось.

— Котовое место, — задумчиво повторил Флэй и повернул железный шишак. Медленно отворил он дверь и Стирпайку, выглянувшему из-за его спины, никаких объяснений более не потребовалось.

Позднее солнце заливало комнату. Стирпайк стоял, замерев, чувствуя, как по всему его телу разливается, покалывая иголочками, наслаждение. Он улыбался. Ковер обратил полы комнаты в подобие лазурного луга. На нем в сотнях картинных поз сидели, стояли, недвижные, как изваяния, или, сплетаясь в подвижную арабеску, величаво прогуливались по сапфировой почве, бесчисленные, снежно-белые коты.

Господин Флэй вышел на середину комнаты, и Стирпайк невольно отметил контраст между темной, раздерганной фигурой Флэя с ее нескладными движениями и монотонным хрустом в коленях — контраст между нею и величавым изяществом и безмолвием белых котов. Они никакого внимания не обратили ни на него, ни на Флэя, разве лишь перестали мурлыкать. Еще там, во мраке, перед тем как Флэй вытащил из кармана ключи, Стирпайку почудилось, будто он слышит тяжкий, глубокий рокот, ровный звук, походящий на гул морских валов — теперь он понял: то был звук, порождаемый этим народцем.

Когда они прошли под резной аркой на другом конце комнаты и закрыли за собою дверь, он снова услышал горловое урчание, ибо стоило белым котам остаться одним, как оно возродилось — глубокое, неспешное мурлыканье полилось, подобное голосу океана в гулкой горловине раковины.

«Глазок»

— Чьи они? — спросил Стирпайк. Он поднимался с Флэем по каменной лестнице. Стену справа от них покрывали отвратительные обои, ободранные, обнажающие разлагавшуюся штукатурку. Исподнюю эту поверхность оживляло смешение множества диковатых цветов, пятна которых обладали подводной, невиданной красой. В месте посуше, где огромный бумажный парус свисал со стены, штукатурка растрескалась, покрывшись сложной сетью бороздок, разных по глубине, похожих на вид, открывающийся птичьему взору, или на карту некоей сказочной дельты. Тысячу воображаемых путешествий можно было бы совершить вдоль берегов этих рек, принадлежащих неисследованному миру.

Стирпайк повторил вопрос: «Чьи они?» — спросил он.

— Чьи кто? — сказал Флэй, застывая на лестнице и оборачиваясь. — Ты здесь еще? Так и идешь за мной?

— Вы сами велели, — сказал Стирпайк.

— Чш! Чш! — сказал Флэй, — чего тебе, Свелтеров сопляк?

— Тошнотворный Свелтер, — сквозь зубы сказал Стирпайк, краем глаза наблюдая за господином Флэем, — омерзительный Свелтер.

Повисло молчание, во время которого Стирпайк пощелкивал по железным перилам ногтем большого пальца.

— Имя? — сказал господин Флэй.

— Мое? — спросил Стирпайк.

— Твое имя, да, твое. Мое мне известно, — господин Флэй опустил на перила узловатую длань, приготовляясь продолжить восхожденье по лестнице, но ждал, хмуро глядя через плечо, ответа.

— Стирпайк, господин, — сказал юноша.

— Стервайк, э? э? — сказал Флэй.

— Нет, Стирпайк.

— Как?

— Стирпайк. Стирпайк.

— Зачем? — сказал Флэй.

— Прошу прощения?

— Зачем, э? Два Сдергайка, два у тебя. Вдвое больше. Зачем? Свелтерову сопляку хватило б и одного.

Юноша чувствовал, что прояснять связанную с его именем проблему — занятие пустое. Несколько мгновений он вглядывался в нависшую над ним неказистую фигуру, потом еле приметно пожал плечами. И заговорил снова, ничем не выказав раздражения.

— Чьи это были коты, господин? Можно ли мне спросить?

— Коты? — сказал Флэй, — кто сказал «коты»?

— Белые коты, — уточнил Стирпайк. — Белые коты в Котовой Комнате. Кому они принадлежат?

Господин Флэй поднял кверху палец.

— Моей госпоже, — сказал он. Жесткий голос его казался частью холодной, узкой лестницы, сработанной из камня и железа. — Принадлежат моей госпоже. Белые коты ее светлости, вот они кто, Свелтеров сопляк. Все ее.

Стирпайк навострил уши.

— А где ее покои? — спросил он. — Неподалеку?

Вместо ответа Флэй выстрелил головой из воротника и прокаркал:

— Нишкни! Кухонное отродье. Придержи язык, сальная ты вилка. Слишком много болтаешь, — и он, раскорячась, попер по лестнице вверх и миновал две площадки, а на третьей резко свернул налево и вошел в восьмиугольную комнату, где на него с семи стен из восьми уставились забранные в громадные, пыльные, золоченые рамы, в полный рост написанные портреты. Стирпайк последовал за ним.

Господин Флэй отлучился от его светлости на срок, больший, чем намеревался или считал правильным, и теперь полагал, что Граф, возможно, нуждается в нем. Едва войдя в восьмиугольную комнату, он направился к одному из портретов на дальней ее стене и слегка отодвинул его в сторону, отчего в деревянной обшивке стены обнаружилось круглое отверстие величиною в грош. Флэй приник к этому отверстию глазом, и Стирпайк увидел, как под выпиравшей в основании его черепа костью собралась морщинами пергаментная кожа, ибо господину Флэю пришлось, дабы разместить глаз под нужным углом, одновременно и согнуться, и задрать голову. Увидел же господин Флэй то, что увидеть и ожидал.

Избранный им наблюдательный пункт позволял хорошо разглядеть три выходящие в коридор двери, средняя из которых вела в спальню ее светлости, семьдесят шестой графини Гроанской. По черной краске этой двери был написан огромный белый кот. Стену же лестничной площадки покрывали картины, изображавшие птиц, да еще висели на ней три гравюры: кактусы в цвету. Дверь была закрыта, зато пока Флэй смотрел в глазок, две другие двери то и дело распахивались и затворялись, и люди быстро входили в них и выходили, или пробегали по лестнице вверх и вниз, или беседовали, шибко маша руками, или стояли, подпирая ладонями подбородки, словно в раздумье.

— Здесь, — не поворачиваясь, сказал Флэй.

Стирпайк немедля оказался у его локтя. «Да?» — спросил он.

— Кошачья дверь, ее, — сказал Флэй, распрямляясь, и затем развел в стороны руки, растопырил длинные пальцы и с пещерным звуком зевнул.

Стирпайк прилип глазом к отверстию, подперев плечом тяжелую золотую раму, чтобы та не сползла на место. Взгляд его первым делом уперся в узкогрудого человека с копною седых волос и в очках, которые увеличивали глаза настолько, что те заполняли стекла до самых золотых ободков, — но тут отворилась срединная дверь и из-за нее скользнула, тихо закрыв дверь за собой, темная фигура с лицом, выражающим глубочайшее уныние. Стирпайк увидел, как эта особа обратила взгляд к человеку с копною волос, как тот поклонился, сжав перед собою ладони. Новое лицо, не обратив на это внимания, стало расхаживать взад-вперед по площадке лестницы, темный плащ с капюшоном, удерживаемый на плечах пряжкой, волочился по полу за его каблуками. Всякий раз, как человек этот проходил мимо Доктора, ибо то был Доктор, последний кланялся, но, как и прежде, ответа не получал, пока новопришедший не остановился вдруг прямо перед придворным врачом и не вытащил из капюшона тонкий серебряный жезл с насаженным на него грубой формы черным нефритовым шаром, горящим по ободу изумрудным огнем. Этим странным оружием скорбная фигура печально постукала Доктора по груди, как бы желая выяснить, есть ли кто дома. Доктор кашлянул. Серебряное с нефритом орудие указывало теперь в пол, и Стирпайк с изумленьем увидел, как Доктор, подтянув замечательно отглаженные брюки на несколько дюймов выше лодыжек, опустился на корточки. Огромные глаза его плыли под сильными стеклами, точно пара медуз, видимая в морской глубине. Седые волосы спадали на глаза, прикрывая их как бы соломенной кровлей. При всей приниженности его позы в ней ощущалось изрядное чувство стиля. Сидя на корточках, Доктор провожал глазами господина, который теперь ходил вокруг него кругами. В конце концов, человек с серебряным жезлом остановился.