Титус Гроан - Мервин Пик

Взгляд леди Гроан возвратился к подрастающей пирамиде свечного сала. Светлые глаза ее то беспощадно впивались в светящийся наплыв, то, казалось, становились незрячими, пустыми, содержащими еле приметный намек на что-то детское в них. Вот так, словно отсутствуя, она глядела на бледную пирамиду, а рука ее между тем, будто бы безотчетно, перебирала перья на груди, голове и горле белого грача.

Некоторое время в комнате стояла полная тишина, затем стук в дверь спальни вырвал леди Гроан из забытья, заставив ее вздрогнуть.

Глаза ее обрели сосредоточенное, напрочь лишенное любви, кошачье выражение.

Птицы встрепенулись, одновременно перепорхнули на изножную спинку и замерли, уравновесясь длинной неровной шеренгой, настороженно повернув головы к двери.

— Кто? — тяжким голосом спросила леди Гроан.

— Это я, госпожа, — донесся дрожащий голосок.

— Кто стучит в мою дверь?

— Это я, с его светлостью, — ответил голосок.

— Что? — крикнула леди Гроан. — Что тебе нужно? Зачем ты стучишься ко мне?

Тот, кто стоял за дверью, нервно возвысил голос и выкрикнул:

— Это я, нянюшка Шлакк. Я, госпожа моя, нянюшка Шлакк.

— Что тебе нужно? — устраиваясь поудобней, повторила ее светлость.

— Я с его светлостью, чтобы вы посмотрели, — прокричала, уже не так испуганно, нянюшка Шлакк.

— Ах, вот оно что, вот как? Еще и с его светлостью. Так ты хочешь войти, что ли? С его светлостью, — на миг наступило молчание. — А зачем? Зачем ты его привела?

— Чтобы вы посмотрели, если хотите, моя госпожа, — ответила нянюшка Шлакк. — Он только что искупался.

Леди Гроан, окончательно обмякнув, утонула в подушках.

— А, это ты о новом? — пробормотала она.

— Можно мне войти? — крикнула нянюшка Шлакк.

— Да, и поторопись! Пошевеливайся! Хватит скрестись у моей двери. Чего ты там дожидаешься?

Скрежет дверной ручки поверг в оцепенение выстроившихся на спинке кровати птиц, но едва дверь растворилась, как они все разом взвились в воздух и сгинули, продравшись одна за другой сквозь неподатливые листья, забившие маленькое оконце.

Золотое колечко для Титуса

Вошла нянюшка Шлакк, неся на руках наследника многих миль каменного, скрепленного известковым раствором хаоса, Кремнистой Башни и затянутых ряской рвов, острых гор и лимонно-зеленой реки, из которой через дюжину лет Титусу предстояло выуживать уродливых рыб, также принадлежащих ему по праву наследования.

Она поднесла малыша к кровати и повернула маленьким личиком к матери, взглянувшей сквозь него и сказавшей:

— Где этот доктор? Где Прюнскваллор? Положи младенца и открой дверь.

Нянюшка Шлакк подчинилась, и едва она повернулась спиной к кровати, леди Гроан склонилась к ребенку, вглядываясь в него. Маленькие глазки туманил сон, отблеск свечей играл на лысой головке, вылепливая череп из передвижных теней.

— М-м, — сказала леди Гроан, — и что я, по-твоему, должна с ним делать?

Нянюшка Шлакк, совсем седая и старая, с глазками в красных ободах век, никогда особой сообразительностью не отличалась, и потому смогла в ответ лишь бессмысленно вытаращиться на госпожу.

— Он искупался, — сказала она наконец. — Только что искупался, да благословят небеса душу его маленькой светлости.

— О чем это ты? — спросила леди Гроан.

Вместо ответа старая нянька проворно подхватила младенца и принялась нежно баюкать его.

— Прюнскваллор здесь? — повторила леди Гроан.

— Внизу, — прошептала Нянюшка, указав сморщенным пальчиком в пол, — в-внизу, да, наверное, все еще пунш пьет в Погребах. Да, маленький, и пусть благословят его небеса.

Последнее относилось, видимо, к Титусу, а не к доктору Прюнскваллору. Леди Гроан приподнялась на постели и, вперясь яростным взглядом в дверь, взревела так низко и громко, как только могла: «СКВАЛЛОР!»

Слово это эхом заухало в коридорах и покатило по лестницам вниз, пролезло под дверь, пронеслось по черным рогожам Погребов и, вскарабкавшись по телу доктора Прюнскваллора, ухитрилось протиснуться в оба его уха сразу, властное, хоть слегка и помятое. Помятое не помятое, оно тем не менее заставило Прюнскваллора мигом вскочить на ноги. Рыбьи глаза его, поплавав за очками, всплыли к самому лбу, придав Доктору вид фанатичного мученика. Длинными, на удивление изящными пальцами он взъерошил седую копну своих волос, в один глоток прикончил стакан с пуншем и ринулся к выходу, сбивая с сюртука крохотные круглые капельки.

Еще не достигнув графининой спальни, Доктор принялся репетировать предположительный разговор, подчеркивая невыносимым смехом главную суть каждой второй фразы.

— Моя госпожа, — сказал он, дойдя до двери спальни и, прежде чем войти, предъявил леди Гроан и нянюшке Шлакк одну лишь свою, как бы отсеченную, голову, выставив ее из-за дверного косяка. — Госпожа моя, ха-ха-хе-хе-ха-хе, я услышал ваш голос внизу, пока я там э-э-э…

— Надирались, — сказала леди Гроан.

— Ха-ха, — как верно, как замечательно верно, ха-ха-ха-хе, пока я там, ха-ха, надирался, по образному выражению вашему. До самого низу дошел он, ха-ха, до самого низу.

— Кто дошел? — грянула, прерывая его трепотню, леди Гроан.

— Ваш голос, — сказал Прюнскваллор, воздевая правую руку и неторопливо сводя кончики большого и указательного пальцев, — ваш голос настиг меня в Погребах. Вот именно, настиг!

Графиня смерила его тяжелым взглядом и поглубже зарыла локти в подушки.

Нянюшка Шлакк укачивала младенца.

Доктор Прюнскваллор легко постучал длинным пальцем по свечному сталактиту и страшновато улыбнулся.

— Я позвала вас, — сказала Графиня, — желая сообщить вам, Прюнскваллор, что завтра утром я встану.

— О, хе-ха-ха, о госпожа моя, о, ха-ха, госпожа моя — завтра?

— Завтра, — сказал Графиня, — почему бы и нет?

— Говоря профессионально… — начал доктор Прюнскваллор.

— Почему бы и нет? — повторила Графиня, вновь прерывая его.

— Ха-ха, весьма необычно, весьма неестественно, ха-ха, совершенно неслыханно, слишком, слишком скоро.

— Стало быть, вы собирались запереть меня здесь надолго, Прюнскваллор? Я так и думала, я догадалась. Я встану завтра — завтра на заре.

Доктор Прюнскваллор пожал узкими плечиками и возвел глаза горе. Затем, сложив крышей кончики пальцев и обратившись к темному потолку, сообщил:

— Я лишь советую, но никогда не приказываю, — тон его свидетельствовал о том, что он мог бы и приказать, и как еще, сочти он это необходимым. — Ха-ха-ха, о нет! Только советую.

— Чушь, — сказала Графиня.

— Я так не думаю, — отозвался доктор Прюнскваллор, по-прежнему глядя вверх. — Ха-ха-ха, о нет! вовсе нет.

При последних словах глаза его переметнулись с потолка на лежащую в постели Графиню, пробежались по ней и с еще большей скоростью заметались за стеклами. Увиденное встревожило Доктора, ибо лицо Графини выражало неприязнь столь сгущенную, что, еще не оторвав от нее взгляда, Доктор обнаружил, что ноги его сами собой переступают назад и, не успев даже надумать, как ему поступить, оказался у двери. Отвесив торопливый поклон, Доктор убрался из спальни.

— Ну разве он не сладенький, разве не самая сладкая крошечка сахарку на свете? — пропела нянюшка Шлакк.

— Кто? — рявкнула Графиня так громко, что череда свечей зашаталась в дрогнувшем свете.

— Его маленькая светлость, — тихо проскулила Нянюшка, — его миленькая маленькая светлость.

— Шлакк, — сказала Графиня, — убирайся отсюда! Когда мальчишке исполнится шесть, принесешь его мне, посмотреть. Найди ему кормилицу в Наружных Жилищах. Сшей зеленый костюмчик из бархатных штор. Возьми вот это золотое колечко. Приделай к нему цепочку. Пусть носит на своей морщинистой шейке. Назовешь его Титусом. Иди, и оставь дверь приоткрытой ровно на шесть дюймов.

Графиня сунула руку под подушку, вытянула оттуда дудочку, приложила ее к огромному рту и дунула. Две долгих, сладостных ноты поплыли по темному воздуху. Услышав их, нянюшка Шлакк сгребла золотое колечко, которое Графиня швырнула на одеяло, и со всей быстротой, на какую были способны ее старые ноги, выкатилась из спальни с таким видом, будто вурдалак гнался за ней по пятам. Леди Гроан откинулась на подушки, глаза ее, словно глаза ребенка, распахнулись в радостном, взволнованном предвкушении. Не отрывая их от двери, она вцепилась в края подушек и замерла.

Рокот, все нараставший, поплыл издали и плыл, приближаясь, пока не заполнил собою всю спальню, и тогда, внезапно, сквозь узкую прорезь двери в мглистую комнату хлынула белизна, и через миг в ней не осталось ни тени, не выбеленной котами.

Сепулькгравий

Каждое утро, между девятью и десятью часами, его можно увидеть сидящим в Каменной Зале. Именно здесь, за длинным столом, он завтракает. Стол стоит на помосте и оттуда, где сидит Сепулькгравий, ему видна вся серая трапезная. По обеим ее сторонам, во всю длину, огромные колонны подпирают расписной потолок, на котором херувимы гоняют друг друга по просторам отслаивающегося неба. Всего их там, сплетающихся средь облаков, не менее тысячи, пухлые конечности шалунов пребывают в непрестанном движении и все-таки никогда никуда не сдвигаются по причине анатомического их неустройства. Краски, некогда ослепительные, ныне выцвели и пооблезли, и потолок приобрел тона нежнейшие — серости, липовой зелени, старых роз, серебра.