Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Корнев! Очнись!
Он вздрогнул — его чуть было не толкнула в бок черная «Волга». Шофер для проформы нажал на сигнал и рассмеялся. Пассажир выглядывал в окно.
— Борис Валентинович! Калюжный! Сколько лет! — обрадовался Корнев.
— Вот ведь как встречаемся, — сказал Калюжный, улыбаясь. — В одной квартире живем, а видимся реже, чем если бы в разных городах… Что это ты листаешь?
— Права получил на мотоцикл, — похвастал Корнев.
— А ты что? Мотоциклом обзавелся?
— Так мне же не полагается по службе черной «Волги»…
— Садись — прокачу, — усмехнулся Калюжный. — Тебе куда?
— На Элеваторную гору, — сказал Корнев.
— На Элеваторную, — кивнул Калюжный шоферу. — Тебе тут еще письма пишут… — Он покопался в кармане и вытащил конверт.
Корнев прочитал адрес, порвал письмо и выбросил его из окна.
— От жены?
— От бывшей, — буркнул Василий Петрович и закурил.
Черная «Волга», вяло покачиваясь на ухабистой дороге, подкатила к вагончику и остановилась.
Калюжный с Корневым вошли в мастерскую. Борис Валентинович осмотрелся и хмыкнул:
— Вот, значит, ты теперь где! Нда… Ну, ничего, ничего. В главк нет желания идти работать?
— Мерси. Не хочу.
— Ну, забегай домой-то? Хотя я тоже в последнее время, как цыган, в кабинете ночую.
— Ладно, — успокоил Корнев, — к осени увидимся.
— Ты мне хоть на работу звони…
— Добро.
Калюжный пожал руку, вышел, сел в машину. Шофер сдернул «Волгу» с места, и она пошла пылить в сторону поселка.
Корнев немного постоял, глядя вослед, почесал в затылке. Вернулся в комнату.
«Вот тебе и Борька, — думал он, сидя перед окном. — Каждую субботу отец драл его — и вот тебе какого командира вывел в люди…» Нет, Корнев не завидовал Калюжному, его положению крупного руководителя — пожалуй, это была единственная стезя Калюжного. Он был рожден руководить, хотя в детстве и не отличался коноводством. Заметив, что по двору спешит Приходько, обеспокоенный визитом начальника, Корнев усмехнулся.
— Что случилось? — спросил Николай Иванович, войдя в мастерскую.
— Ничего.
— Может быть, девушки пожаловались? Зря он не приедет!
— Да так, — замялся Корнев, — насчет наглядной агитации…
Приходько недоверчиво посмотрел на стенд, покосился на трафареты и медленно вышел.
Ближе к вечеру к вагону подъехал Чижиков, но не зашел, а направился к своей будке. Василий Петрович вышел и скуки ради спросил:
— Ты чего это?
— Надо мне, — сказал он мрачно. — Сиденье сделать вот здесь.
— Зачем?
— Для ребенка.
— Для какого? — удивился Корнев, зная, что ребенка у Чижа нет.
— Для ейного…
— Так она у тебя с прицепом?
— Ну.
— И сколько прицепу?
— Пять лет, — он растопырил пальцы и усмехнулся. Глаза его потеплели.
— Вон у старого «Беларуся» сними спинку, и она как раз подойдет, — посоветовал Василий Петрович.
— И точно! — обрадовался Чижиков, довольный, что Корнев не стал расспрашивать о ребенке. То, что он женился, — знали все. Но что взял женщину с ребенком — никто.
Он притащил спинку с трактора и начал ее прилаживать впереди места водителя так, чтобы ребенок мог сидеть между рук.
— Куда собрались?
— Да-а… позагорать надо бы, а то на балконе не загоришь.
— Езжайте в Ильичевку. Там по выходным кафе работает, — посоветовал Корнев.
— Нет уж, мы — где меньше народу да больше кислороду…
— Ну, как хочешь, — буркнул Корнев. — Чаю попьешь?
— Ты прямо-таки чайханщик — всех угощаешь! — хихикнул Чижиков.
Он уже приварил сиденье, залил бак бензином из резервной канистры и, порычав двигателем, уехал.
Василий Петрович постоял еще немного, глядя вослед удаляющемуся стоп-сигналу. Темнело. На берегу, в траве, застрекотали ночные букашки. Пополз тянучим шлейфом смирный туман во впадину.
— Здрасте… Вы обещали оглушить меня соловьями…
Он обернулся. Рядом стояла Ольга. Она улыбалась.
Настроения не было, и поэтому он буркнул:
— Что-то ехать не хочется. Вот Сашка приедет — он тебя и отвезет.
— Я с ним боюсь: он в прошлый раз чуть в Каму не улетел. Водить не умеет…
— Ну, ладно… поехали. Только на десять минут — не больше! Иди, надень что-нибудь потеплее — застынешь.
Он прошел в мастерскую, взял кожанку, каски и выволок «Яву» во двор. Они устроились на сиденье и потряслись по пыльной дороге мимо выбирающейся из-за бора багровой луны.
Дорога была укатана. Здесь целыми днями самосвалы возили гравий для дамбы. Чудские луга после перекрытия реки должны были стать дном Камского водохранилища, а пока тихие воды лизали песок да лунный свет кроил тени деревьев.
Ольга держалась за Корнева обеими руками и на ухабах касалась телом его спины. Он спокойно нащупывал лучом фары дорогу поровней и смело мчался в сторону соловьиной колонии. Они перевалили шоссейную дорогу и, оставив справа море огней Нового города, летели навстречу темному силуэту соснового бора. Вскоре Василий Петрович остановил мотоцикл. Стало неожиданно тихо. Он посмотрел на часы и сказал:
— Прослушивание — ровно десять минут.
Сбросил куртку и стал гулять по опушке, постепенно привыкая к темноте. Ольга сняла каску и хотела сесть на пригорок, но Корнев кинул ей куртку и сказал:
— Не сиди на сырой земле — застудишься.
Отойдя метров пятьдесят, он подумал: все-таки хорошо, что Ольга настояла на поездке. Сколько времени он здесь не был! И вот — гуляет!
— Ну, где же ваши хваленые соловьи? — спросила Ольга.
— Айн момент, — сказал он. — Уже был третий звонок — скоро поднимется занавес и…
И в это время несмело зачирикал первый, молоденький соловей. По голосу можно было определить, что певец начинающий, что он старается, но коленца и трели пока не изучены им досконально…
— И он один будет петь? — осторожно спросила Ольга.
— Потерпи немного… — Он тоже присел на край куртки, порылся в карманах, достал курево и задымил.
Через минуту не выдержал другой соловей. Они засвистали дуэтом. Под их аккомпанемент по серебристым ивовым ветвям все выше карабкалась посвежевшая луна. Она уже освоилась и была не так красна, как возле самого горизонта… В воздухе установился полнейший штиль. Корневу было слышно ровное дыхание Ольги и даже шуршание табачного дыма о воздух.
Ольга молчала. Она уже не требовала камерного хора пернатых — всего два салаги-соловья творили чудеса…
Вдруг над самой головой выстрелил двумя свистками третий — видимо, заслуженный соловей впадины и окрестностей. Он выждал паузу и раскатился молодцеватой, щегольской трелью, да так громко, что те два молоденьких усовестились и запели тише. Увлекаемые солидным певцом и будто получив устное разрешение от начальника, разом ворвались в тишину сразу несколько голосов. Тишина растаяла. Уже не появлялось и паузы. Корнев быстро потерял те голоса начинающих птах и посмотрел на Ольгу торжествующе.
