Молодой Ленинград 1981 - Владимир Александрович Приходько

Тоска и уныние завладели Корневым. Стало противно жить на свете. Он натянул каску, выкатил свой мотоцикл, сел и, поднявшись на дыбы, рванул в сторону Чудских лугов. Только скорость была способна как-то сгладить плохое настроение после письма жены. Ветер, скорость и опасность…

Мотоцикл был послушен. Василий Петрович носился по лугам и канавам, умчался километров за сто на восток, потом вернулся ближе к Набережным Челнам, выехал на пирс нового порта, остановился.

Вечерело. Хотелось тишины. Но здесь гуляли парочки. Стоял списанный на металлолом пароход, жалобно опустив плицы в воду. С парохода рыбачили мальчишки. Они с трудом всматривались в поплавки. Наверное, им не хотелось возвращаться на берег — ведь для этого надо было лезть в ледяную воду и плыть, придерживая одежду и удочки в руке.

В туберкулезном санатории на том берегу Камы завели пластинку. Осветилась дощатая танцплощадка, словно муравьи зашевелились люди в вальсе…

У вагончика пылал костер из выброшенных им же подрамников. По бетонному двору так же носились волосатики, ржали, пытались бахвалиться своим «мастерством». Девочки стояли под навесом и скромно смеялись. Бочкаревой не было. В стороне тихо ругался сторож. Лаяли собаки.

— Посторонись, — сказал Корнев Ольге, которая стояла на крыльце и наблюдала.

Она отошла, и он въехал по ступенькам в кладовку. Выключил мотор, фару и спросил:

— Долго еще продлится представление?

— Их гони не гони… — сказала Ольга.

— Вижу, как вы их гоните, — усмехнулся Корнев.

Он спустился с крылечка и, подойдя к навесу, сказал ребятам:

— Дуйте-ка домой, волосня!

— Че-его?! — угрожающе проскрипел рыжий паренек, видимо заводила и главарь. — Ну-ка, повтори!

— Уши мыть надо, — посоветовал Корнев. — если не слышишь.

Тот оставил драндулет. Дружки также притормозили. Сашка спрятался за спины. Рыжий стал приближаться. Перед ним засуетился маленький мальчишка — он как бы пытался заслонить собой Корнева и приговаривал: «Рыжик, не надо!..» Но тот решительно двигался вперед, тем более что сцену наблюдали девушки.

Корнев с усмешкой ждал. Когда рыжий было замахнулся, Корнев поймал его за ухо, крутанул что есть силы. Рыжий завопил:

— Ой, отпусти, гад! Хуже будет!..

Но Корнев подвел его полусогнутого к мотоциклу, ткнул три раза носом в бензобак и спросил:

— Сцепление смазал на лето?

— Смазал… — прохрипел рыжий.

— Ну, вот и кати отсюда… — Бросив рыжего, он повернулся и пошагал к вагону.

Волосатики разбредались к своим мотоциклам, взревели обиженными моторами, набибикались всласть и вереницей потряслись по дороге домой.

За перегородкой выключили магнитофон.

Близился обед, когда по двору зацокала каблуками Вера-секретарша. Она вошла, села на рундук и закурила.

— Как здоровьечко? — спросил Василий Петрович, не отрываясь от работы.

— Нормально, — беспечно пыхнула она дымом. — Я на здоровье не жалуюсь.

— Может быть, тебе чаю согреть?

— Спасибо. Не хочу… Ты всех, что ли, чаем угощаешь?

— Только избранных… Сдается, что ты чем-то удручена?

— Да-а, — махнула она рукой. — Красильников шипит на меня! Брошу все к чертовой матери и пойду штукатуром.

— Деньги, что ли, нужны?

— Я бы ему сама платила, лишь бы не ныл… А все из-за чего? Из-за того, что кончилась губная помада!

— Не понял…

— Не так выгляжу. Он у меня всегда — если плохо выгляжу, шипит… И девку одну вселили ко мне в комнату, с ребенком…

— Ну и что?

— Орет всю ночь. Утром встала с чугунной головой, посмотрела в зеркало — ну прямо-таки старуха Изергиль!

— Ничего не поделаешь. Твоей соседке сейчас нелегко!

— Что я, не понимаю? Без мужа, без денег… А ведь всего семнадцать лет. Десятый класс окончила — и в матери-одиночки!

— А где муж-то?

— Где?! Состряпал дитя — и в армию…

— А родители ей не помогают?

— Она боится им писать.

— Когда-никогда, а надо.

— Придется, конечно.

— Вот тут у меня осталось от Первого мая метров десять ситца — отдай ей на пеленки, — вытащил Корнев из рундука материал. — Пусть устроится уборщицей в общежитии — комнату дадут.

— Надо сказать… Она же дурочка, совсем соплюха… Всю ночь напролет сует ему титьку…

— Может, у него молочница?

— А что это такое?

— Болезнь у грудных детей… Если рот у него белый, пусть содовой водой смажет, и все пройдет…

— Все-таки лучше бы ее переселили в другую комнату…

Затрещали мотоциклы. Она выглянула в окно и сказала:

— Чиж. Ненавижу его морду!

— За что?

— Просто так. Слишком уж смазливый, как ириска…

Чижиков проехал мимо, а в вагон ввалилась Бочкарева.

— Ишачишь? — спросила она Корнева.

— Ишачу, — ответил тот в тон. — Познакомься: Вера.

— Бочкарева! — сунула она руку Вере, глянув осуждающе на мини-юбку секретарши. Затем засмолила сигарету и хлопнула себя по коленям.

Вера принюхалась к дыму и спросила:

— Махорочные?

— Они, — с вызовом ответила Бочкарева.

— Дефицитные сигареты… Я за ними год гоняюсь…

— Могу угостить, — ехидно предложила Бочкарева.

— Да, пожалуй, не стоит привыкать, — хмыкнула Вера и поднялась. — Я забегу позже.

Когда дверь за ней захлопнулась, Бочкарева спросила:

— Это что еще за лахудра такая?

— Наша секретарша, — пояснил Корнев.

— Ну и морда! На ней штукатурки с полкило!

Он ничего не ответил. Бочкарева загасила окурок и сказала:

— Скоро у меня будет отдельная квартира.

— Как?!

— Я знаю как… — загадочно и одновременно грустно она усмехнулась. — Хочу взять из детдома ребенка, а без квартиры не дают! Вот я и решила…

— Тебе и с квартирой не дадут, — сказал Корнев.

— Не волнуйся. Я сама из детдома и по закону имею право взять ребенка на воспитание.

— Ты сама роди.

— Мне нельзя. У меня почки больные — на лесосплаве застудила в Архангельской области.

— Вылечи. Зато ребенок свой будет. А чужого ты лупить будешь.

— И своего буду!

— Я бы тебе не дал ребенка.

— А мне и не надо от тебя… — Она встала. — Ладушки. Заболталась я тут — ехать надо. Ты смотри, никому про квартиру!

Василий Петрович махнул рукой, — мол, мели Емеля.

Она уехала. Корнев вышел во двор, подумал немного и, взяв флягу, поехал в луга за ключевой водой. Пока он ездил, в мастерской появился Рустам, его давний знакомый. Он был в роскошной бороде, зеленых вельветовых штанах, монтажной куртке и подпоясан монтажной цепью.

— Дай сто рублей, — сказал он вместо приветствия.

— Ты прямо с работы? — спросил Корнев.

— Да… И ночевал три дня на площадке — гнали план! А Валька собралась — и айда! К сестре в Иркутск. И ребенка прихватила с собой.

— Она что, чумная? — спросил Корнев.

— Это уж точно… Давай сотню, я ее, змею, вмиг верну!

— Извини, только пять рублей. Подожди, я поищу.

— Ладно. Хватит для начала.

— Так ты прямо в поясе поедешь, что ли?

— А что?

— Да ты рехнулся!

— И верно, — он расстегнул пояс, бросил его на пол, лязгнула