Корниловец - Валерий Большаков

Руки министра-председателя напряжённо двигались, жестами поддерживая истерическую риторику, голос его то повышался до крика, то падал в трагический шёпот. Керенский любовался собой, он будто играл спектакль одного актёра, размеренностью фраз и рассчитанными паузами желая привести толпу в трепет, тщился изобразить Силу и Власть. В действительности он возбуждал только жалость.

— Я буду твёрдым и неумолимым, — гремел председатель Временного правительства, — я вырву из души своей цветы и растопчу их, а сердце своё превращу в камень!.. Я на защите Родины. Не думайте, что я без опоры. Когда кто-нибудь покусится на свободную республику иль осмелится занести нож в спину русской армии, тот узнает силу правительства, пользующегося доверием всей страны!

Толпа внимала ему, сплёвывая шелуху.

Авинов заторопился. Он словно спешил уйти с места преступления, но идти было некуда — вся Россия оказалась вне закона.

Пройдясь вдоль Екатерининского канала, Кирилл легко нашёл кирпич — тот лежал в двух шагах от Львиного мостика, будто кто специально его туда подкинул.

Сверившись с часами, корниловец оглянулся по сторонам, подхватил кирпич и положил куда требовалось. Исполнено.

А часы идут хоть?!

— Ах ты, чёрт… — протянул он, ухом приникая к дядиным часам-луковке. Завести, наверное, забыл… Нет, тикают! Уф-ф… Слава Богу!

И Авинов, уже не торопясь, направил стопы к Зимнему. Завтра выяснится, быть ему или не быть, а сегодня можно и пожить. Посматривая кругом и не забывая оборачиваться, Кирилл выбрался на Дворцовую площадь.

Последний раз он тут бывал в позапрошлом году. Резких перемен Авинов не обнаружил, но «революционная демократия» успела и здесь всё запакостить — над Зимним дворцом реял красный флаг, золотых двуглавых орлов на воротах, на решётках не разглядеть — задрапированы.

На площади было людно — народ толпился, народ шатался от скопления к скоплению, хороводился вокруг тамбурина оклеенного газетой «Правда», и заканчивал своё бессмысленное, броуновское движение у митингующих солдат Кексгольмского полка. Солдатня переминалась, теснясь и толкаясь вокруг сколоченной из досок трибуны, обитой излюбленной материей революционеров — красным кумачом. Туда же направился и Авинов, словно дразня судьбу.

Девушку он заметил сразу — та стояла на помосте рядом с трибуной, возбуждённая и вдохновенная. Серая тужурка, накинутая на девичьи плечи, прикрывала длинное коричневое платье гимназистки — не хватало только белого передника, — но впечатления чего-то хрупкого, нежного, слабого не возникало. Красивое лицо девушки дышало опасной женской силой и страстью, по ошибке растраченной на дело революции, а крутые бёдра и высокая, крепкая грудь распирали тесное платье. Юная валькирия.

Девушка с нетерпением поглядывала на докладчика, занявшего трибуну. Закусив губку, она раздражённо притоптывала остроносой туфелькой.

А докладчик в изгвазданной шинели орал, надсаживаясь и грозя кулаком «контре»:

— На врагов революции идти надоть всем дружно, и солдатам, и крестьянам, и рабочим! Не с купцом али с помещиком, а мозоль с мозолью! Земля нужна крестьянству? Во как нужна! Где её взять? У помещика! Кто хлебом спекулянтит, прячет его в амбарах? Купец! Как хлеб удешевить и фронт насытить? Сократить купца! Кто мой труд грабит? Заводчик. Как же с ними быть, с живоглотами? За горло их единой мозолистой рукой! Мы на фронте истощали. Лошади дохнут. С орудий стрелять нельзя — снарядов подвезти не на ком. А из дому пишут, что землю надо делить и чтоб приезжали, а то ить глохнет землица, без засеву-то. В тылу тоже расстройство. Железные дороги ходют неисправно… И пусть не стращают нас немцем! Война, говорят, нужна. Вертают старую казарму, эту тюрьму, где отделяли солдат от народа, чтоб был солдат цепной собакой на буржуйской службе. Помещики да капиталисты готовят поворот взад, к царским порядкам, потому они и их холуи требуют продолжать войну и не дают земли! Россия, говорят, погибает! Пущай гибнет ихняя Россия, а нашей дайте жить, дайте отдыху! Вот как уехали с фронту, поняли… Товарищи, враг наш не впереди, враг в тылу!

Потоптавшись, покопавшись в кудлатой бородке, окопник неловко покинул трибуну, и к ней тут же устремилась девушка. Вся её фигура вытянулась стрункой, трепеща в стремительном порыве. Дева революции.

— Товарищи! — взвился ликующий голос девы. — Простой от нутра голос кричал пред вами, а их миллионы там, окопных жителей! Три года течёт кровь русского трудового народа. За что? Нет, вы вдумайтесь, вглядитесь — червяком ползёт поперёк земли нашей, от Балтики до Чёрного моря, окоп, и трупами устлана земля. И если эти миллионы сложить — мост из трупов!.. Куда он ведёт нас? К погибели трудового народа, к погибели свободы!

— Чего б ты понимала! — прорвался к трибуне матрос, чей бушлат крест-накрест повязывали патронташи. — «Мост из трупов! Куда ведёт!» К дворцу романовскому! Через войну вышел народ в разум. Мильоны сгибли оттого, что царята губили народ. А теперь опять понаехали шпиёны мутить нас! Вы с Вильгельмом, с Франьцем! Вы нож в спину фронту! Товарищи! Долой предателей-шпиёнов! Война — войне![18]

Девушка задохнулась от ярости, не находя слов, и сбежала с трибуны, встав лицом к лицу с матросом, «красой и гордостью революции».[19]

— Это ты предатель! — закричала она. — Ты шпион! Пр-ровокатор! Из Кронштадта, да? Изменники! Мужеложцы паршивые! От России отделяетесь?!

— От какой Расеи? — гаркнул матрос. — От вашей полицейской, золотопогонной — конечно! Братцы! Большевичка это!

— Давить их, гадов! — раздался голос из толпы. — Всех во дворце Кшесинской![20]

— Пломбированные прохвосты![21]

«Братишка» более не стал тратить времени на слова, а ухватил девицу за грудь, получил за это по морде, но не отступился, оскалился только, закраснел, засопел, облапил большевичку. Тут подлетел окопник, задрал коричневое платье, полез в промежность… Девушка сопротивлялась молча и яростно.

Кирилл ринулся в толпу, не думая. Саданув рукояткой «парабеллума» матросу по шее, он ткнул окопнику дулом в область почек и вырвал девушку из его рук. Толпа взревела, угрожающе шатнулась на Авинова — наших бьют!

Кирилл выстрелил им под ноги и поднял пистолет, обещая палить в пузо. Толпа отпрянула — идти до конца согласных не было, но кое-кто уже рвал винтовки с плеча.

— Извозчик… — выдохнула девушка.

Авинов оглянулся и увидел проезжавшую мимо пролётку. На облучке сидел бородатый мужик, смахивавший на Емельку Пугачёва, в долгополой ваточной чуйке, в галошах, в чёрном расплющенном котелке.

Подскочив, мигом спихнув с сиденья сонного парня в студенческой фуражке, Кирилл подсадил на его место девушку.

— Гони, чего ждёшь?! — гаркнул он.

Извозчик с перепугу стегнул лошадь так, что та, бедная, чуть на дыбки не встала, и рванула — аж искры из-под копыт. Поручик вскочил на подножку, оглядываясь назад. Несколько солдат-кексгольмцев выбегали из толпы, передёргивая затворы. Авинов выстрелил трижды, не беспокоясь тем, попадёт или нет. Стрелки шарахнулись в стороны, один рухнул на колени, роняя винтовку.

— Куды ехать-то? — обернулся извозчик, пригибаясь и вжимая голову в плечи.

— На Фурштатскую!

Кирилл, убедившись, что их никто не преследует, сел в пролётку. Засунуть пистолет за ремень удалось со второго раза — руки ходуном ходили.

Девушка смотрела на него с изумлением и восторгом, а вот испуга в ней не чувствовалось вовсе. Ну разве что самую малость.

— Как вас зовут, мадемуазель? — спросил Авинов отрывисто, ещё не отойдя от горячки боя, вернее — стычки.

— Даша, — ответила девушка и тут же поправилась, чопорно добавив: — Дарья Сергеевна. И вовсе я не мадемуазель, а товарищ. Товарищ Полынова!

Кирилл усмехнулся. Эту красивую девчонку, забившую себе голову ерундой, ему хотелось поддеть, ущипнуть если не действием, то хоть словом.

— Женщина не может быть товарищем, — сказал он веско. — Женой, возлюбленной, подругой — кем угодно, но не товарищем.

— Да что вы говорите! — притворно восхитилась мадемуазель Полынова. — А о равенстве мужчины и женщины вы слыхали?

— Наслышан.

— И что? — нетерпеливо поинтересовалась Даша.

— Ну мало ли какой бред несут люди… Женщина с мужчиной слишком разные для того, чтобы быть равными. Так уж заповедано самой жизнью или Богом, и та представительница прекрасного пола, которая поступает наперекор своей природе, просто уродует себя, не зная толком, чего же она хочет.

— Равных прав!

— Права подразумевают и обязанности, — парировал Кирилл, ловя себя на том, что копирует лекторский тон своего профессора, — которые следует исполнять, опираясь на возможности, данные природой. Мало заявить о равноправии с сильным полом, надо ещё привить себе эту силу, а заодно и мужской ум пересадить, и волю вживить!