Евангелие от Лукавого - неизвестен Автор

- Пойдём в "Три ступеньки" ("Три ступеньки" был ресторанчик в полуподвале). Мне нужно пообедать - терпеть не могу обедать в конторе. - А что - так долго рассказывать? - Долго - не долго... Я же не уговариваю тебя есть. Ты думаешь, Артём (это Кадничанский-то? Быстро же он стал "Артём"!) - он просто так тебе насоветовал? Нетушки, он помирить нас хотел. Наверное, она нарочно подпустила это своё "нетушки"; Лёха не удержался фыркнул. Ирка подцепила его под ручку. - У меня мобильник - смотри, на ладошке умещается. "Сейчас она скажет: давай подружимся", - подумал Лёха. Но Ирка проболтала по пути - со знанием дела - о сотовых телефонах. Когда она торчала у Лёхи в отделе - он не приглядывался к ней невзрачная... мышка серая. Да она и теперь была одета так же безыскусно, a la "сэконд хэнд", но туфли дорогие, и серьги - не стекляшки на проволочке. Себе он ничего не стал заказывать, она тоже почти не ела. - Ну, ты что вообще думаешь? - спросила она. - То есть? - Надо менять нам работу. - Какую? - У других фирм - новые отделы, услуги. Маклеры не таскаются по БТИ, по очередям - курьеров посылают. А у нас - большая фирма, а все поврозь тянут, инициативы - ноль. Нам же первым это откликается - и тебе тоже. - По-моему, ты немножко тово... Не к месту затронула эту тему. Что там - с адвокатом? и я пойду. - У моей подруги есть своя практика. - Ну и что с того? Адвокатов по Москве миллион, только "бабки" отстёгивай. У неё гонорары меньше? - Если ей будет интересно - она сделает тебе скидку. Процентов пять. А так - с какой стати? Тебе же результат важен. Она серьёзные процессы выигрывала. У неё известность приличная... Ты в курсе, какие взносы в коллегии адвокатов? А для неё это копейки. Она тебя совсем по-другому примет, если я тебя приведу. - И сколько её лет, подруге? - А ты найми какого-нибудь старика - продуешься с ним в пух и прах. Адвокатов не на лошадиной ярмарке выбирают. - Понятно. Что она могла выигрывать - без опыта? "Поцелуй" двух "Жигулей"? Кражу кошелька? Я "залечу" тысяч на сорок, а ты мне втюхиваешь бог-знает-кого. Взносы платить - не доблесть! Не хватало ещё, чтобы она их не платила! - Сорок тысяч - а ты торгуешься из-за трёх! Ты просто выдумал себе принципы - от сих до сих - и не хочешь от них отступить. Создал отдел - и "ша", некуда двигаться. Соорудил что-то такое по рекламе - точка. Сердишься, что я лучше тебя её делаю? Лёха давно приучился сдерживать себя, но тут - вырвалось - с вскипевшей кровью - ударило в виски бешенство. Он побагровел. Ирка не испугалась, а напротив, наблюдала за ним с наивным любопытством. - Ну ты, кошка! ты реши - будем ли мы дальше разговаривать! - Лёха отшвырнул свой стул. - Кто ты мне - читать мне нотации!? И он позорно выскочил на улицу - на холод. Боялся ударить её. "Поквитаться ей захотелось. Рано! рано, милая, нос задираешь!"

Оксана - безалаберная баба - оставила Ксюху одну в квартире. Ксюха повисла у Лёхи на шее, выронив на пол ободранного до плешей на боках жёлтого тигра. - Как же ты его искромсала! - сказал Лёха. - Шерсть обрастёт - ерунда! Мы с тобой посмотрим - скоро ли. - А хвост где? - А я его крутила, а он взял да отвалился. Зато тигры сто лет живут... А я, когда вырасту, буду принцессой. - У нас принцесс нет, у нас олигархи. Ксюха сморщила нос. - Папа, ты аспирин невыносимый... Пап, а дома растут? - Растут, если поливать как следует. Вон, - Лёха показал в окно на панельную "хрущёвку", - под крышей уже щёлочки - галки прячутся. А будет целый этаж. - А мама говорит - не растут. Давай, достанешь мне Кузю со шкафа. Кузя - котяра - был ещё маленький, но с характером хулиганским. Объедал цветы в горшках, царапал когтями паркет, жрал разборчиво только рыбу-минтай, и не боялся на всём свете никого, кроме Ксюхи. Лёха стащил его с пыльной верхотуры, где он чихал - встряхивался палёвым пушистым комком. - Я его в милицию, козла, сдам, - пообещала Ксюха. - А мама где? Ксюха - с нарочитой жеманностью - поджала губы: - "А я - по магазинам, а потом к дяде Коле, а ты не лазай под тахту - там грязно, а придёт папа Лёха - пускай деньги спрячет в серванте, а придёт без денег - прогони его". Вот. Папа, ты деньги не прячь, купи мне лучше ляльку с домиком. - Да ведь поздний вечер уже, - сказал Лёха. - Мы с тобой купим куклу, а потом ко мне поедем - согласен, малыш? - Я не согласен - я согласная. В магазине - минут за десять до закрытия - убирались поло-мойщики. Топтаться по отделам не пришлось. Ксюха сразу же схватила в охапку буквально влюбилась во что-то пёстрое, умевшее пищать "мама". - Папа, какой страшный, - вдруг прошептала она. У одного из уборщиков - на обеих - культяпых - руках не было пальцев. Лёха не узнал бы его - не верил глазам, а человек довёл "поломойку" до конца зала, развернул и повёл навстречу - смешно отбивая ногой вправо мешавший идти электропровод. - Серёга! Завьялов! - окликнул его Лёха. Серёга замедлил машину, потянув к себе за обрезиненные рукоятки. - А ты добился-таки своего - разбогател, - не радуясь и не удивляясь сказал он. - Твоя? - он кивнул на Ксюху. Ксюха спряталась за Лёху, а за свою спину спрятала коробку с Белашкой. - Ты-то, Серёга, откуда здесь? - Да мы, вроде, земляки. Откуда ж мне быть? Тоже за счастьем подался. Нашё-ёл, - он показал свои изуродованные ладони. - Если хочешь - можем побазарить чуток в подсобке, пока я воду сменю. А за дочкой твоей присмотрят - я попрошу...

Ведро - железным днищем - глухо отдало по кафельному полу. Серёга задвинул его в угол, сел на корточки, притулившись к фанерному коробу с опилками. Обрубками - вытряхнул из пачки сигарету, затянулся, выдыхая дым в потолок с подслеповатой, на проводе болтавшейся лампочкой. - Ты не думай, Лёх, что я из-за пальцев сильно убиваюсь. Отболело. Помнишь Цухилу, что ему башки не жалко? Мне тоже не жалко - жаль, что понадобилось пальцы отрезать, чтобы здесь, в уме у меня прибавилось. Гонялся, гонялся за ветряными мельницами. Целых три раза женат был. Бабы ж ко мне льнули почему-то - ты же знаешь. А я их на одну и ту же хохму нанизывал: "Встречаются двое глухих: "Ты в баню идёшь?" - "Нет, я в баню иду." "А-а, а я думал, ты в баню идёшь!" Пошло и плоско. Наташке - четвертой моей - я тоже это загнул. Вижу - смеётся, и закадрил её в полчаса. Неделю у нас - тары-бары, а потом сам же я и втюрился. Как-то после танцев, затемно уже, переносил её через лужу - и упал. Ночь глубокая, мы с ней сидим друг против друга - лица не видать - и хохочем до слёз. Я думал сейчас отсмеюсь и на ремешке со стыда повешусь. Проводил её до подъезда, а когда добрёл к себе - аж распирало меня от щенячьего восторга. Уснуть не смог - завернулся в одеяло - и промечтал втихаря до рассвета. А утром я был влюблён до тоски сердечной. Если б надрался в тот день глядишь - всё бы и утряслось, да где там... К ней полетел... Жизнь у нас была - малина, из постели сутками не вылезали. Переносица у меня перебита - тоже из-за неё повздорил - памятка до гробовой доски. Короче, в мановение ока, запустилась моя болезнь до стадии ЗАГСа. А родня её терпеть меня не могла. Сидят на свадьбе, а рожи на бок воротят, друзьяки мои ещё и подмигивали им, пари держали, скоро ли на четвертый развод позову. А до этого - у ЗАГСа - совсем веселуха была. Мне Наташку от дверей до машины нести, а у меня ступор - лужи мерещатся. Наташка меня обняла, на ухо, через смех, сквозь зубы, подбадривает: "Главное, женишок, держи морду по ходу движения". И вот - классно мы отгуляли, и той же ночью почему-то впервые поссорились. Я не сдержался - матюгнулся на неё, она обиделась, но немного погодя слышу - ластится. Надо б было мне сразу поразмыслить - откуда он, тревожный звоночек, да мне никчему. А бытовуха - она и есть самое большое испытание для любви. Добил всё её институт. Она училась - начала мне пенять - чего на вечерний не иду? Пивка после работы дёрнешь - зачем с пьянью водишься? Деньги где? Шубу хочу, мебель нужна. Я терплю-терплю, и опять ругаюсь; она к родителям бежит. Назавтра-послезавтра либо я за ней топаю, либо сама возвращается. Поревёт, поласкаемся - и вроде бы у нас мир. А в сентябре я в ментовку попал - разбил витрину, и тут уж Наташка решила, что совсем во мне разочарована. Вещички - тряпки свои - упаковала, черкнула мне в записке, из какой Сибири я родом, и чтоб-де не искал с нею встреч. И вот, Лёх, задумался я, почему у меня с семейной жизнью обломы. Про тебя вспоминал. Решил, что дело в деньгах, с ними - от тупого нашего быта сразу избавишься. Устроился я в Москве водилой-дальнобойщиком. А начало февраля - от мороза воздух звенел. Перегоняли мы две фуры из Клайпеды, дороги оставалось всего-ничего. Шоссе пустое, глушь. Вдали деревня чернеет - тонет по крыши в снегу. За деревней - тормознули нас "менты" - переодетые бандюки. Водкой накачали, избили до полусмерти. Меня - в шерстяных носках на босу ногу из кабины вышвырнули. Очухались мы темень, идти не можем. Корчимся, гнём одеревенелое тело. Наутро - чудом нас местный мужик - в санях ехал - услыхал. В больнице меня и обкорнали. Домой я пришел - и хода мне нет другого, как подыхать. Шнурков не завяжешь, пуговиц - не застегнуть. Запил, прожился до нитки. Как Наташка обо мне узнала - она до сих пор не рассказывает. Приехала - с чемоданчиком: "Я остаюсь, - говорит, - у тебя. Мне в Москве жить негде." Я ей - "идиотка! Надеешься, что пятерни у меня отрастут? Я теперь - горбыль, брошенный человек". А она щурится, язвит: "Думала я - ты покрепче, а тебя первым же ветром сломало. "Если б она жалела меня, сопли мне вытирала мне бы наверняка каюк. Но ты скажи, Лёх, разве достоин я такой любви? Благословен каждый миг, в который я с нею вместе! Серёга помолчал, поднялся. Тяжело развернул "поломойку". - Скоро охрана вход запирает. Уезжай. Извини, но что с тобой было - мне неинтересно. - А ребята наши? - Жизнь как жизнь, а кого и в живых-то нет. Тебе же мать пишет, звонит? Чего же мне повторяться? "Надо будет найти способ дать ему денег - но чтобы не обидеть", - подумал Лёха, прощаясь. Позже он несколько раз порывался исполнить это, но вновь встречаться с Серёгой с его полусказкой-полубылью, которой он пытался замаскировать и от Лёхи, и, главное, от себя то дно, на которое его опустило - ему не хотелось. И Лёха успокоил себя тем, что Серёга и сам попросит, что будет нужно, а самому - зачем навязываться?