Аттестат зрелости - Елена Щеглова

сделала вывод, что примерно треть, в лучшем случае процентов сорок родителей уже не ведут себя так жестко авторитарно по отношению к детям как раньше, но все же — многие ведут. (Хорошим индикатором служит поведение родителя, когда ребенок не дает свою игрушку другому незнакомому ребенку — одни родители в этом случае говорят, это твоя игрушка и ты можешь не отдавать, если хочешь с ней сейчас сам играть, а другие говорят: не будь жадиной, поделись). Вспомнить хотя бы семью Алискиной подруги из садика — Вероники, с которой они одно время ходили на совместное с мамами рисование, и мама Вероники чуть что агрессивно высказывала своей дочке про руки-крюки, называла ее бестолочью из-за не слишком красиво проведенной линии или брызг краски…

Расплатившись у безразлично-невеселой кассирши за свои скромные покупки, Юля пошла на остановку, где под небольшим навесом скрывались от моросящего дождя немногочисленные люди с подобными же безучастными и безрадостными выражениями на лицах. Кроме разве что мальчика лет десяти, направляющегося, судя по объемному спортивному баулу при нем, в хоккейную секцию в двух остановках отсюда. Мальчик с живым интересом наблюдал за уличным движением, за тем как ведут себя водители разных машин при загоревшемся желтом сигнале светофора на перекрестке: большинство поддает газу, чтобы успеть проскочить до красного, но не все, некоторые притормаживают, за нахохлившимися голубями, топчущимися в некотором отдалении от остановки, за набухшими серыми тучами, обещающими разрешиться не сегодня-завтра первым снегом.

Приятно екнуло в груди у Юли при виде показавшегося вдали большого и надежного тела лупоглазого троллейбуса с его трогательными «рожками» — словно большое вернопослушное рабочее животное, обещавшее на время надежно укрыть под своим железным крылом и неторопливо переместить по четко установленному привычному маршруту.

Пассажиров было немного (наверное, из-за субботы), поэтому Юля села у окна, а через проход от нее сел мальчик, разместив свой баул на сиденье напротив. На следующей остановке (в глубине старого квартала, где жило множество пожилых людей) в троллейбус зашло несколько человек, среди которых был один дед, судя по всему, принявший уже с утра. Несмотря на наличие множества пустых мест, дед проволочился из начала троллейбуса в середину и плюхнулся на сиденье рядом с баулом. Оглядев хорошенько сначала баул, потом мальчика и пустое сиденье рядом с ним, дед открыл наполовину беззубый рот и сказал грубо-шепеляво: «Слышь, ты че свою сумку грязную на сиденье поставил? А ну убрал, я сказал!»

Мальчик молча вжал голову в плечи и опустил глаза, не ожидая — разумеется, не ожидая — что кто-то за него заступится. То же самое сделала и Юля, хотя ее захлестнула волна негодования по отношению к этому старому хаму, который считает себя вправе делать подобные замечания незнакомым людям и особенно детям, едущим без взрослого, принимает этих детей за как бы недочеловеков, с которыми можно так разговаривать, можно ругать за что вздумается, а точнее все равно за что — потому что если бы мальчик поставил эту сумку, к примеру, рядом с собой на пол — то дед, вероятнее всего, обругал бы его, что сумка перегораживает проход. Потому что дело тут не в сумке, а в гарантированной безответности мальчика, пока что, перед хамством со стороны взрослого.

Преодолев свое первое чувство страха, оцепенения и униженности, с которыми она также бывала в свое время на месте этого мальчика, Юля осознала, что дальше она чувствует только беспримесный гнев по отношению к деду, и что хорошо бы сказать ему о недопустимости подобных замечаний и тона, но пока она прогоняла сквозь себя свои чувства и мысленно формулировала что и как следует сказать, вдруг боковым зрением увидела, что мальчик уже сгреб свой злосчастный баул и поспешил к дверям. Она проводила его глазами, с желанием выразить ему свое сочувствие и у самого выхода ей удалось перехватить взгляд мальчика. Он посмотрел на нее так, что у Юли еще больше сжалось сердце — в его взгляде не было страха по отношению к деду или же осуждения по отношению к ней, что она не вступилась за него, в нем было понимание и сожаление.

Юля еще несколько недель не могла мысленно отпустить этот эпизод, корила себя за то, что не собралась с духом, да что там — попросту струсила в очередной раз в своей жизни. Ей даже приснился об этом сон, внутри которого фигурировало следующее четверостишье:

Из конверта пахнет ответственностью

И старым твоим письмом.

Я — вся в морщинах уже такая,

Тебе — все еще десять.

Когда девушка вышла из троллейбуса, довольно ощутимо накрапывало. Пройдя через школьный двор, мимо той скамеечки, на которой собиралась немного посидеть в компании с самой собой, Юля поднялась на крыльцо гимназии, чтобы подождать Алису под крышей. Внутрь здания заходить родителям не полагалось, чтобы не создавать толпу в небольшом холле перед проходной с вертушкой у пункта охраны, куда можно было пройти только с карточкой пропуска (которые дети, конечно, же постоянно теряли и потом по полчаса искали по многочисленным карманам объемных курток и рюкзаков по утрам, создавая заторы, опаздывая на уроки сами и задерживая других). С крайних ступенек крыльца хорошо было видно большую школьную гардеробную, через широкое окно которой Юле почти каждый раз приветливо кивала, не вынимая рук из карманов рабочего передника, гардеробщица — женщина совершенно неопределенного возраста с типичной короткой стрижкой с завивкой и подведенными для красоты глазами. Юле было приятно, что женщина ее узнает (ведь таких же как она родителей сюда ежедневно приходит немало), тем более учитывая что приветствовать тех, кого приветствовать не обязательно в российских городах по-прежнему скорее исключение, нежели правило. Обычная практика в отношении незнакомых и малознакомых людей, даже если сталкиваешься с ними периодически у лифта или у песочницы на детской площадке — молчание. Причем молчание можно получить в ответ даже поздоровавшись первым, что не очень-то приятно, поэтому, видимо, многие и не стремятся быть здесь первыми.

Делать что-то для других (как, например, эта гардеробщица, создающая чуточку тепла — приветствием — и красоты — вспомним подведенные глаза) эффективно только если делается по собственному свободному желанию. И кроме того, не задействуя этих других напрямую, не причиняя им добро, которого они не просили. Не следует путать это с тем, когда человек делает что-то для других, лишь из постоянного зашитого на подкорке страха быть отвергнутым, если не угодишь; чтобы не услышать в очередной раз в свой адрес упреки в эгоизме, отсутствии совести, неблагодарности.

— Два: один, —