Пять ложек эликсира (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

– Вы это сказали!

– Чушь, вздор…

– Не такая уж и чушь, голубчик! Не такой уж и вздор! Пришелец с другой планеты, представитель сверхмощной внеземной цивилизации – это такая же информационная реальность двадцатого века, как Мефистофель пятнадцатого или какие-нибудь туги-душители девятнадцатого. Не отмахивайтесь с пренебрежением! Подумайте! Ведь вам же легче станет, проще, понятнее. Сопоставьте факты. Ваша работа обещает в далеком будущем могучий рывок для всей земной цивилизации. А нашей цивилизации совсем не нужен соперник в Галактике, зачем нам соперник? И поэтому мы этот рывок уничтожаем самым безболезненным способом, еще в зародыше, – работу вашу останавливаем и прекр…

– Убирайтесь, – сказал Малянов негромко. – Убирайтесь вон!

– Дмитрий Алексеевич! Подумайте хорошенько.

– Пошел вон, сволочь! Работу тебе мою? Вот тебе – мою работу! – Малянов привстал со стула и сделал малопристойный жест. – Я ее вам не отдам. Я ее доведу до конца, понял? Она моя. Я эту идею двенадцать лет вынашиваю, она меня измучила. Пошел вон отсюда! Ничего не получишь, пришелец ты или жулик. Мне все равно. Работу ему мою!..

Он замолчал и принялся гулко глотать остывший чай. Молчал и горбун. А в кухне становилось все темнее, и выли за окном собаки.

Потом зазвонили в дверь. Малянов поднялся было, но приостановился и поглядел на горбуна. Тот покивал.

– Давайте-давайте. Это к вам.

Малянов все смотрел на него. В дверь позвонили снова.

– Открывайте-открывайте, – сказал горбун. – Не мытьем, так катаньем, Дмитрий Алексеевич. У нас, знаете ли, тоже выхода нет. Приходится пользоваться самыми разными средствами.

Тогда Малянов осторожно снял с гвоздя шипастый тяжелый молоток для отбивания мяса, демонстративно взвесил его в руке и неспешно двинулся через прихожую к входной двери.

За порогом, на площадке, стоял мальчик лет семи. На мальчике были трогательные короткие штанишки с двумя лямочками через плечо и с поперечной лямочкой на груди – так одевали обеспеченных мальчиков в тридцатые-сороковые годы, и вообще он производил впечатление ребенка из тех времен, а короткая стрижка с челочкой еще усиливала это впечатление.

Больше на лестничной площадке никого не было. Мальчик стоял один – хмурый, насупленный, руки за спиной.

– Тебе кого надо? – спросил Малянов, не зная, куда теперь девать шипастый молоток.

– Я к тебе, – ясным голосом ответил мальчик. – Я теперь буду у тебя жить.

– Что еще за глупости, – сказал Малянов сурово. – Кто это тебя, интересно, подучил?

– Ай! – вскричал вдруг мальчик, отступая на шаг и заслоняясь ладонями и локтями. Он глядел мимо Малянова, за спину ему, в коридор, и Малянов сейчас же обернулся, заранее отводя молоток для удара.

Но в коридоре никого не оказалось, а мальчишка, довольно гадко хихикнув, прошмыгнул мимо Малянова и по-хозяйски пошел по квартире, отворяя все двери и заглядывая во все комнаты. Ошеломленный Малянов следовал за ним как привязанный.

– Это детская, ясно… – говорил мальчик, подшмыгивая носом. – Твоего Петьки комната? Ничего себе комнатка – светлая, квадратная… Ага. Это у тебя санузел. А почему ванна грязная? Ванну надо мыть – и до, и после… И полотенца небось месяц не стираны… Кухня. Ясненько… – В кухне мальчик чуть задержался, искоса поглядел на стол (пустое блюдце, обсосанный кусочек сахара, чашка, а горбуна, разумеется, и в помине нет), но ничего не сказал, проследовал на балкон. – Здесь что? Ага, здесь затмение… Хорошо. И балкон у тебя хороший, только бутылки надо вовремя сдавать… – Он вернулся в кухню и снова задержался у стола. – А этот… Ушел, что ли? Давно?

Малянов обрел наконец дар речи.

– Послушай-ка, – сказал он. – Кто тебя подослал?

– А в общем-то, ушел – и слава богу, – сказал мальчик, не обращая внимания на вопрос. – Главное, что его тут нет. И воздух чище. Ты знаешь, ты с ним лучше не связывайся. Ты вообще с ними не связывайся…

– С кем?!

– Тебе-то, может, и ничего не будет, а вот меня они не пожалеют…

Тут Малянов поймал его за плечи и, усевшись, поставил у себя между колен.

– А ну, давай рассказывай все, что знаешь!

Но мальчик вывернулся. Он не хотел стоять (по-сыновьи) между маляновских колен.

– А я еще меньше твоего знаю, – сказал он небрежно. – Да тут и знать-то нечего. Сказано тебе: прекрати, вот и прекращай. А то грамотные все очень стали, рассуждают все: что да как… А тут, знаешь, рассуждать нечего. Тут – закон джунглей. Или ты ложись на спинку и лапки кверху, или… это… не жалуйся.

Малянов поднялся.

– Пойдешь со мной, – объявил он.

– Куда это?

– Пошли, – сказал Малянов, беря мальчика за плечо.

Мальчик послушно позволил вывести себя в прихожую, подождал, пока Малянов отворит наружную дверь, и тут вдруг словно взорвался.

Он мигом вскарабкался по Малянову, как кот по столбу, и принялся лупить его коленками, кулаками, локтями, драл его ногтями и все норовил прихватить зубами щеку или ухо. При этом он орал. Он ужасно орал, выл и верещал, как истязуемый:

– Ой, дяденька, не надо! Ой, больно! Ой, я больше не буду! Дяденька! Не надо! Это не я! Это не я! Не бей меня, я больше не буду!..

Малянов шарахнулся, пытаясь отодрать от себя этого маленького дьявола, но тщетно. Мальчишка дрался и орал как оглашенный, а по всей лестнице уже захлопали двери, зашаркали шаги.

– Что там такое?.. – раздавались голоса. – Что случилось? У кого это? Кажется, ребенок…

Малянов ввалился обратно в квартиру, и мальчишка тут же очень ловко ногой захлопнул входную дверь. Потом он отпустил Малянова, легко соскользнул на пол, шмыгнул носом.

– Вот так-то лучше, – сказал он как ни в чем не бывало. – А то выдумал – милицию в это дело впутывать. Это же – дело деликатное, неужели до сих пор не ясно? Посадят тебя в психушку – и все дела. Не балуй, дядя!

И он не спеша, руки в карманы, проследовал в маляновский кабинет. Огляделся там. Подошел к столу, вскарабкался в маляновское рабочее кресло, небрежно перебросил несколько листков.

– Все истину ищешь… – пробормотал он осудительно. – Гармонию!.. Не подпирай стенку, сядь. Придется мне вогнать тебе ума в задние ворота. Это кто? – Он выкопал из бумаг фотографию мальчика под стеклом на подставочке. – А, Петька. Сын, стало быть. Вот ты гармонию ищешь, – обратился он к Малянову проникновенно, – а понимаешь ли ты, что вот сына твоего не тронут, это, видите ли, дешевый прием, запрещенный, видите ли. Тебя самого, скорее всего, тоже не станут уничтожать, хотя это вопрос более сложный. А вот со мной церемониться не будут!

– Почему? – спросил очень маленький и очень тихий Малянов, сидящий на краешке тахты у двери.

– А чего со мной церемониться? Кто я такой, чтобы со мной церемониться? Нет, со мной церемониться не будут, не надейся! Ты будешь искать здесь вечную гармонию, весь такой погруженный в мир познания, а меня тем временем… – Он не закончил, сполз с кресла и пошел наискосок через комнату к книжным полкам. – А меня тем временем за это, то есть за искания твои, за твои чистые, бескорыстные искания истины… Вот! – Он перелистнул том Достоевского. – «Да не стоит она (то есть твоя гармония, дяденька) слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка!» Помнишь откуда? «Братья Карамазовы». Это Иван говорит Алеше. «И если страдания детей пошли на пополнение той суммы страданий, которая необходима была для покупки истины, то я утверждаю заранее, что вся истина не стоит такой цены». Вот сказал так сказал! На сто лет вперед сказал! А может, и на двести? Ведь слова-то никогда и ничего не решали. – Он захлопнул книгу и вдруг попросил: – Кушать хочу! Кушинькать!..

Он сидел на кухне на толстом справочнике, подложенном под него на табуретку, уплетал ложкой яичницу из сковородки и продолжал уговаривать Малянова:

– А ты брось, в самом деле. Брось, и все. Не ты первый, не ты последний. Главное, было бы из-за чего спорить! Я ведь посмотрел, что там у тебя, – закорючки какие-то, циферки, ну кому это надо, сам посуди! Кому от них легче станет, чья слеза высохнет, чья улыбка расцветет?..

– Нет, старик, ты не понимаешь… – проникновенно втолковывал в ответ Малянов. Он основательно хватил из фигурной бутылки с ликером, и настроение его теперь менялось в очень широком диапазоне. – Во-первых, глупости, что это никому не надо. Тогда и Галилеевы упражнения с маятниками, они тоже никому были не нужны? Или там про вращение Земли – кому какое дело, вертится она или не вертится? Да и не в этом дело! Не могу! Не могу я это бросить, паря! Это же моя жизнь, без этого я ничто. Ну, откажусь я, ну, забуду – и чем же я тогда стану заниматься? Жить для чего? И вообще – что делать? Марки собирать? Подчиненных на ковре распекать? Ты способен понять, какая это тоска, вундеркинд ты с лямочками? И потом – никакая сволочь не имеет права вмешиваться в мою работу!..

– Галилей ты задрипанный! – убеждал мальчик. – Ну что ты строишь из себя Джордано Бруно? Не тебе же гореть на костре – мне! Как ты после этого жить будешь со своими макроскопическими неустойчивостями? Ты об этом подумал? Без работы он, видите ли, жить не сможет…