Пять ложек эликсира (сборник) - Аркадий и Борис Стругацкие

– На передовой люди тоже жили, – сказал Малянов сердито.

– Да. Только, как правило, плохо и недолго.

– Ты что, запугиваешь меня?

– Нет. Я пытаюсь только объяснить тебе, что в твоем положении нет ничего интересного. На тебя действует сила – чудовищная, совершенно несоразмерная и никак не контролируемая…

– Ты все-таки считаешь, что это сверхцивилизация?

– Послушай, дружище, какая тебе разница? Тля под кирпичом, тля под пятаком… Ты – одиночный боец, на которого прет танковая армия.

– Клопа танком не раздавишь, – пробормотал Малянов.

– Верно. Но ты же не согласен быть клопом.

– Хорошо, хорошо, но что ты мне посоветуешь? Я ведь пришел к тебе за советом, черт тебя дери, а не философией заниматься…

– Я тебе могу посоветовать только одно: пойми и осознай, что ничего интересного…

– Это я уже понял!

– По-моему, нет.

– Это я уже понял! – сказал Малянов, повышая голос. – И легче мне от этого не стало. Если это жулики, то я их не боюсь. Пусть они меня боятся. А если это действительно сверхцивилизация, если это действительно вторжение… Во-первых, я не очень-то в это верю… А во-вторых, что ж, мы так и будем сдаваться – один за другим? Мы ляжем на спинку, все по очереди, и будем жалостно махать лапками в воздухе, а они беспрепятственно станут отныне определять, чем нам можно заниматься, а чем нельзя? Нет, отец, этого допускать нельзя, как хочешь…

– Логично, – сказал Вечеровский без всякого, впрочем, одобрения в голосе. – И даже красиво. Только на передовой нет ни логики, ни красоты. Там – грязь, голод, вши, страх, смерть…

Малянов не слушал его. Он глубоко вдруг задумался. Рот приоткрылся, глаза стали бессмысленными. Потом он вдруг улыбнулся.

– Слушай, Фил, – сказал он. – А мощную, наверное, я сделал работу, если целая сверхцивилизация поднялась на нее войной. А?

Дома он снова засел за работу. Он махнул рукой на все, все отринул, все забыл – он работал. Он исписывал формулами листок за листком и швырял черновики прямо на пол. Было уже поздно. Гасли окна в домах напротив. Стало совсем темно. Из открытого окна летели мотыльки, кружились вокруг лампы, падали на бумагу перед Маляновым. Он их досадливо смахивал, но они возвращались на ярко-белое – снова и снова.

Мальчик как с вечера заснул, так и спал беспробудно, обняв во сне мохнатого олимпийского мишку. Малянов прикрыл их обоих шалью. По кушетке разбросаны были книги: том Спинозы, Достоевский, «Популярная медицинская энциклопедия» и какие-то детские, с картинками.

Работалось Малянову очень хорошо, он ни на что не отвлекался, только один раз почудилось ему боковым зрением, что в кресле для гостей сидит, прикрыв лицо ладонью, большой темный человек. Малянов вздрогнул так, что ручка вылетела у него из пальцев и закатилась под бумаги. Еще мгновение он совершенно отчетливо видел человека в кресле и успел понять, что это Снеговой сидит там, упершись локтем в подлокотник, и смотрит одним глазом через расставленные пальцы. Потом страшное видение исчезло – купальный халат лежал в кресле, разбросав пустые рукава. Но Малянов вынужден был встать и пройтись несколько раз по комнате, чтобы успокоиться. Халат он сложил и унес в ванную.

А потом, это было уже часов в одиннадцать, раздался вежливый тихий звонок в дверь, и мальчик сразу сел, словно подброшенный, словно он и не спал вовсе.

– Это за мной! – сказал он с отчаянием.

Малянов с трудом оторвался от своих бумаг.

– Что ты сказал?

– Ты все-таки засел за свою проклятую работу… – продолжал мальчик, отползая по тахте в самый угол. – Я все проспал, а ты опять засел за эти проклятые формулы. Я же предупредил тебя… Эх ты, Галилей задрипанный…

В дверь зазвонили снова.

Малянов, заранее хмурясь, вышел в прихожую и щелкнул замком. На пороге стоял приятной внешности мужчина лет тридцати в потертых джинсах и какой-то курточке, накинутой прямо поверх майки, – по-домашнему. А на ногах у него вместо ботинок были шлепанцы, тоже по-домашнему.

– Прошу извинить, – сказал он, прижимая руку к сердцу. – Но мне сказали, что мой Витька у вас.

– Витька?

– Вы знаете, он у нас парнишка с фантазиями. Уж извините, если он вас утомил, но у него манера появилась: натворит что-нибудь, а потом удерет, спрячется у соседей, навыдумывает там с три короба.

– Прошу, – сказал Малянов сухо.

Он и сам не мог объяснить себе, чем не нравился ему этот вежливый папаня, явно и очевидно угнетенный невоспитанностью и самодовольством своего капризного сына. Они вместе вошли в комнату, и папаня прямо с порога залебезил:

– Ну что ты, Витька… Что ты, в сам-деле, вытворяешь. Ну, пошли домой, пошли… Хватит. Подумаешь, графин раскокал. Будто тебя за это бить будут. Пошли. Мама там плачет, волнуется. Пошли, а?

Мальчик молча, поджав по-взрослому губы, принялся послушно слезать с тахты, а папаня все продолжал говорить, как заведенный:

– Беда мне с ним, беда и беда. Хоть к врачам обращайся. Растет дикий, как камышовый кот. Не признает ну ни малейшей строгости. Витя, застегни, пожалуйста, сандалики… свалятся. Вы только представьте себе: ну я – мужик, ладно, но матери-то каково, Дмитрий Андреевич!..

– Алексеевич, – машинально поправил Малянов.

– Разве? А мне сказали «Андреевич».

– Кто сказал?

– Да в жакте какая-то тетка. Ты готов, Витька? Ну, пошли. Извините, ради бога, за беспокойство. Ох, дети, дети…

Мальчик взялся за протянутую руку мужчины и только сейчас глянул на Малянова, и взгляд у него был такой странный, что Малянов подобрался и, преодолевая неловкость, проговорил:

– М-м-м… Вы простите, но… Документы ваши… Все-таки чужой ребенок… Разрешите взглянуть.

– Ну конечно, ну ясно! – всполошился мужчина, хлопая себя по карманам курточки и джинсов. – Мы здесь же и живем, в этом же доме, только в четвертом подъезде. Милости прошу, в любой момент. Будем очень рады. Вот, пожалуйста. – Он протянул Малянову маленькую аккуратную визитную карточку. – Полуянов Александр Платонович, работаю на СМУ-16, главный инженер… так что человек довольно известный. Прошу, так сказать, любить и жаловать. Очень было приятно познакомиться, но в будущем лучше было бы встречаться в более приятной ситуации, правильно? Извините еще раз. Витька, попрощайся с Дмитрием Андреевичем и скажи «спасибо».

– До свидания, – сказал мальчик без выражения. – Спасибо.

И Малянов остался в прихожей один.

Он вернулся к столу, швырнул поверх бумаг визитную карточку и встал около распахнутого окна так, чтобы видеть свой подъезд. Ртутный фонарь мертво светил сквозь черную листву. Прошла заплетающимся шагом парочка в обнимку и скрылась в палисаднике. Две старухи молчали, сидя рядышком на скамеечке около подъезда. Из дома никто не выходил.

Тогда Малянов перегнулся через стол и снова взял в руки визитку. Только теперь это была не визитка. Это был маленький прямоугольник очень белого картона, чистый с обеих сторон.

И вдруг за окном заплакал, забился в истерике ребенок: «Ой, не надо! Ой, я больше не буду!.. Ой-ей-ей… я не буду больше!» Малянов тотчас высунулся из окна по пояс – на улице никого, только хлопнула где-то в отдалении дверь и сразу же стихли отчаянные детские вопли.

В два огромных прыжка Малянов пересек всю свою квартиру и оказался на лестнице. И там, конечно, было пусто тоже. Только лежал на верхней ступеньке пролета какой-то непонятный желтый предмет. Это была маленькая сандалия. С правой ноги. Малянов поднял ее, повертел в руках, потом медленно вернулся домой, к столу, где лампа ярко освещала исчирканные, разрисованные кривыми листки, по которым ошалело ползали большие черные мотыльки и всякая крылатая зеленая мелочь.

Он собрался быстро.

Все бумаги, лежавшие на столе, все листки, разбросанные по полу, чистовые страницы статьи с еще не вписанными формулами, графики, таблицы, красиво вычерченные для показа по эпидиаскопу, – все это он аккуратно и ловко собрал, подровнял и сложил в белую папку «Для бумаг». Папка раздулась, и он для вящей прочности перетянул ее хозяйственной резинкой. Потом нашарил в ящике стола черный фломастер и неторопливо, со вкусом вывел на обложке: «Д. Малянов. Задача о макроскопической устойчивости».

Закончив все дела, он взял папку под мышку, внимательно оглядел комнату, будто рассчитывал обнаружить что-нибудь забытое впопыхах, и выключил лампу. Стало темно, только светились насыщенным красным светом цифры на дисплее калькулятора. Тогда он выключил и калькулятор тоже.

Он подъехал к дому Вечеровского на велосипеде, которым управлял одной рукой, правой, – потому что под мышкой левой у него была зажата толстая белая папка. Медленно, грузно, словно больной, он сполз с седла, прислонил велосипед к стене и поднялся по лестнице к подъезду.

Дверь была распахнута. В проеме, прямо на пороге, сидел какой-то человек. Он поднял навстречу Малянову лицо, и Малянов узнал Глухова. Лицо у Глухова было измученное, перекошенное и вдобавок измазанное не то сажей, не то краской.