Кемер в объятиях ночи - Владимир Митрофанов

Даша была родом откуда-то из Сибири, кажется, из Омска. Очень симпатичная, светленькая, с веснушками. Ей было восемнадцать лет. Она так сама и сказала: «Мне восемнадцать лет». У нее был как раз тот счастливый период жизни, когда женщина спокойно может объявлять свой возраст. Старше, к тридцати, и даже за двадцать пять, это делать уже не любят. Машка, прочем, тоже не любила объявлять свой возраст, но по совсем другой причине — хотела казаться старше. Помнится, на отдыхе в Египте ей по возрасту в рецепции отеля защелкнули браслет другого цвета, чем взрослым, для того, чтобы бармены не наливали спиртные напитки. Тут, в Турции, такого разграничения, к сожалению, не было.

Григорьев некоторое время поболтал с девушками. Гиды жили в пансионате на краю поселка в комнатушках без телевизора, холодильника и с общим душем в коридоре. Григорьев решил подлизаться к турчанке:

— Радуйтесь, здесь у вас жить хорошо — всегда тепло!

Однако турчанка на это ответила просто:

— Жить везде трудно!

— Это, конечно, так, но у вас тут хотя бы погода хорошая! — возразил ей на это Григорьев.

Потом Григорьев опять засел в тени у бассейна и снова пил пиво. Появился и заспанный Влад со своей золотой цепью на шее, уселся рядом.

Григорьев ему обрадовался, вытащил из сумки наладонный компьютер с закачанной туда «Историей» Геродота, открыл на закладке, зачитал вслух:

— «А Хеопс, в конце концов, дошел до такого нечестия, по рассказам жрецов, что нуждаясь в деньгах, отправил собственную дочь в публичный дом и приказал ей добыть некоторое количество денег — сколько именно, жрецы, впрочем, не говорили. Дочь же выполнила отцовское повеление, но задумала и себе самой оставить памятник: у каждого своего посетителя она просила подарить ей, по крайней мере, один камень для сооружения гробницы. Из этих камней, по словам жрецов, и построена средняя из трех пирамид, что стоит перед великой пирамидой (каждая сторона этой пирамиды в полтора плефра)» Плефр это примерно сорок пять метров.

Впрочем, Влад такой истории вовсе не удивился:

— Про пирамиды — не знаю, они сейчас не в моде, но особняки на этом деле очень даже делают и сейчас. Мечта многих женщин: продаться подороже.

— Ты слушай дальше… «Затем царствовал его брат Хефрен и тоже построил пирамиду, правда, не такую высокую, как Хеопс. Эти 106 лет правления братьев считаются временем величайших бедствий для Египта, и египтяне этих фараонов ненавидят. Сын же Хеопса Микерин решил дать народу облегчение и распустил строительные бригады. Однако и его поразило несчастье. Он потерял единственного ребенка — дочь. Микерин приказал изготовить из дерева пустотелую статую коровы, позолотить и затем положить в нее покойную дочь. Рядом стоят двадцать колоссальных статуй обнаженных женщин, по версии жрецов, наложниц Микерина. Существует и другая версия этих событий. Будто бы Микерин воспылал страстью к своей родной дочери и против ее воли овладел ею. После этого девушка, говорят, с горя и стыда сунулась в петлю. Отец же предал ее погребению в этой самой корове, а мать девушки велела отрубить руки служанкам, которые выдали дочь отцу». Однако маленькую пирамидку этот самый Микерин под конец жизни все же себе соорудил. Так вот, там предрекалось, что Египет должен был 150 лет терпеть бедствия, а потом все должно выправиться. Наша страна терпела бедствия семьдесят лет, а если считать с перестройкой — то и все восемьдесят и даже больше. Такое ощущение, что все куда-то бегут и пытаются чего-то достигнуть или получить как можно скорее. Чего? Чего такого можно достигнуть? Ведь финиша, куда бы прибежал и там отдохнул, нет в принципе. Точнее финиш один: могилка где-нибудь на Красненьком кладбище. Тут без вариантов. Да, вот еще мне понравилось из Геродота. Один фараон внезапно ослеп из-за того, что однажды в ярости кинул копье в воду Нила. Сейчас зачитаю. «Десять лет он был лишен зрения, пока на одиннадцатый год ему пришло послание оракула, что срок кары истек, и царь прозреет, промыв глаза мочой женщины, которая имела сношение только со своим мужем и не знала других мужчин. Сначала царь попробовал мочу своей собственной жены, но не прозрел, а затем подряд стал пробовать мочу всех других женщин. Когда, наконец, царь исцелился и стал вновь зрячим, то собрал всех женщин, которых подвергал испытанию, кроме той, чьей мочой, омывшись, прозрел, в один город, теперь называемый Эрифраболос. Собрав их в этот город, царь сжег всех женщин вместе с самим городом. А ту женщину, от мочи которой он стал вновь зрячим, царь взял себе в жены»…

Читая Геродота, Григорьев с сожалением подумал, что в ту поездку в Египет тоже ведь собирались ехать смотреть пирамиды, но так и не собрались. Это Машка бастовала: далеко ехать, а в автобусе ее тошнило. Григорьев хотя и настаивал, но так и не переубедил ее. Помнится, шумно обсуждали эти дела на пляже, а какой-то мужик закричал из-под соседнего зонтика: «Никуда не ездите, нехуй там смотреть — одни развалины! Ехать туда долго, потом завезут на фабрики, типа духов или каких-то поделок. Только зря время потеряете, лучше на море побыть!»

Впрочем, тетка, загоравшая рядом, с ним не согласилась:

— Чего мне это море! Я сама из Одессы, море каждый день вижу. Мне это вовсе не интересно, а вот пирамиды я всегда мечтала посмотреть.

— Тебе как тут еда? — спросил Влад. — Чего-то у меня изжога от нее изжога.

— Да полное дерьмо, но бывает хуже, — согласился Григорьев.

Утром девушка-шоколадка с соседнего лежака на пляже рассказала Григорьеву, что все время пребывания в Таиланде после любого приема местной пищи у нее начиналась тошнота, рвота и понос. Вернулась она оттуда похудевшая с черными кругами под глазами, отъедалась уже дома, в Москве. А девушка и так-то была не из упитанных. Мать запаниковала, послала к врачу, но тот вроде как ничего плохого не нашел, а сказал странное слово «идиосинкразия». Когда его попросили расшифровать диагноз, тот перевел как «индивидуальная пищевая гиперчувствительность». Подруга Аля ей на это сказала так: «Зря ты вообще ходила к врачу. Никогда не видела, чтобы врачи кому-нибудь помогли: ни животным, ни людям». У нее перед этим от чумки умерла любимая кошка, и Аля пребывала в глубоком душевном расстройстве.

В этот самый момент девушка-шоколадка перевернулась на своем лежаке, и из ее купальника неожиданно выскочили прелестные грудки с розовыми сосочками. Шоколадка намеренно не спеша запрятала свое сокровище назад.

Водное поло после обеда почему-то отменили, делать было нечего, пошли с Машкой болтаться по магазинам и лавкам. Шли по тенистой стороне, периодически выходя из тени в солнечное пекло, как на сковородку. Из дверей сразу же высунулся продавец:

— Уважаемые, зайдите в наш магазин! Почему проходите мимо?

— Отстань, урод! — отрезала Машка.

— Чего это ты с ним так грубо? — даже удивился Григорьев.

— Надоели! Как мухи липнут!

Купили Машке модные босоножки, которые она сразу же и надела и которые тут же и развалились метров через пятьдесят после выхода из магазина. Пришлось вернуться, туфли без слов поменяли на другие, хотя особых иллюзий, что эти продержаться долго, Григорьев не испытывал. Впрочем, их заранее предупредили: «Здесь неплохи только кожа и текстиль. Все остальное — дрянь!» Продавец же утверждал, что сам покупал туфли якобы в Стамбуле аж по сорок долларов и сейчас распродает из-за обстоятельств. Все здесь продавалось главным образом под известными торговыми марками, типа D amp;G, Prada, LaCosta и так далее. Григорьев осматривал лавки на возможность тайного борделя. В одной была какая-то задняя дверь, у нее на стуле сидел сонный турок. Впрочем, турок этот был вполне европейского вида, и даже за русского вполне мог сойти. Русские тоже есть довольно чернявые.

Вечером подруги объявили Григорьеву, что завтра они все втроем едут на экскурсию посмотреть на саркофаг Святого Николая Чудотворца в городе Демре (в древности — Мира), и на яхте смотреть затонувший город у острова Кекова, а также на усыпальницы Ликийской эпохи, что находились рядом с античным театром на окраине того же Демре.

После представления Ирина с Олесей как всегда исчезли. И Наталья тоже.

Появились они только на следующий день вечером.

— Ну, и как? — поинтересовался Григорьев у них про экскурсию.

— Мне не понравилось! — ответила Ирина.

Поездкой она осталась недовольна. Невнятные развалины под водой ее совершенно не впечатлили. Толпы туристов в других местах — тоже. Они даже какое-то время препирались за столом с Олесей и Натальей, которым поездка, напротив, очень понравилась. Место было довольно известное. Люди со всего христианского мира специально ехали туда, чтобы посмотреть церковь, где когда-то хранились мощи Николая Чудотворца, епископа Мерликийского, того самого — прообраза Санта-Клауса и Деда Мороза, мощи которого в 1087 году крестоносцы похитили и тайно вывезли в Италию в город Бари, где и находятся до сих пор.