Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

Финал вечеринки, как водится, в памяти у всех остался смазанным и смутным. Ничего не поделаешь: устали после трудного рабочего дня. Совершенно трезвый — и накануне, и нынче — актер Саша Рябов ничем не помог. Вчера он уехал рановато, когда еще все оставшиеся сотрапезники сохраняли ясное представление о том, что происходит. Поэтому новой информации он не дал, к тому же оказался на редкость косноязычным молодым человеком.

Другой трезвенник, Ник Дубарев, оператор, заявил, что вчера вообще ничего видеть не мог. В первые же минуты вечеринки он умял какую-то пиццу и прилег вздремнуть прямо посреди декораций, на кровати сериального француза. Кровать эту отлично знал весь город. В ней разворачивалось множество напряженных сцен между Ликой и Островским (именно одну из таких сцен чуть было не досмотрел в свое время майор Новиков). В эту же кровать приходилось переносить действие, когда спонсор сериала, модная фирма «Омела», не подвозила вовремя стильных одежд, которые сдавались группе напрокат. В таком случае Лика снималась в дежурной атласной комбинашке, а Олег Адольфович — в своих собственных трусах. Этих трусов, впрочем, никто никогда на экране не видел — француз, памятуя про прайм-тайм, прикрывался по седую грудь одеялом.

На этом-то самом одеяле и прикорнул вчера оператор Дубарев. Заснул сразу, поскольку вымотался за день, как собака. Он бы давно убрался и спал бы в собственной кровати, но Катя Галанкина попросила после вечеринки подвезти ее домой. Она сама растолкала Ника где-то около полуночи. Сначала они передали жене Островского, не вязавшего лыка, а потом поехали к Катерине. У Катерининого подъезда стоял и ждал ее какой-то мужик с бородкой и ведром желтых хризантем. Майор Новиков понял, что это был тот самый доцент, который до утра пролежал в наручниках. Вот не повезло бедняге!

Рассказы трезвых участников вечеринки выглядели вполне достоверно. Лишь обилие спящих в павильоне тел настораживало. Свидетелями телевизионщики оказались никудышными — путали вчерашнее с прошлогодним, а явь с бредом и творческими планами. Наименее причудливыми были воспоминания сценариста Леши Кайка, белобрысого рослого детины. Он четко знал, кто где вчера сидел, что ел и сколько выпил. Разговоров никаких он не запомнил, потому что думал свою собственную думу, а потом участвовал в танце живота. Он определенно утверждал, что на диван в кабинете лег и прикрылся пальто от Армани режиссер Карасевич собственной персоной, и никто другой. А вот Маринку Хохлову, по его наблюдениям, основательно развезло. Она все время звонила кому-то по мобильнику и приглашала присоединиться к веселой компании. Никто, правда, на зов не явился.

Катерина Галанкина — жена Карасевича, красавица со следами тысячи перекрасок в прическе, — к общей картине ничего интересного не добавила. Она чинно заявила, что вчера все шло, как обычно бывает в подобных случаях. Держалась она достойно, хотя Стас чувствовал: такая и соврет на голубом глазу. Тем временем народный артист Островский от волнения и похмельной слабости вдруг перешел на французский язык, которого не знал. Вопросы, заданные по-русски, он совсем перестал понимать.

Ничего нового не вспомнила и Лика Горохова. Она лишь взахлеб плакала и спрашивала, где Федя. Феди в самом деле не было. По адресам возможных баб, которые предоставила жена пропавшего, Катерина, обнаружить режиссера пока не удавалось.

Эффектная Надежда Кутузова играла в сериале самое себя, хозяйку модельного агентства. Ни с того ни с сего она напустила на себя чопорной официальности. Было достоверно известно, что вчера она отплясывала танец живота, а после лихо укатила с Кайком, но о своем танце и о прочем говорить она наотрез отказалась. Даже требовала присутствия адвоката.

Молодой художник Супрун адвокатов не звал, но «ничего такого», как он сам выразился, не видел.

Станислав Иванович распустил по домам всю компанию и признал: как лежал на этом деле поутру густой туман, так и остался лежать. Стало быть, придется проверять тысячу версий. Думать над ними сначала помешала администраторша съемочной группы Марина Хохлова. Она не пошла домой, а пристала к майору с вопросом, когда можно будет возобновить в павильоне съемки. Хорошо бы дня через три!

Стас в ответ снова поинтересовался, кого это она вчера звала по мобильнику на вечеринку. И вправду ли никто так и не приехал? Марина потупилась и призналась, что не помнит, кому звонила и звонила ли вообще. Номера ее вчерашних собеседников может дать телефонный оператор, а сама она помочь бессильна.

Выпроводив Марину, майор Новиков уныло поглядел сквозь пыльное стекло на кусты сирени, на крыши соседних цехов. Сегодня весна его нисколько не радовала: он не любил дел, связанных с мастерами искусств. Таковых в его практике было немного. И всякий раз приходилось разгребать целые кучи чепухи! Особенно долго надо было возиться с поисками мотива. В результате обнаруживалось, что у творцов все как у людей — корысть, ревность, зависть. Но сами фигуранты никак не хотели верить в низменность своих побуждений. Они неутомимо выдумывали какие-то сложности и пытались доказать, что психология у них много извилистей, чем у простых смертных. «Кино! — вздохнул Железный Стас. — Телевидение! Темный лес! Черт их разберет… Вот те арендуемые домики, что за кустами, куда милее. Там все ясно. Если хорошо пошуровать, наверняка чего только там не сыщешь: и водку паленую, и «Шанель» номер 5 родом из провинции Гуаньчжоу. Даже производствишко какое-нибудь подпольное там вполне может процветать. А что? Проверим всех!»

Майор решительным шагом покинул павильон и направился к ближайшему строению. Когда он проходил мимо груды раскрошившихся бетонных плит, то увидел, что на них, в тени сиреней, примостился художник сериала Антон Супрун. Художник прижимал к уху мобильный телефон.

— Если б ты знал, Валерик, — радостно говорил Супрун, — в какое дерьмо ты меня втравил. Тут такое началось! Одно тебе скажу: женщинам не верь, а главное, никогда их не люби!

В ту же минуту блестящие вишни черных глаз молодого художника наткнулись на лед и сталь взгляда майора Новикова. Антон Супрун сразу смолк. Он медленно приподнялся с бетона и, не отнимая от щеки мобильника, удалился в заросли. У него была угловатая походка молодого оленя Бемби.

Железный Стас недовольно посмотрел ему вслед. Втравленный, по его словам, кем-то в дерьмо художник еще полчаса назад казался майору едва ли не самым немудрящим человеком в съемочной группе. А с ним тоже, оказывается, не все так просто. Интересно, при чем тут, в местном дерьме, женщины, которым нельзя верить?

Интуиция никогда не подводила майора Новикова. Не изменила она ему и на этот раз. Ничего обманчивого и сложного в Антоне Супруне действительно сроду не бывало. Всякий с первого взгляда понимал, что этот парень чист и ясен как день — настоящий счастливчик и баловень если не судьбы, то каждого нового дня!

Сериал «Единственная моя» Антон горячо любил. Он уже имел с него свои первые пятнадцать минут славы: зимой дал телевидению свое первое в жизни интервью. После этого на него сразу стали показывать пальцем соседи. Поскольку он был молод и красив, девушки всей области, даже из самых отдаленных медвежьих углов, забросали его признаниями в любви и письмами. Во многие письма были вложены фотографии в купальниках и даже топлес.

От этого всего Антон ничуть не ошалел и не зазнался. Быть всеобщим любимцем он привык давно, чуть ли не с детского садика. Ему сейчас уже было за двадцать, а выглядел он едва на восемнадцать. Высокий, в черных кудряшках, с румяным симпатичным лицом и темно-вишневым простодушным взглядом, он нравился сразу и всем. Главное, он и в самом деле был именно таким, каким казался, — добродушным, незлым, безотказным. Все звали его просто Тошиком.

Правда, в своем художественном институте Тошик учился очень плохо, и совсем не потому, что был бездарен. Тошик просто был ленив той специфической юной ленью, которую извиняли античные мудрецы. Нет, он не был вялым лежебокой и тупым бездельником. Просто все нужное, полезное и требующее методических усилий он отвергал. Зато он был неутомим во всякой занятной ерунде, пустяках и развлечениях. Например, он трудолюбиво лепил сотни пластилиновых гоблинов, потому что некстати увлекся «Властелином колец». Он часами взрывал за мусорными баками разноцветные петарды, а дома дрессировал толстого кота-кастрата Пушка, который отличался редкой бездарностью. Было у Тошика и множество других, столь же трудоемких занятий.

А вот от институтских штудий его мутило. Случалось, он писал забавные, но довольно топорные композиции. Но его рисунок неизлечимо хромал. Простоять три часа подряд за мольбертом было для него пыткой. Обычно он старался отпроситься после первой же пары — жаловался, что у него стреляет в ухе, скрутило живот или тошнит. Еще чаще он просто сбегал.