Молнии - Жан Эшноз

Покинув наконец зал, Этель Аксельрод не идет, однако, в павильон для женщин, где уже толпятся ее подруги из высшего нью-йоркского общества, приехавшие в Чикаго полюбоваться чудесами техники, сулящей упростить им жизнь, — от первой в мире посудомоечной машины до первой застежки-молнии. Увидев поблизости от колеса Ферриса[1] своего мужа в обществе юного Ангуса Напье, она и к ним почему-то не подходит, а направляется к фонтанам с подсветкой, сооруженным специально для этой выставки. Норман Аксельрод, всецело поглощенный разговором со своим секретарем, не обращает внимания на удаляющуюся супругу, чего не скажешь о юном Напье.

Остановимся ненадолго на персоне юного Ангуса Напье. Этот низкорослый человечек, с виду робкий и запуганный, на самом деле коварен и лжив, хотя чистый, невинный взгляд и ангельски безмятежная физиономия противоречат его змеиной натуре, отчего он производит впечатление сумасбродного ребенка, который способен замучить до смерти любое живое существо, со слезами прижимая свою жертву к груди и признаваясь ей в вечной любви между двумя сеансами пыток; этим качеством он напоминает актера Элишу Кука-младшего, который родится в Сан-Франциско только через десять лет, в один день с Ричардом Видмарком, то есть двадцать шестого декабря, вырастет здесь, в Чикаго, а затем отправится в Голливуд делать карьеру комедийного актера второго плана.

Вам следует знать, что Ангус Напье питает безответную страсть к Этель, вот почему он постарался сделаться необходимым Норману, усерднейшим образом исполняя свои секретарские обязанности, дабы находиться как можно ближе к супруге своего патрона, которая, несмотря на природную доброту и передовые убеждения, считает этого юнца образованным лакеем и не более того. Однако юный Напье весьма проницателен: следя за Этель, он угадывает ее нарождающийся интерес к Грегору, и в его душе закипает беспощадная ненависть к этому человеку. Он смотрит, как Этель удаляется в сторону фонтанов, но ничего не говорит своему хозяину.

12

Тем временем Грегор вытирает руки одноразовым полотенцем, извлеченным из своего чемоданчика, и мысленно перебирает эффектные трюки, связанные с электричеством.

Например, можно как-нибудь на днях осуществить свой давний замысел — закутаться в простыню из холодного огня, которая, согласно его расчетам, способна согреть голого человека даже на Северном полюсе и из которой он выйдет не только живым и невредимым, но и усовершенствованным, со свежими мозгами, обновленными органами и омоложенной кожей. Кстати, если уж речь зашла о здоровье: давно пора внедрить в больницах его метод анестезии под высоким напряжением. Недурно было бы также закапывать высоковольтные кабели под школьными зданиями, дабы стимулировать нерадивых учеников, а в театрах — под гримерками, где электрические разряды будут поднимать актерам тонус и помогут бороться с мандражом перед выходом на сцену. Да, нужно заняться всем этим, и поскорее.

Однако эти мелочи не идут ни в какое сравнение с его новой, куда более грандиозной идеей, а именно с системой ночного освещения всей нашей планеты. Это будет единая и всеобъемлющая система. Для достижения цели достаточно всего лишь послать токи высокой частоты в верхние слои атмосферы Земли, где воздух сильно разрежен, а газы по природе своей похожи на те, какими Грегор наполняет некоторые из своих ламп. Мало того, что города будут ярко освещены и обойдутся без традиционных уличных светильников и фонарей, столь же дорогостоящих, сколь и безобразных: этот способ позволит также значительно повысить уровень безопасности движения наземного, морского и воздушного транспорта.

Обычно он не любит раскрывать свои замыслы посторонним, делая исключение лишь для нескольких специалистов международного масштаба, с которыми водит знакомство. Но когда они спрашивают его, каким образом он собирается послать потоки электричества на такую высоту, он отвечает, пожимая плечами: «Ну, это элементарно!» — и тут же замолкает. В том-то и состоит главная трудность общения с ним: никогда не ясно, реален его проект или речь идет о несбыточной мечте, не говоря уж о блефе. Главный принцип Грегора — не раскрывать свои методы до того, как он апробирует их, и потому никто не понимает, впрямь ли он намерен разрабатывать такие штуки или насмехается над слушателями. Впрочем, за неимением денег, его идеи пока остаются всего лишь идеями.

В настоящий же момент Грегор обрезает ногти — предельно коротко, чтобы избавиться от накопившихся под ними частиц посторонней материи, повторно моет руки, приглаживает волосы перед зеркалом и отправляется на вокзал, спеша попасть на скорый поезд Чикаго — Нью-Йорк. Он обдумает свои проекты в пути и поспеет в свой отель как раз к ужину.

13

Вскоре, однако, недостатка в деньгах у него не будет.

По прошествии семи лет Грегор становится богачом или, вернее, виртуальным богачом: теперь его престижное положение в «Вестерн юнион» позволяет ему весьма комфортно жить в кредит. Во всяком случае, он достаточно богат, чтобы расположиться в гостинице «Уолдорф-Астория», самом роскошном отеле Нью-Йорка, а то и мира, где он сразу на год снимает просторные люкс-апартаменты для холостяков. Он ужинает там в одиночестве, в определенные часы, никогда не изучая меню, а просто заказывая желаемое по телефону; час спустя он появляется в Пальмовом зале, самом шикарном ресторане этого великолепного отеля, где неизменно сидит в углу, спиной ко всем, из боязни, что к нему начнут приставать, и где его всегда обслуживает не рядовой метрдотель, а исключительно главный — таково было его категорическое требование с самого начала.

На дворе стоит ноябрь, и сегодня ему придется поужинать раньше обычного, поскольку Вестингауз известил его о своем приезде в «Уолдорф» ранним вечером. Это незначительное изменение не очень-то приятно Грегору — он человек твердого распорядка и твердых привычек, но из почтения, а также из любопытства он решает не перечить решениям предпринимателя.

Когда Грегор спускается в ресторан, на его столе уже высится стопка заранее приготовленных белоснежных салфеток; их здесь двадцать одна. «Зачем одному человеку столько салфеток?» — спросите вы; дело в том, что его страх перед микробами настолько усилился, что перед едой ему необходимо тщательно и самолично вытереть приборы, тарелки и бокалы, хотя серебро и хрусталь Пальмового зала и без того сверкают, как солнце. «А почему же именно двадцать одна?» — упрямо спросите вы; да потому что данная цифра делится на три, а это, как уже было сказано, прекрасно, почти так же прекрасно, как адрес его лаборатории: Третья авеню, дом тридцать три.

Итак, он надраивает столовые приборы один за другим, даром что они вовсе не требуют такой заботы, и коротким взмахом руки велит главному метрдотелю подавать еду. Однако даже когда приносят ужин, он и не думает приступать к трапезе: сначала ему нужно определить — последовательно и в считаные секунды, ибо он уже в этом поднаторел, — точный объем каждого блюда, а затем каждого бокала; далее — вместимость каждой ложки и подъемную силу каждой вилки. Расчеты эти тем более необходимы, что без них он и голода-то не почувствует, — на самом деле, именно они и помогают ему питаться: не проводя их, Грегор и вовсе не любил бы есть.

Кстати, одними объемами дело не ограничивается, нужно также определить точное количество кусков, набираемых вилкой, а поскольку его страсть к подсчетам все растет и растет, он и тут не успокаивается. Число шагов между отелем и лабораторией. Количество зданий, экипажей, мужчин, женщин, голубей — главным образом голубей, — встреченных по дороге. Ступеньки всех подряд лестниц, даже тех, по которым он ходит ежедневно, как при подъеме, так и при спуске, с целью проверить, все ли они на месте, или же попросту чтобы не упасть и не расквасить себе физиономию. В те времена эскалатор еще не изобрели, иначе Грегор непременно начал бы пересчитывать ступеньки и там — затея совершенно бессмысленная. И если он не ведет учет своим вдохам и выдохам, то вовсе не потому, что это не пришло ему в голову, — напротив, это было бы очень соблазнительно, просто он пока не решил, что лучше — корить себя за отказ от этого занятия или, напротив, чувствовать облегчение: выбор зависит от того, с какой ноги он встает в тот или иной день. Отказ все-таки позволял ему выиграть немного свободного времени, ибо считать все подряд без передышки, как вы понимаете, очень утомляет мозг.

Самое любопытное заключается в том, что Грегор — и об этом мы тоже вам сообщали — пренебрегает также и подсчетом денег. А ведь он богат; кроме того, общеизвестно, что деньги к деньгам липнут. И Грегор мог бы разбогатеть еще больше, но, похоже, это его совершенно не заботит, он вполне удовлетворен своей нынешней жизнью и считает излишним улучшать ее. Зато он ведет скрупулезный счет времени, и не прервал этого занятия ни разу за все свои почти пятьдесят лет. Впрочем, если сейчас он каждые тридцать три минуты глядит на часы, то вовсе не затем, чтобы узнать, который час, — у него такое же безошибочное чувство времени, как абсолютный слух у музыкантов. Просто нынче вечером, после ужина, Грегору предстоит принять у себя в апартаментах Джорджа Вестингауза, который назначил эту встречу по телефону довольно мрачным тоном, дав понять, что для разговора у него есть серьезный повод.