Ню - Борис Берлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выходи – скажу – за меня…
Только вот, замужем она уже, такое дело… Да и вообще, банально это все – одну клетку на другую…
И не согласится она – на клетку то… Ей бы, птичке моей, летать – всю жизнь. Куда ей снова замуж. И потом, быт. Любовь наша – хрустальная, не для того мы ее так бережем и лелеем, от постороннего глаза укрываем, чтобы – р-р-раз – и окунуть с головой во все эти мерзости бытовой неустроенности и серости семейных будней – вот тебе, ешь, ешь.
Она мне:
– Макароны не забудь купить и яйца. А то кроме пива, толку от тебя…
Я ей:
– Ты вчера вон еще юбку купила, зеленую, и кофточки… две. И так уже в шкафу места нет, скоро в холодильник складывать начнешь…
Нет. Не хочу.
И она не захочет.
Муж у нее – музыкант, когда-то в оркестре играл. Она рассказывала – талант был редкий, каких мало, альтист. И альт у него был дорогой очень, особенный, чуть ли не Вильом или Альбани. Но – пить стал. Дальше вам ничего объяснять не надо, правда ведь? Сами все понимаете. И еще он на двенадцать лет старше ее, так что же вы хотите… Она говорит, что косится он на нее в последнее время, словно догадывается. И не разговаривает почти…
А у нас – уже год почти, представляете? Год счастья, не семейного, а обычного, человеческого, почти каждый день. Когда счастье – и каждый день, вы такое видели? Абсолют, понимаете…
…Дело не только в сексе, с этим как раз все нормально. Ну, то есть – улет… Но об этом я не хочу и не буду, это только наш с ней секрет и формула блаженства. Только ради этого уже стоило родиться, чтобы такое познать и испытать…
Я о другом – об Абсолюте. О поисках его. О том, как жить в одном городе – врозь и вместе – сразу, без быта, без боли, без усталости друг от друга… Ну вот любовь – нетто, понимаете…
…Подарю колечко и скажу:
– Просто так, любимая, просто так. Во имя нашей любви…
Хотя… А как же это она мужу дома объяснит колечко-то мое? Может – нашла… Конечно. А что? Что в этом такого – нашла… Повезло человеку один раз в жизни. Ну, вообще-то, не один. Но речь не об этом…
…Зато как ловко сидеть будет у нее на пальчике. Как она его теребить будет, так и сяк поворачивать, вспоминая обо мне…
Оказывается, когда бьют – в лицо, не по лицу – от любви, а – в лицо и «за дело», это ужасно больно и унизительно.
И унижение это настолько страшное, что слезы – не соленые даже, а – горькие, и не льются, а брызжут – мгновенно. Вот – удар, как взрыв, и – жар. Кожа, мякоть, кости – впечатываются, врезаются в тебя. Нет, не так, ты сама – врезаешься – в себя, чтобы убить – себя же… И – горячо, и горькие, горькие слезы…
Только это и помню – жар и горечь. И унижение…
Потом пришла боль, а все остальное – просто перестало быть…
Муж пришел с цветами.
Молчал. Ушел. Цветы лежали на подоконнике, пока не завяли совсем.
Любимый мой приходил – поникший, понурый. Не надо, милый, не надо. Это просто плата. За любовь. За наш Абсолют. Ведь за все надо платить, ты же знаешь, правда? Хороший мой…
И пусть. И пусть…
…Просто ты не знал, как сладок быт, когда вместе, если – любовь… Не знал. Боялся узнать… Ну, да я тебя на-учу…
Я ведь, если чего сильно захочу… А если что не так – ну мало ли, что в жизни случается-то…
Только не в лицо, любовь моя. Только не в лицо…
…А колечко – бог с ним. Бог с ним, говорю, с колечком.
Перед тем как ударить, он его с пальца у меня сорвал и отшвырнул. Закатилось оно куда-то. Наверное, за футляр от альта его. Найду. Не тревожься. Потом найду, ты не беспокойся, не надо. Главное – не в лицо…
Я навещаю ее по субботам. Раз в месяц. Уже целый год.
Чаще – никак не получается. Работа, то, се…
К тому же, женщина у меня теперь. Познакомился у друга на свадьбе, вот уже два месяца вместе. Расписаться собираемся. А после – еще труднее будет выбираться.
Да и не узнает она меня…
«…Закрытая черепно-мозговая травма в результате удара тупым предметом. Перелом нижней челюсти. Множественные кровоподтеки».
Это я в истории болезни увидел. Не понимаете? Сначала он ее – в лицо, а потом – по голове. А лицо у нее было… Как же это можно было – в лицо…
В отделении у нее весь персонал, нянечки там, сестры – женщины, она привыкла к ним, а тут санитар один из мужского отделения зашел случайно. Искал он кого-то, или что – не знаю. Наверное показалось ей… И невысоко вроде, второй этаж, люди, бывает, с такой высоты падают, и – ничего… А она – прямо о ребро тротуара, тем же местом…
«Только не в лицо» – кричала…
А колечко мое только один раз и примерила. Вот…
Быть богом
– Остановка сердца! – старшая сестра кинулась к дефибриллятору.
Это произошло тридцать секунд назад.
У меня есть шесть с половиной минут, чтобы спасти его жизнь. Именно через это время мозг Однорукого умрет.
Шесть с половиной минут – до его смерти…
Само взрывное устройство было не очень большим и тяжелым – обычный термос, набитый взрывчаткой по самую пробку, и самодельный детонатор. Основной вес приходился на ржавые гвозди, гайки, болты и просто куски металла, которые должны были разлететься при взрыве, увеличив количество жертв многократно. Все это вместе весило килограммов пятнадцать и оттягивало его плечи и лямки старого, штопанного-перештопанного рюкзака.
Он даже спросил у Инженера, что будет, если они не выдержат, и все это упадет на землю прежде, чем он доберется до цели. Выводя провода к нему под куртку и закрепляя их на груди, тот ответил:
– Аллах велик. Положись на него и не сомневайся. Сегодня ты станешь шахидом, забравшим жизни неверных…
В реанимации – семь коек, у каждой своя история, часто – свое прозвище. У тех, кто на них лежит, иногда тоже.
У этого – Однорукий.
Моя команда обступила его и ждет указаний…
Оживлять – такое занятие… В общем, если получается, чувствуешь себя немного богом.
Получается где-то – пятьдесят на пятьдесят… Ну и, конечно, все зависит от слаженности действий.
Указания, больше похожие на приказы, все двигаются быстро и ловко – больной розовеет – одно удовольствие так работать…
…60 секунд…
– Шеф, мы готовы… Шеф!
…Шесть минут до его смерти…
Он хорошо знал дорогу. Много раз видел ее на экране монитора и слушал объяснения Инженера.
Как не вызвать подозрений.
Как дойти до цели.
Как затесаться в людскую толпу.
Произнести слова молитвы.
Замкнуть цепь.
Взрыва не произошло…
Он лежит у нас уже три недели. С того самого дня…
Ну, вы помните, целых два дня все газеты и все теле и радиопрограммы только об этом и говорили.
Кто-то первый произнес или написал: террорист – неудачник. Бомба взорвалась у него в руках, никого не убило – повезло, только одна женщина ранена осколками в живот. У самого оторвало правую руку, а также многочисленные проникающие осколочные ранения лица и туловища.
Только одна женщина…
Времени уже не было, он это знал и сделал все, как научил Инженер. Недаром он так старательно тренировался. Он все запомнил, и руки сделали все сами.
Правая – в карман, там самодельная граната…
Левой – за кольцо, и…
Рывок!
Пять секунд…
Кругом люди, но даже те, кто близко, не успевают понять. Спокойные глаза и спокойные лица… А вот эта, она совсем рядом, с цветным пакетом в руках, смотрит на него с удивлением, не понимает тоже…
– Аллах акба-а-а-ар!!!
Ее привезли в шоке.
Широко открытые глаза, сухие губы и развороченный живот.
Когда ей расцепили руки, увидели пластиковый пакет, а в нем – иссеченные осколками, окровавленные распашонки и смешной детский розовый комбинезон с заячьими ушами на капюшоне.
– Это… для… Настеньки… – прошептала она и, наконец, потеряла сознание.
Я не знаю, почему не сдетонировал основной заряд, почему не разлетелась острая и ржавая смерть, которой был набит его рюкзак, почему не погибло, не осталось сиротами и вдовами еще множество людей. Им – повезло.
Не повезло только – ей…
…90 секунд…
…Пять с половиной минут до его смерти…
Его привезла следующая скорая – минут через двадцать. Кто-то в толпе все-таки догадался наложить жгут… Крови он потерял столько, что, несмотря на переливание и жидкости, почки отказали уже на следующий день.
Они лежали в соседних палатах…
…Утренний обход всегда начинался с нее.
Девочки-медсестры готовили ее к обходу с особенной заботой, она была чисто вымыта, руки и ноги смазаны смягчающим кремом, а каштановые волосы аккуратно расчесаны.
Шок. Сепсис. С каждым днем ей становилось хуже.
Ее навещали родители и девочка лет семи – старшая дочь. Не помню, как ее звали. Младшая – та самая – четырехмесячная, оставалась дома, ее не привозили ни разу…
Муж оставил ее еще до рождения второго ребенка. Может и приходил, не знаю…
Заканчивался обход всегда одинаково.