Ню - Борис Берлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все точно так же, как тогда, в самый первый раз, когда мы увидели друг друга, в самую первую минуту – глаза встретили глаза, рука встретила руку, а сердце – сердце.
Потому что, что такое – двадцать лет, если перед нами – вечность.
И я знаю – уже скоро…
Белый тюльпан
Жидкость, жидкость, жидкость…
Кровь. Плазма…
Угроза шока.
Антибиотики.
…Четырехмесячная беременность.
Пострадавшая – врач, только-только получила диплом. Двадцать четыре года. Свадебное путешествие в… неважно куда. Автобус перевернулся в горах. У мужа – ни царапины, а она… Обе ноги раздавлены – почти раздроблены.
Ей сказочно повезло. Если это можно назвать везением… Оно оказалось бортом МЧС, возвращавшимся домой из очередной заграничной командировки с врачами и всем, что было ей так необходимо именно сейчас. Мы буквально упали с эшелона на зажатый в ущелье горный аэродром, куда ее должны были доставить с минуты на минуту на местной «скорой». Едва успели развернуться в торце полосы для обратного взлета, как прямо к аппарели подкатила машина с красным крестом. Ее мгновенно перекинули на наши носилки, бегом закатили их вовнутрь, и мы взлетели.
– Не повезло, – еле улыбается синими губами.
Очнулась. Дышит пока сама, но я боюсь как бы не пришлось интубировать.
Ниточка монитора мечется – пульс слишком быстрый
– Ребенок потерян? Да?
– Я не знаю, – честно отвечаю и стараюсь отвлечь ее.
– Тебе чудо, как повезло… И страховка есть, и борт тебе специальный. И домой летишь.
А то вон – в местной больнице тебе уже приготовились обе ноги оттяпать.
– А у нас думаешь – что?
– У нас – спасут. Спасут твои ноги. Про ребенка – не знаю. А ноги точно – спасут.
– А я не хочу ноги. Я хочу малыша. Попроси их, ладно? Попроси. Ребенка – в обмен на ноги.
– Перестань. Тебе не разговаривать сейчас, силы беречь…
Она закрывает глаза. Проваливается в черноту. Боль. Боль. Чем больше боли – тем легче дышать. Потому что если дать чуть больше обезболивающих – заснет слишком глубоко и дышать сама перестанет – тогда трубку в горло – да как можно нежнее и проворнее – но все равно давление упадет, и просто жидкости в вену уже не хватит – шок – адреналин – быстрей, быстрей и….
Если ребенок еще жив, то последнее, что он почувствует – разрывающее грудь биенье материнского сердца.
Хотя какой там ребенок. Так – комочек. Многие такие комочки не задумываясь выскабливают, как упаковку йогурта…
– Долго еще?
– Скоро. Потерпи. Муж-то где – следом летит?
– Летит… – Кусает губы.
– Больно? Терпеть можешь или?
– Могу. Пока могу. Только говори. Говори со мной. Не хочу опять в эту черную яму…[1]
…Мне тридцать восемь. Я не умею плакать. Я не просто врач, а врач МЧС. Вы знаете куда и когда нас посылают. В последние годы все чаще и чаще. Но сейчас это неважно. Сейчас мне необходимо пробить скорлупу ее жуткого одиночества, одиночества боли и неизвестности.
Я беру ее за руку, и ее пальцы рефлекторно цепляются за мои.
…Она была моя студентка. На практике. Мы встретились год назад. А расстались… Да и не расставались мы… Просто у каждого своя жизнь. А между тем и этим произошло то, что произошло. То, что не стоило счастья и спокойствия наших близких.
А ребенок…
Что ж… Она сказала будущему мужу, что беременна. Свадьбу решили не откладывать, чтобы успеть насладиться свадебным путешествием еще до рождения малыша. Вот и насладились…
А я промолчал. Ни моя жена, ни двое наших мальчишек не были готовы к такой сногсшибательной новости.
– Это Б-г меня наказал… За все…
– Что, Рита? О чем ты? Опомнись!
– Я знаю. Я и мужу так сказала… Когда меня увозили… Прости…
– Да что ты. Неважно это сейчас. Совсем…
– Не знаю. Может быть. Если мальчик родится… назову твоим именем… Можно?
Зуммер вызова по внутренней связи. Голос командира.
– Олег, как там твоя подопечная? Довезем?
– Если ты не угробишь – довезем…
– Во-во, в этом-то и дело. Понимаешь, кругом засветки, сплошной фронт… Если бы на посадку и взлет время не потеряли, успели бы проскочить. А теперь все закрылось – ни назад ни вперед. И верхом не пройти, наковальни местами до двенадцати тысяч. Хреново все, понимаешь… Минут через десять-двенадцать может такое начаться… Короче, сам все знаешь, который год летаешь. Ты подготовь там все на всякий пожарный, трясти будет так… Мы, конечно, постараемся, но тут уж – сам знаешь – все от бога…
И это началось… Огромную реактивную машину швыряло во все стороны, где-то в фюзеляже что-то грохнулось – не успели или забыли закрепить, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило снаружи… разряды, светящиеся от атмосферного электричества плоскости, которые неизбежно должны были вот-вот просто отвалиться, рев двигателей…
У Риты были совершенно безумные, потерявшиеся от страха и боли глаза, она смотрела на меня, я видел, как шевелятся ее губы и ничего не слышал, потом все вдруг куда-то провалилось, я обо что-то треснулся плечом так, что искры из глаз, упал на нее, закрывая своим телом и понимая только одно – конец… Самолет падал… Это продолжалось долго – часы, дни, годы, всю жизнь… Когда все это внезапно прекратилось, и я увидел в иллюминатор кусок голубого неба…
Минуты через две – все уже начали приходить в себя, не веря, что живы, снова вызвал командир.
– Олег, ну как? Полные штаны?..Твоя как – жива? Не зря хоть это все, а? Полтора километра высоты потеряли за считанные секунды – спасибо Илу – вывез родной… Я уж думал – труба…
Мы ее довезли…
Отделение интенсивной терапии. Знакомые лица врачей. Принимайте ценный груз. Потом – белое лицо мужа…
…Операции, осложнения, операции. Недели и месяцы…
Мальчик родился в срок и абсолютно здоровым.
Муж… Впрочем, не о нем речь.
Мы встречаемся раз в месяц. Гуляем по набережной, заходим в кафе. Долго сидим близко-близко друг к другу и говорим, говорим, говорим…
Рядом, в коляске, лупит по погремушкам Олег Олегович.
Счастье, которое можно потрогать руками.
Странная парочка – думают про нас. Абсолютно седой, хотя и не старый еще мужик. Прелестная девушка в инвалидном кресле…
А потом – на прощанье – легкий, почти невесомый поцелуй и эта тупая непроходящая боль в груди, наверное, уже до конца…
Не захлебнуться тишиной…
Она перекатилась на живот и поцеловала Марка в губы. Поцеловала легко-легко, буднично так.
– Ты меня погубишь…
– Ты ошибаешься, я это уже сделал. С удовольствием. И продолжаю делать это каждый раз, когда вижу тебя. И буду продолжать делать это до тех пор, пока…
– Пока – что?
– Пока мы вместе, Лора… Вот и все. Но учти, что это будет долго, может быть, очень долго…
– Ты настолько меня любишь? – Она отодвинулась от него и оперлась на локоть.
– Я очень тебя люблю, ты даже не представляешь – как… У меня никогда не было такой, как ты… И, думаю, не будет. Просто потому, что второй такой – нет на земле… Иногда мне кажется, что ты можешь вернуть мне – музыку…
Он провел рукой по изгибу ее бедра.
– Даже внешне ты похожа на нее…
– На кого, Марк?
– На королеву музыки, на виолончель.
– Скорее, на королеву-мать. Не забывай, я на… почти пятнадцать лет старше…
– Правильно, ты ведь виолончель, созданная старым мастером, стало быть тебе должно быть никак не менее… ста пятидесяти-двухсот лет, – он улыбнулся, – но зато как звучат твои струны, и какое наслаждение извлекать эти звуки…
– Твои слова – боль и блаженство… Они стоят всей музыки мира. Кроме той, которая еще не написана… Твоего концерта для виолончели. Виолончели с оркестром. Для меня – с оркестром… Я буду твоей музыкой, твоим инструментом, твоей нотной бумагой, всем – пиши… Пиши – моей любовью к тебе.
…– Ты мой последний мужчина… – она лежала на боку и смотрела на него без грусти. – Когда я увидела тебя впервые, я это сразу поняла. Потому-то все и произошло так быстро… Я ведь уже большая девочка…
– И ты так спокойно об этом говоришь? Послушай, ты ведь очень красивая женщина, Лора. Скажи, сколько у тебя было мужчин? Хотя бы тех, кого помнишь, кто не прошел просто так…
– Зачем тебе знать, любимый…
Лора потянулась, выгнула спину, потерлась щекой о его плечо.
Теперь солнечный свет танцевал на ее животе и бедрах.
Где-то хлопнули ставни. Прозвенел колокольчик убегающего трамвая, зашумела встревоженная ветром листва.
Музыка была совсем рядом…
– Я же сказала, ты – мой последний. Какое мне дело до других – и тех, кто был, и тех, кто не будет уже никогда… Это же так просто, Марк. Ты заслонил их всех – и все…
– Ты хочешь сказать…
– Я хочу сказать лишь то, что сказала.
– Но ведь ты все еще так молода, так хороша собой, так упоительна, Лора…