Ню - Борис Берлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но ведь ты все еще так молода, так хороша собой, так упоительна, Лора…
– Дело не в этом, совсем не в этом… Просто я знаю, что только с тобой я смогу исполнить то, что должна… Те, что были раньше, были просто поисками – тебя. Я искала. И, наконец – нашла. Мне кажется, что вся моя жизнь была ожиданием этого утра, ожиданием – тебя…
– Ты вся – тайна, Лора… Ты так же таинственна и бесконечна, как музыка, которую я потерял.
– Она вернулась, твоя музыка, разве ты не… Ну, прислушайся… Слышишь, как задышали струны, как лег в ладонь смычок. Слышишь?
Он приподнялся, опершись на локоть, и сказал:
– Я знаю, кто ты, ты – виола. Viola de l’amour…
– Почему именно она?
– Однажды мне пришлось увидеть два инструмента Гварнери – скрипку и виолу. Он создал их вместе, не помню, для какого-то дожа… Так они и лежали рядом в футляре – юная девушка и женщина… А как они звучали! Ты напомнила мне эту виолу… Твое тело, его линии, и звучишь ты так же, особенно в низком регистре… Дай,, дай мне… услышать… еще раз… еще раз… еще…
…– Послушай… Послушай, она и в самом деле вернулась! Лора, она здесь, здесь… Она льется… Я слышу, я чувствую ее… в тебе… Каждую… ноту… каждый… звук… Все вместе и… всю… тебя… Ты полна ею, ты вся – она… Ты и есть – она, ты и есть – она,, ты и есть – она…
…Вслед за первыми скрипками вступили вторые и третьи, и все остальные инструменты, повинуясь невидимой дирижерской палочке, достигли вершины и – захлебнулись тишиной…
Звук виолончели ворвался в упавшую пустоту, заполняя собой все вокруг, и замер, и длился, и смычок был бесконечен и нежен, и груб, и беззащитен, рождая – Музыку…
…Низкое, вибрирующее, нарастающее «А-а-а-а-а…» возникло, взмыло в крещендо и, затихая – длилось, длилось, длилось… без конца…
– Марк, вы смели все авторитеты. Вы написали нечто такое, что не укладывается ни в какие каноны. Законов гармонии больше не существует… Прежних законов, потому, что вы их уничтожили и создали – свои… Ваш концерт… А почему у него такое странное название – «Viola de l’amour»? Это же концерт для виолончели… Да, она предшественница, конечно, но это необычно, странно… Н-да… Вы знаете, надо заказать партитуру для оркестра. Я думаю, через три-четыре недели мы сможем начать репетиции…
…Она не пришла. Ее место на премьере так и осталось пустым. Он искал ее – недолго. Скоро он забыл ее совсем.
Но иногда, в те вечера, когда он оставался один, и тишина становилась невыносимой, к нему прилетал чудесный, живой голос виолончели. Он говорил, шептал, трогал листы нотной бумаги и исчезал, оставляя на них – в верхней части, только три слова – «Viola de l’amour»…
Во имя отца и сына, и святого духа…
– Что значит, не совсем умер? Как это – не совсем?
– Простите, – говорю я, – я просто неправильно выразился. – Дело в том, что в настоящий момент времени жизнедеятельность всех его органов поддерживается нами искусственно. Поэтому, с формальной точки зрения, он – вроде бы – жив. Но мозг его мертв. Он пострадал необратимо. К сожалению… Он не в состоянии выполнять свои функции, и, как только аппараты будут отключены, органы его тела перестанут функционировать, и оно умрет. Повторяю – тело… Поскольку, практически, только оно и осталось, как человек, как личность, он уже не существует.
Я говорю, как робот. У меня сейчас ничего не выражающие глаза и отсутствующее выражение лица. Потому что каждый день – ну, почти каждый – передо мной одна и та же, похожая картина. Горе. И часто это горе приходит к людям вместе со мной. До того они могут хотя бы надеяться, а я эту надежду у них – отнимаю. Совсем. Несу им – смерть…
– И как долго вы еще будете… поддерживать?
– Столько, сколько необходимо, до принятия решения об извлечении его органов, в качестве донорских, для пересадки тем, кто в них нуждается…
– А кто… принимает это решение?
– По закону, если сам пострадавший не оставил на этот счет никаких распоряжений, то его ближайшие родственники. В данном случае – жена, вы…
– А если я не соглашусь?
– Тогда мы отключим его от аппаратуры сразу же.
– Но – почему?
Я смотрю на нее и терпеливо повторяю:
– Потому что его мозг уже умер, понимаете? Ваш муж умер от кровоизлияния в мозг. Его мозг залит кровью. Он не очнется никогда, понимаете? Это невозможно… Мозг умер…
– Умер?… Я все-таки таки не понимаю. Она сжала виски ладонями. – Вы говорите умер… А почему же он дышит?
Я вижу, что она на пределе. Бледное, осунувшиеся лицо, дрожащие губы, красные, воспаленные глаза…
Но у меня нет выхода, мне нужен ответ и по возможности быстро, прямо сейчас…
Вы все об этом слышали – о людях, безнадежно больных, тех, у которых осталась единственная надежда – на чужую смерть. Их много, их очень много, и на всех все равно не хватит – да, но хоть кому-то, пусть хоть им. Хоть детям… Мне нужен ответ…
Ее муж умер внезапно, этой ночью. Абсолютно здоровый молодой мужик… Лопнула аневризма – такой маленький мешочек, наполненный кровью. И рядом была совсем другая женщина…
А жена примчалась рано утр ом к нам в отделение и – когда узнала – принялась выть – по-звериному. Потом замолчала, только глаза опустели…
Я так и не понял, осознала ли она, что ее муж умер даже не «у» – а «в» другой женщине…
А «другая женщина» – совсем еще молоденькая, испуганная девушка – сидела в коридоре и смотрела прямо перед собой сухими глазами.
Она сидела тихо и старалась быть незаметной, но почему-то все вокруг постоянно натыкались на нее взглядами и – отводили глаза…
Когда приехала его дочка – тощая, вся в пирсинге, лет четырнадцати, первое, что она сказала, подойдя к матери, было:
– Сашка не придет. Он сказал, что… Сказал… В общем, что у него нет больше отца, и он не придет прощаться… И на похороны тоже…
Сама она вот уже третий час сидела рядом с кроватью и держала отца за руку.
– А органы? Его что же… Будут… резать?
– Чтобы извлечь органы, необходимо произвести разрез – да – но впоследствии все будет аккуратно зашито и абсолютно незаметно на похоронах.
– На похоронах? А, ну да… Я должна… подумать… Я должна… Я не знаю… Я не знаю – как бы он сам… Сережа…
…Я уже ничего не знаю. Мы прожили вместе шестнадцать лет, а я вот, оказывается, не знаю. И уже не исправить ничего. И даже упреки – тоже некому… Да и кому они сейчас нужны… Все… Уже – все, понимаете… Жизнь – мою, детей… Господибожемой, да берите вы все, все, что хотите, делайте, режьте, зашивайте! Все!
Дочка смотрела на нее ошалевшими, полными слез глазами, даже не замечая, что до крови впилась ногтями в отцовскую руку. Она лишь смотрела на мать и, как сомнамбула, качала головой – справа налево, справа налево, шевеля губами и не произнося ни слова… Наконец, с трудом выдавила:
– Ты… Папа… – и, отвернувшись, упала головой на его тело. Мать перевела на нее глаза, увидела их руки, увидела выступившую кровь и, указывая на нее, прохрипела:
– Живой… Он же живой… А мы…
…– Пожалуйста, подпишите вот здесь и здесь.
– Что это?
– Это ваше согласие на извлечение легких, сердца, печени, почек. А вот это – на извлечение роговицы.
– Роговица – это что же? Это глаза?
– Не глаза, а передняя прозрачная оболочка глаза.
– Вы хотите забрать у моего Сережи глаза?!
Я вздыхаю.
– Не глаза, это – не глаза. Ничего не будет заметно. Просто спереди есть такая тонкая пленочка…
– Нет.
– Что нет?
– Я не согласна.
– Именно на роговину?
– Я не согласна. Это его глаза. Вы не понимаете… Его – Сережины… Я их… Нет, нет…
…– Оставьте меня все, отойдите от меня… Я люблю его… Не хочу, чтобы глаза… Как же он ТАМ – без глаз?!
И девушка в коридоре, наконец, заплакала…
Птицеловы
Как позволить себе говорить о любви?
Не просто абстрактно, рассуждать мы все мастера, а – о своем, о том, что внутри, и живет в тебе двадцать четыре часа в сутки без перерыва на обед. И не просто живет, а так и рвется наружу, как фонтан, как гейзер, и говорить об этом – о любви – хочется, потому что это – как спасение собственной жизни, иначе – затопит с головой…
Вот например – птицу поймать…
Птицу поймать непросто, но еще сложнее – решить – что с ней делать…
Любоваться, треньканье слушать и с руки кормить – да, пожалуйста – только она в клетке, чуть приоткроешь дверцу – не дай бог – улетит. Да и треньканьем наслаждаться – в лесу, на свободе, совсем другое дело. Приручить – много сил и времени на это уходит – но опять же – гарантии никакой – пролетят мимо братья, сестры, любовники, упорхнет от тебя – лови, попробуй…
А еще, можно так сильно ее желать, что взять и съесть. Только это больно быстро выходит – пять минут и все удовольствие. И уже не услышишь никогда…
…Колечко, которое я присмотрел, было не то что бы шикарным и очень дорогим, но необычным и запоминающимся. Как раз, как она любит. Вот завтра вытащу из кармана и коробочку с ним на открытой ладони прямо ей протяну. Она, конечно, мне на шею, а я в глаза ей посмотрю и замуж позову…