Ню - Борис Берлин

И только речь так и не вернулась.

Нечленораздельное мычание и слезы на глазах после – вот и все разговоры.

Она бросила работу, целыми днями ухаживала за ним, готовила, убирала, стирала белье, бегала по магазинам.

Когда она уходила, он садился напротив телефона, глядел на него неотрывно и шевелил губами.

Месяцев через восемь, ранней весной, в тот день был страшный гололед, она возвращалась из булочной, торопилась, потому что не любила оставлять Сашеньку одного, по сторонам не глядела.

Когда грузовик оказался слишком близко, чтобы увернуться – только успела охнуть, даже про Сашу подумать как следует не успела, одна мысль мелькнула, да и то последняя, вот и оборвалась посередине:

– Он же один там… Позвонить…

Неотвратимость

Рейс подходил к концу. Они уже снизились до высоты круга, скорость упала, погода была ясная, безоблачная, летняя. Новосибирск принимал и выпускал борты без задержек, и экипаж твердо рассчитывал к вечеру вернуться в Москву. Два пилота и шесть человек персонала.

– Да не знаю я, не видел – он опустился на траву и откинулся назад – руки и ноги еще дрожали от напряжения. – Не видел и все… откуда я знаю, как она свалилась в воду! Я вообще случайно ее заметил. Я на поплавок смотрел, а не на… тонущих беременных женщин… Что она беременная, я тоже, как вы понимаете, не видел. И вообще, старший лейтенант, лучше б дал ты мне сигарету, чем вопросы задавать… Видишь, у человека еще руки-ноги трясутся, три раза нырять пришлось, ее уже почти под корягу затянуло, хорошо – платьем зацепилась… А то бы – точно с концами. Она хоть в сознание пришла? Если родит, и все в порядке, свечку пусть за меня поставит. Ну и еще кое-что не мешало бы… Вот, другое дело – он вытащил из протянутой ему пачки сигарету, закурил от поднесенной зажигалки, затянулся и закашлялся. И тут же, вдруг поморщившись, впился пальцами другой руки в бедро. – А, чччерт… Опять ногу свело… Хорошо хоть на этот раз на берегу, а не там, а то, если б не отпустило, и я бы там остался с ней вместе… В эту самую секунду, в голубой жилке, под кожей коленного сгиба его одеревеневшей от напряжения левой ноги, оторвался тромб. Крохотная красная бляшка, словно задумавшись, зависла на мгновение в потоке венозной крови и…

– 4417, доложите тип захода. Толмачево-круг.

– Толмачево-круг, заход директорный. 4417.

– 4417, заход на двадцать пятую разрешаю, снижайтесь к четвертому четыреста, связь с посадкой… Толмачево-круг.

– Заход разрешили, к четвертому четыреста метров, связь с посадкой… 4417.

– И почему она это сделала… Ведь столько лет, не доходит. Ну не доходит и все…

– А оттуда – куда? Сразу в офис, или сначала…

– Я так устала, так устала с ним. И ведь ничего не говорит, молчит, только следит за мной глазами, и как же это тяжело, и когда же это кончится. А с другой стороны – если кончится – как я жить-то буду…

– Бабуля, мы уже совсем низко летим, уже все-все видно…

– Так-так… – доктор взял его запястье и нащупал пульс.

– А вы частите, дорогой мой… Да, частите. Точно не употребляли? Н-да… С таким пульсом… Даже не знаю. Кофе черный пили? Раньше тахикардию замечали? Ну, учащенное сердцебиение – замечали? Нет? И ни болей в груди, ни одышки – ничего такого?

…– Давайте так тогда… С таким пульсом я вас допустить не могу. Единственно, что могу предложить – попытаться еще раз, мало ли что может быть. Человеческий организм, он, знаете ли, штука непростая, даже очень. Пропустим сначала остальной экипаж, а потом снова вы – последним, простите – крайним. Знаю, не любят летчики это слово. В общем, еще минут двадцать-тридцать у вас есть.

Постарайтесь успокоиться, настройтесь, и попробуем еще раз. Идет? Я практически уверен – все будет нормально…

– 4417, посадку на двадцать пятую разрешаю. Ветер двести семьдесят, четыре метра.

– Толмачево-посадка, посадку разрешили, вошел в глиссаду, шасси выпущены, к посадке готов. 4417.

– Женечка, сиди смирно. Прилетели, прилетели…

– Ой, Тань, я так по нему соскучилась, ты не представляешь…

– Конечно купит… Он же тебе обещал, он же наш папа…

– 4417, удаление пять, на курсе, на глиссаде. Продолжайте снижение…

– Автопилот отключен. Взял управление…

Вот и осталось всего 20 секунд, потому, что тромб уже почти вошел в левое легкое…

– Оценка!

Еще несколько секунд – и…

– Решение!

– Садимся…

– Торец. Высота пятнадцать… десять… Командир, куда-а-а-а!!!

…Ф.И.О. – … должность: КВ С (капитан воздушного судна), образование: Качинское высшее военное училище летчиков – 199… г., Московский авиационный институт– 200… г. Налет: 10083 час. 26 мин.,(в день авиационного происшествия Зч. 44 мин.). На данном типе ВС – 7465 часов, в должности КВС – 4018 часов.

…В результате АП из 132 находившихся на борту пассажиров и членов экипажа:

Со смертельным исходом – 132 чел.

Серьезные – 0.

Незначительные/отсутствуют – 0

…Следов алкогольных и наркотических веществ в крови членов экипажа не обнаружено.

…По неустановленной причине, при заходе на посадку, воздушное судно, находясь на высоте 10 метров над ВПП/ RWY25, А/П Толмачево (Новосибирск), в посадочной конфигурации, получило резкий левый крен, приведший к контакту консоли левого крыла с земной поверхностью, последующему разрушению ВС и пожару.

…Воздушное судно находилось в исправном техническом состоянии, не препятствующем производству полетов.

…В момент столкновения с землей, управление ВС осуществлялось слева (КВС), контроль – справа(2-й пилот).

…Техническое состояние регистраторов бортовой информации (черных ящиков) позволило снятие и расшифровку технических параметров работы основных систем ВС. Расшифровка и идентификация аудиозаписи голосов членов экипажа в период, непосредственно предшествующий столкновению ВС с землей, невозможна из-за плохого технического состояния регистратора № 2, вследствие ударно-температурного воздействия в момент взрыва и пожара ВС.

…Причины АП и возможные виновники расследованием не установлены.

Председатель комиссии:…………………………….подпись

Члены комиссии:………………………………………подписи

– Валер, ну Валер, ну как это может быть, что имя не записали? Да бардак там у них в отделении, и все… Что значит – ушел, он же показания милиции давал, мне говорили… Куда уходил? По радио вызвали, отошел к машине? А тот и уехал, значит… Слушай, жалко-то как. Я ж за него свечку хотела поставить, а сама даже имени не знаю… Ну, не знаю зачем свечку… Так положено вроде. Чтобы ничего худого с ним не случилось, наверное. Чтоб все по справедливости бог рассудил. Он – добро, и ему – добро… Что делать-то, а? Ну, может объявится еще… Слушай, не забудь после работы зайти памперсы купить, ладно? Ну пока, давай…

Вот и все…

Рыжий и его женщина

Доктор умирал.

Тина сидела рядом с кроватью, смотрела на его ввалившиеся желтые щеки и плакала молча – глотала слезы, не всхлипывала, только скручивала носовой платок в тутой-тутой жгут, теребила, покусывала.

Доктора здесь знали все.

Это сейчас он лежал в отдельной палате, а до этого ходил по коридорам и бегал по лестницам этой самой больницы почти ровно двадцать два года. И вот, оказался здесь.

Так случилось, что лечить людей было смыслом его жизни.

Нет, конечно – была Тина, были девочки. И даже собака – большой, лохматый черный терьер.

Семья и дом – это важно.

Но главным для него всегда была работа – до того момента, когда неделю назад он оказался в этой палате.

Доктор был рыжим – раньше рыжим – а последние годы – почти седым.

Но он оставался рыжим внутри – вспыльчивым, резким, самонадеянным.

Больные его боготворили, студенты побаивались, коллеги уважали, но посмеивались за спиной – уж больно рыжим был его характер.

Но, но, но…

Он, как никто другой, умел, положив руку на лоб больного и выслушав сбивчивый отчет ординатора, выудить из шелухи медицинских терминов главное и поставить единственно верный диагноз.

Он, как никто другой, умел разругаться со всем миром, чтобы спасти жизнь человеку, который никогда и не догадывался – каких усилий стоило доктору доказать правильность неординарного лечения, договориться о внеплановой операции, настоять на своей правоте.

Тина никогда не работала, была умна, свежа и ухожена. Тина была – баловень любви.

Способна ли она сама на это древнее чувство, оставалось неясным – уж больно холодным и надменным становился ее взгляд, если кому-нибудь удавалось остановить его на себе.