Последнему - кость - Александр Чернобровкин

– Леха, чего не здороваешься? – послышалось сзади.

– Привет, – буркнул, не оборачиваясь.

Очнулся у почты. Там, на остановке, урчал старый, с облупившейся краской, желтый автобус, приезжающий три раза в день из райцентра. У передней двери, оперев о ступеньку большую сумку, стояла Юлия Сергеевна, разговаривала со Светкиной бабкой, а внучка шагах в трех от них делала вид, что не подслушивает. Она заметила Лешку, проследила, на кого он смотрит. Пусть знает, лишь бы учительница не догадалась.

Юлия Сергеевна неуклюже забралась в автобус, заняла место у заляпанного грязью окна. Голова в берете замерла в рамке из темно-желтого металла, напоминая плохо проявленную фотографию. Вот учительница повернулась, посмотрела сквозь Порфирова, маленький носик поморщился и затемнился отраженными деревьями. Алексей взглядом проводил автобус до поворота, пошагал домой.

– Леш, помоги Свете, – попросила бабка.

Алексей забрал у одноклассницы набитую продуктами сумку, пошел медленнее, чтобы не обгонять женщин.

– Поехала ваша учительница к родителям на праздники. Тоже надо: с вами ой как намучаешься! – сообщила бабка. – Хорошая она у вас, культурная и красивая.

– Никакая она не красивая, – обиженно возразила Светка. – И синяк под глазом.

– Это поленом стукнуло, когда дрова рубила. Нет бы, прийти помочь! Пять мужиков в классе, а ни один не додумался...

Порфиров невнимательно слушал ее ворчание. Значит, он не увидит учительницы до конца каникул – целую неделю!

– Ишь, воронье на шабаш потянулось, полицаи проклятые! – прошипела бабка.

Во двор Гилевичей, к которому они приближались, зашли дед и бабка Яцюки.

– Отпустили иуду! – продолжала бабка. – Опознал его кто-то в Белоруссии, сообщил куда надо, что этот холуй фашистский вытворял. То-то он столько лет туда не ездил, боялся, выродок!

Дед и баба Смирновы были в войну под немцами. Деревню их сожгли при отступлении, и они перебрались сюда. А вскоре в поселок пригнали немецких пособников с семьями. Первые годы Смирновы даже не здоровались с ними. Время притупило ненависть, однако не вытравило полностью, поэтому Светкина бабка ругалась, пока не дошла до калитки своего дома.

– Зайдешь, Леш, чайку попить?

Алексей вспомнил чайную чашку и постаревшие глаза над ней.

– Не хочу.

Не стал есть и дома: не мог сесть за кухонный стол. И на мать не мог смотреть.

Глава пятая

Свист за окном оторвал Алексея от работы. Ладно, подождут лыжи до настоящего снега, все-таки сегодня праздник – Седьмое ноября. У калитки поджидали братья Тюхнины. Они уже свыклись с Лешкиным верховодством, а он зла не помнил.

– Пошли смотреть деда Гилевича, – предложил Гришка.

Во дворе Гилевичей собака была закрыта в будке, а на крыльце чернела крышка гроба. В комнатах пахло сосной и ладаном, большое зеркало было завешано одеялом. Возле гроба сидели женщины в черном, кто-то – Лешка никак не мог разглядеть боковым зрением кто, а повернуть голову не хватало сил, – расхаживал туда-сюда. В углу шептались две старухи, и звук был такой, будто мыши в соломе возятся. Алексей смотрел на белое с красной вышивкой полотенце, закрывающее голову покойника. Создавалось впечатление, что лежит набитый тряпками костюм.

И руки не человеческие – восковые, точно без мяса внутри. В комнату зашли еще две старухи, потеснили Алексея.

– Пошли глянем, где он... – позвал шепотом Гришка.

Алексей с трудом оторвал взгляд от полотенца и, сдерживая дурноту, быстро вышел из дома. Гришка повел в сарай. Внутри было тепло и сухо, пахло куриным пометом. На одной из стен светлело пятно.

– Здесь, – показал на него Тюха-старший. – Видишь – замывали кровь.

Лешка преодолел страх и дотронулся до стены. Шершавые бревна заскользили под кончиками пальцев. Пальцы задержались на колючих ямах, соскочили в углубление – след от вырванной щепки, более светлый, чем пятно, и с бороздкой поперек.

– Картечь. Волчья, – объяснил Гришка. – Из того ружья, что мы стреляли.

В сарай заглянула крысиная, шмыгающая физиономия Димки Титова, пятиклассника, соседа по проулку.

– Пшел отсюда! – шуганул его Лешка и выбрался из сарая.

– Матерь божья, царица небесная... – продребезжала рядом старушка, и Алексей увидел, как коричневая морщинистая рука описала у остренького подбородка незамкнувшийся треугольник.

Захотелось уйти подальше отсюда, избавиться от любимого, а теперь раздражающего запаха сосны.

– Айда в клуб, – предложил Алексей.

– Слышал, учительница утром вернулась? – спросил Гришка. – Уехать не смогла, билетов на поезд не было.

– Знаю.

Поэтому и шел в клуб, поэтому и болтался там до вечера и смотрел фильм, хотя знал, что ерундовый, поэтому и от братьев оторвался, выходя из зала, и пошел по ночным улицам в противоположном от дома направлении. И таки встретил.

Он уже возвращался, когда увидел на другой стороне улицы бредущую, пошатываясь, женщину, и не сразу поверил, что это Юлия Сергеевна. Она держала берет в руке, неуверенно ступала по дощатой мостовой, иногда останавливалась, придерживаясь за забор или дерево... Лешка шел сзади по своей стороне, готовый прийти на помощь.

Учительница прижалась к дереву. Постояла так, качнулась и чуть не упала. Лешка рванулся к ней по грязи, но на полпути остановился. От дерева слышались хрипение и ляпающие звуки, похожие на падение лепешек из-под коровьего хвоста. Послышались плевки и злобное:

– Swine! Scoundrels! – Затем русский вариант: – Скоты! Быдло!

Алексей замер посреди дороги, глядя в ту сторону, куда побрела шатающаяся учительница. Стоял, пока не замерз.

На похоронах и поминках учительницы не было. Алексей посидел с мужиками в конце стола, хлебнул самогонки и отведал кутьи. Кутья была слишком сладкая – меду не пожалели, поэтому насытился быстро и уже без охоты, потому что не мог не есть, когда все за обе щеки уплетают, обглодал куриную ножку. И все время думал об учительнице. То было ночью, в темноте, а при свете Юлия Сергеевна не такая, не может быть такой. Надо увидеть ее и убедиться в этом.

Оставив Тюхниных за столом, Алексей пошел в клуб. Бильярд был занят. Лешка понаблюдал за желтыми шарами с черными колечками и цифрами, послушал щелканье киев и обычные маты при промахах. В фойе на подоконнике сидели десятиклассницы, весело хохотали, слушая Федьку Крикунова, верзилу с непропорционально длинными руками, и бросали призывные взгляды на Мишку Кузина. Мишка неделю назад вернулся из армии, еще не снял форму и время от времени косился на погоны на плечах и значки на груди. Коська закончил продавать билеты, контролер бабка Пашка закрыла за собой дверь в кинозал. Сейчас принесут магнитофон, в фойе начнутся танцы. Лешка пошатался по комнатам, понаблюдал за танцующими, пошел в туалет, расположенный за клубом.

На обратном пути, когда проходили мимо железной лестницы, ведущей в будку киномеханика, увидел, как наверху открылась дверь. На площадку вывалился Вовка Жук и окликнул:

– Эй, закурить есть?

– Есть.

– Иди сюда, – пригласил-приказал Жук.

В облепленной афишами комнате стрекотала киноустановка. За узким столом сидели Коська и Петька Базулевич, молчаливый неповоротливый тугодум, будто собранный из геометрических фигур – параллелепипедов, цилиндров, пирамид – и ужасно волосатый, отчего напоминал обомшелый бульдозер. Даже воняло от него не сивухой, а соляркой: работал, как и Жук, водителем в леспромхозе. В центре стола выстроились бутылки с самогоном – три полные, заткнутые пробками из свернутых газет, а четвертая почти пустая. Рядом с бутылками лежал хлеб, сало и пирожки с поминок.

– Садись, – Вовка указал на кушетку рядом с собой, – давай, что там у тебя.

Лешка положил на стол пачку «Примы». Вовка Жук закурил, навесил над бутылками плотное облако дыма. Пыхтел так заразительно, что к пачке потянулись и остальные.

– Дай еще стакан, – приказал Жук Коське. Разлив на четверых остатки из первой и вторую бутылку, предложил: – Ну, глотнем по капельке, по капельке, чем поят лошадей. Выпив, промокнул рот тыльной стороной волосатой ладони, процедил: – Х-хо-р-рош! Интересно, где она дрожжи достает?

– Олька, старшая ее, в райцентре на хлебозаводе работает, – ответил Коська, который почти не выбирался из будки, но знал всё обо всех.

Жук проследил, как Лешка справился с самогонкой, поощрительно хлопнул по плечу: – Достойная смена растет!.. В школе, учишься? Какой класс?

– Восьмой, но должен в девятом, на год позже пошел.

– Молодец, аттестат зрелости получишь по заслугам! – хохотнул Жук.

– Новенькая, Юлька, тебя учит? – спросил Коська. Дождавшись ответа, скривил по-обезьяньи мордочку, многозначительно бросил: – Что я вам сейчас расскажу!.. – Он несколько раз затянулся, интригуя слушателей, медленно выпустил дым, сплюнул с губ прилипшую табачину. – Кручу вчера семичасовой. Заходит Игорь Мухомор и ихняя, – кивнул на Лешку, – поддатые оба, с бутылкой. Сели, выпили, тары-бары. У меня тоже бутылка была, начали ее. Смотрю, Юлька поплыла, головой, как курица, клюет. Я еще подлил – потухла. Положили ее на кушетку, говорю Мухомору: «Действуй!», а сам побежал обилечивать. Возвращаюсь, смотрю, Игорь сидит сопли жует. Ну, я фильм быстренько запустил. Мухомора – к черту. Она ручонками подергала, побрыкалась-куда там, поздно уже!.. Потом говорю Мухомору: мол, давай. Вошкался он на ней, вошкался, вдруг слышу, засопел. Ну, я...