Последнему - кость - Александр Чернобровкин

– Деньги есть? – без надежды спросил киномеханик подрагивающим голосом.

Алексей достал из кармана пятерку, стянутую у отца в последнюю получку.

– Ну, Леха, ну!.. – Коська схватил деньги. – Спас, братуха! – и загрохотал по лестнице, крикнув снизу: – Посиди там!

Две большие бутылки вина сдружили их окончательно. Коська поддержал Лешкино решение бросить школу и предложил устраиваться учеником к нему. И сразу дал практический урок – заставил помогать в ремонте киноустановки. Коська давал указания, брызгая слюной, а Лешка долбил отверткой, пока не сломал еще что-то. Тогда Коська махнул на аппарат рукой.

– Огнем пусть горит, ящик чертов! Не установка, а сенокосилка, все ленты порвала! – Он смачно зевнул. – Ой, спать хочу!.. Покемарим, Леха?

Лешку тоже разморило то ли от вина, то ли от встряски в школе.

– Давай, – согласился он.

Они завалились на кушетку и заснули в обнимку, как братья. Разбудила их завклубом. Она стояла в дверях на фоне вечернего неба и из маленького ротика, краснеющего на ухоженном лице, вылетали совсем неухоженные слова:

– Коська, мать твою!.. Ты кино думаешь крутить?!.. Отсыпаешься, боров... а там народ ждет!..

Коська долго мотал головой и тер глаза, будто хотел навести резкость, чтобы лучше рассмотреть, кто перед ним стоит и лается. Вроде бы сумел и начал утвердительно кивать головой, отмечая кивком конец фраз, а при матах еще и правое ухо выставлял, наверное, чтобы оценить ругательство по достоинству. Когда завклуба на секунду замолкла, захлебнувшись трехэтажным прилагательным к слову «мать», Коська с дурным смехом ляпнул:

– Кина не будет: кинщик заболел! Ха-ха!..

– Как не будет?! Ах, ты!.. – Наругавшись досыта, объявила: – Всё, Коська, надоел ты мне! Пиши заявление – и катись к!..

Она хлопнула дверью и по железной лестнице покатились звуки спотыкающихся шагов.

– Выгонит, – посочувствовал Лешка.

– Не-а, – Коська лениво потянулся. – Она меня каждый месяц выгоняет. А кто кино будет крутить?.. То-то! – многозначительно помахал он указательным пальцем. – Ладно, ты иди, а я еще чуток харю подавлю, – бухнулся он на кушетку.

Домой Лешка пошел голодный и злой. Не успел разуться и снять фуфайку, как нарвался на ругань матери.

– Что, допросился, скотина, из школы выгоняют?! Так тебе и надо! Живи дурак дураком!.. Что киваешь?! Я кому говорю?!

– Да иди ты! – огрызнулся Лешка, заходя на кухню.

– Ах ты, паскуда! – Мать ударила его мокрым полотенцем.

– Ну?! – оттолкнул ее Лешка.

Мать удивленно, по-рыбьи, захлопала губами и визгливым, скрипучим, точно несмазанным голосом крикнула отца.

Он зашел в кухню, вопросительно глянул на жену.

– Меня бьет! На родную мать руку поднял!

Отец без слов ударил.

В Лешкиных глазах так сверкнуло, будто в темноте с разлету налетел на столб. И сразу шибануло в голову бешенство. Он не соображал, что делает, когда почувствовал, как его кулак ткнулся во что-то твердое. Оказалось, в отцову скулу. А дальше все завертелось, словно катился с высокой горы. Запомнил только соленый привкус во рту, сладкий запах пота, своего и батиного, звон бьющейся посуды, упавшей с перевернутого стола, испуганные глаза матери и трясущееся, точно в ознобе, тельце Верки, которую чуть не сбил, когда выбегал из дома.

Очухался в лесу. Прислонившись лбом к холодному дереву, отдышался и прислушался. Погони не было. Лешка тяжело осел на твердую, чуть припорошенную снегом землю. В голове гудело протяжно и надрывно, как вентилятор в леспромхозовском гараже, стоило наклонить ее, как к горлу подскакивала тошнота. Левый глаз казался чужим, с трудом удалось разлепить ресницы. Деревья сразу расплылись, превратились в темную, мутную стену. Придется смотреть одним правым. Ничего, места знакомые, не заблудится, уж дорогу к Вовке Жуку как-нибудь найдет.

Смерзшаяся, комковатая земля вдавливалась в босые ноги, больно била по пальцам, когда спотыкался. Алексей обхватил плечи руками, чтобы унять дрожь, но согреться не удалось. У Светкиного дома за сараем стоял стог сена. Забор скрипнул под Лешкиной тяжестью, спружинил после прыжка. Во дворе несколько раз гавкнул Полкан. Сено стало душистым, пьянило летими запахами. Лешка забрался поглубже, расслабился. Из левого глаза все время текло: то ли кровь, то ли слезы.

Всё, домой Лешка больше не вернется, будет жить у Вовки. Работать устроится в леспромхозовский гараж, а нет – уедет в райцентр. Ванька Тюхнин говорил, что в общаге место найдется, и жить можно, сколько хочешь.

Хлопнула садовая калитка, послышались шаги. Возле стога что-то поставили на землю, наверное, корзину. Рядом с Лешкиной головой выхватили охапку, и в просвет между травинками он скорее угадал, чем разглядел Светку.

– Свет, – тихо позвал он.

Смирнова вскрикнула и выронила сено.

– Не бойся, это я, Лешка.

– Ты чего там сидишь? – справившись с испугом, спросила она.

– С батей подрался... Ты это, принеси сапоги старые или калоши, а то босиком холодно идти. Я потом верну.

– А куда пойдешь?

– Не твое дело. Найду куда. Ты сапоги неси.

– Сейчас. – Она бесшумно растворилась в темноте.

Вернулась не одна.

– Вылазь, Леша, – позвала Светкина бабка, – вылазь, не бойся... Пошли в дом.

На кухне она долго осматривала его голову, аяякала и тяжело вздыхала, затем набрала в миску теплой воды из выварки, стоявшей на печке, заставила умыться и вымыть ноги.

– Смалютился, дурак старый, нашел кого бить! – Она смазала чем-то пахучим и липким опухоль вокруг Лешкиного глаза. – Чуть 6ез глаза сына не оставил!.. Ну, иди ложись.

– Не могу, мне надо...

– Никуда тебе не надо, – перебила бабка, – ложись в постель. Или кривым хочешь остаться?!.. Не бойся, родителей твоих и на порог не пущу!

Алексей проспал всю ночь и, с перерывами, почти целый день. Снилось, что убегает от кого-то, большого и черного, отбивается от собаки с уродливой мордой, похожей на человеческую, хлебает грязную воду из бурного ручья, текущего после проливного дождя по дну оврага. А утром с трудом выпил чашечку чаю. Зато в обед поел хорошо, и опять в удушливые сны врывались голоса и звуки, опять дрался и пил...

Светка весь вечер сидела у кровати, рассказывала всякую девчачью ерунду, но об учительнице ни словом не заикнулась, будто и в школу не ходила. Лешка смотрел на ее чистенькое личико и не мог понять, красивая она или нет.

На следующий день пришла Лешкина мать. Она долго разговаривала на кухне со Светкиной бабкой. Лешка сидел одетый на кровати, ждал. Он уже знал, что вернется домой. Поломается немного и вернется.

Отец был на работе. Мать посадила сына за стол, налила вина. Примостившись напротив, привычно раскачивалась из стороны в сторону и печально смотрела на сына.

– Мужик... – с тяжелым вздохом и долей гордости произнесла она, когда Алексей в три глотка опорожнил стакан.

Глава седьмая

– Да, лихо тебе врезал Порфир-старшой! – сказал Вовка Жук. – Ты смотри: недели две прошло – да? – а глаз красный. Батя твой – тот еще мордоворот! Помнишь, Петруха, как летом он тебе наклевывал, пока я не встрял?

Базулевич невразумительно промычал в ответ.

– Ничего, Леха, вернешься из армии, тогда ты ему вешать будешь! – Жук прислушался, испуганно приказал: – Прячь бутылки и стаканы, директор идет.

Алексей спрятал две бутылки и стаканы за протектор, прислоненный к стене в дальнем конце гаража. Жук и Базулевич забрались под свои машины и самоотверженно зазвякали ключами.

Директор – коренастый мужчина с бульдожьими щеками и двойным подбородком – остановился у Вовкиного КамАЗа, позвал:

– Вылазь, Жук. Почему не выехал?

– Да это... тормоза травят, – Вовка смотрел под ноги, а руки держал по швам.

Директор принюхался.

– Опять пьяный!.. Значит, так... – он завернул фигурный мат, – если сейчас не выедешь... – сделал паузу.

– Можно, конечно, и в другой раз доделать, – быстро согласился Жук.

– Вот-вот, доделаешь в другой раз, когда разрешу. И Базулевич тоже. Слышал, Базулевич?

– У-У, – послышалось из машины.

– И смотрите у меня, – пригрозил на прощание директор.

– Придется выезжать, – произнес Жук, стараясь не смотреть на Алексея.

А Лешка и не думал обвинять его в трусости: директор – существо из другого мира, где росчерк пера сильнее самых крепких кулаков, и даже в голову не приходило, что директора можно избить так же, как других посельчан.

– Видишь? – кивнул Вовка на директорский дом, когда проезжали мимо: – Особняк отгрохал! Мороз на улице, а у него форточки нараспашку: радиаторы греют, к котельной подключился. Вода прямо в доме, хочешь – горячая, хочешь – холодная. Ни тебе колодца, ни возни с печкой. Как в городе!

Выехав за поселок, остановил машину, поменялся с Алексеем местами.