Последнему - кость - Александр Чернобровкин

– И у нас такое было. Только старший приходил. Ну, парни – сила! – с восхищением вспомнил Кузин. – Ладно, буду в райцентре, поговорю, чтоб тебя не трогали. Я перед службой со старшим работал, бухали часто... Только это – выставить надо будет. Литра два – он конь еще тот.

– Конечно же, поставлю, даже три! – быстро согласился Ванька.

– Ну, тогда это, там еще бутылка есть, разливай и ее.

Четвертую допить не успели. Сначала пришел Вовка, а за ним притопали девки.

– Пьют, скоты! Я же тебе говорила! – сказала Надежда Лене. – А ну, сюда бутылку. – Она стукнула Ваньку по затылку и забрала вино. Хотела ударить и Мишку, но сдержалась. – Ладно, давайте за стол садиться. Старый год проводим.

Новый год встречали самогоном: водка и вино закончились. Лешка собрался поесть от души, но за выпивкой как-то некогда было, а потом расхотелось. Он курил сигарету и, выпятив нижнюю губу, медленно выпускал дым, возводя зыбкую стену между собой и сидевшей напротив Светкой, чтобы спрятаться от ее поблескивающих глаз. Она почти без умолку хохотала, раздвигая мокрогубой улыбкой покрасневшие щеки до ушей, а в редкие перерывы задавала Лешке бестолковые вопросы. Слева от него сидела Лена, невнимательно слушала Ваньку и капризно просила что-нибудь подать: то колбасу, то воду, то сигарету. Она почему-то обращалась по очереди к Ваньке и Лешке, словно хотела их поссорить. Стерва. Еще и нос морщит, как Юлия Сергеевна. Это с ее-то пятаком! Надька небрежно отталкивала лезшего целоваться, пьянеющего Мишку и все время ела. Перемешав в тарелке капусту, грибы и холодец, молотила их сосредоточенно, а глаза были пустые, точно смотрела не на еду, а внутрь себя. Ох, оставит она свинью без праздничного завтрака! Гришка и Вовка сидели в обнимку, спорили: Гилевич тарахтел, захлебываясь словами и икая, а Тюха взглядом исподлобья буравил Ленку и изредка ронял тяжелые, как двухпудовые гири, слова. Разговоры слились в общий гул, накатывались волнами на Лешку, раздражая его, и откатывались, оставляя после себя липкую тоску. Хотелось зареветь или ударить кого-нибудь. Еще этот Светкин хохот – на вдохе, будто всхлипывает, а не смеется, – заткнулась бы, что ли?!

– Давай выпьем, – предложил ей.

– Я и так пьяная, – игриво сказала Светка, но придвинула к нему свою стопку.

Лешка с интересом наблюдал, как Смирнова со слезами на глазах давилась самогоном.

– Ой, Леш. не могу больше: противная!.. Пойдем лучше танцевать.

– Пойдем, – согласился он в надежде, что удастся разогнать тоску.

Светка прижалась к нему горячим телом, маленькие груди вмялись в его нижние ребра. Волосы бы причесала, а то подбородок ему щекочут. Он топтался со Светкой по кругу, посматривая на экран телевизора. Там тоже танцевали и пили. Пили шампанское, из хрустальных бокалов. Мужчины были одеты в черные хвостатые пиджаки, напоминали ласточек, а женщины – по-разному, но очень красиво. Старые напоминали посельчанок – такие же толстые, а молодые – Юлию Сергеевну, А ведь и Светка худая. И сомлела уже, еле ноги передвигает, носом уткнулась в его рубашку и мнет ее пальцами.

Вскоре ему надоело танцевать, освободился от присосавшегося девичьего тела, пошел на кухню. За столом лишь Вовка и Гришка. Они чуть ли не целовались от взаимоуважения. Выпив с Лешкой, опять принялись доказывать, какие неразлучные друзья, словно две недели назад не Тюха расквасил Гилевичу нос. Собрались и Алексея подключить, но зашла попить воды Ленка и увела его танцевать.

Она была выше Смирновой, прижималась щекой к его щеке. От Титовой пахло приторно-сладкими духами и женщиной. Алексей и не заметил, как оказался с ней в другой комнате на диване. Ленкины губы раздвигали его губы, жадно всасывали их, а Лешка сдвинул плечико ее лифчика вниз, ладонь теперь свободно влазила в мягкий кулек материи. Упругий сосок отскакивал от пальцев, а пойманный, нарял вглубь, становился одной высоты с пупырышками, окружавшими его. Ленка небольно покусывала его нижнюю губу, когда сильно сдавливал ее грудь, но едва он опустил руку ниже, добрался до тугой резинки трусов, сразу отпрянула и неожиданно бесчувственным голосом сказала:

– Убери руку.

Ну и пошла она в к черту! Посидел немного рядом, безучастно отвечая на вопросы, а потом сказал, что хочет пить, и ушел. В кухне на столе появились еще три бутылки самогонки, причем одна уже была опорожнена на две трети. Гришка спал, придавив лбом тарелку с объедками. Тарелка наклонилась, и объедки сползли к волосам, прилипли к ним. Лешка толкнул Тюху в плечо, голова рассталась с тарелкой, размазала комья холодца по столу. Гришка что-то пробормотал невнятно, почмокал пухлыми губами, но не проснулся.

Алексей выпил и с непонятно откуда появившимся голодом набросился на еду. Черпал ложкой из всех тарелок по очереди, подбирая свободной рукой выпадавшее на стол и тоже съедая. Ленка с бледным лицом сидела у печки, ждала, когда он насытится.

Самогонка и еда взбодрили его, захотелось еще помять женскую грудь. Едва он справился с лифчиком, как Ленка задергалась, болезнено скривив губы.

– Подожди, я сейчас, – и убежала в сени.

Она долго не возвращалась, не оказалось ее и в сенях. Лешка вышел на крыльцо. Колючий ветер резанул по глазам и ноздрям, шершавым клубком влетел в горло. Лешка вытер выступившие слезы. Над центром поселка висел белый купол – это от мощных прожекторов на территории леспромхоза. Бело было и во дворе Гилевичей – от чистого снега, падавшего целый день.

Алексей сошел с крыльца, набрал полные пригоршни, остудил лоб и щетки, наполнил сводящим зубы холодом. У-ух!..

У сарая знакомо зашлепало. Точно – блюет, готовит курам нa yтpo новогодний подарок. Титова казалась безногой, походила на туго набитый мешок, парящий над снегом.

В доме закончились танцы. На диване перед телевизором спал Вовка, а в ногах у него, прислонившись головой к спинке, посапывала Смирнова. На кровати, свесив одну ногу к полу, храпел Ванька. Лешка пошел в дальнюю комнату – и замер в дверях.

В углу мерно поскрипывала кровать, шумно дышали и визгливо, совсем не Надькиным голосом, стонали и кряхтели. Лешкины глаза привыкли к темноте, и он увидел расставленные, как тогда, ноги. Между ними дергалось мужское тело с бледным тазом.

Лешкины ноздри хапанули горячий запах пота, в голове зашумело, кровь застучала тяжело и гулко, как гидравлический молот в кузне, заглушила все звуки, прорваться сумел лишь протяжный хрип, который навис над замершими телами. Лешка торопливо попятился. Тела отодвигались, отодвигались, потом скрылись за косяком и, когда проходил мимо телевизора, появились снова, будто выткались из бликов, падающих с экрана.

Он вздрогнул от прикосновения женской руки.

– Проводи нас домой, – попросила Ленка.

– Зачем домой? – треснутым голосом спросил он. – Давай еще... давай выпьем.

– Нет, нам пора.

Уговорить не удалось. Чтобы не ударить Ленку, вылетел на ухню, где напоролся на стул. Буцнул его – стул врезался в стену, упал. Теперь одна ножка торчала вбок. Прихрамывая, успокоенный Лешка пошел одеваться.

Сначала довел Ленку, потом Светку.

– Ох, какая я пьяная! – всю дорогу то ли сокрушалась, то хвасталась Смирнова.

У калитки он сгреб ее в охапку, поцеловал в холодные губы.

– Ты чего, Леш? – она отстранилась и опустила голову.

– Ничего! Спать иди! – обиженно произнес он.

И понесли Лешку ноги черт знает куда. Лез по сугробам, набирая снег в валенки, несколько раз падал, а под конец свалился в овраг. Лежал, уперевшись головой в ствол ивы, непослушными руками выбирал снег из-за пазухи, а над головой пощелкивали длинные тонкие ветки, раскачиваемые ветром. Домой вернулся протрезвевшим и болезненно-тихим в движениях, словно прихваченный радикулитом.

Глава девятая

Алексей, устало сел на табуретку, отшвырнул на дальний конец стола мокрую тряпку. Натруженные плечи болели: помахал здорово.

– Все порубил? – Мать поставила перед ним большую тарелку горячей картошки.

– Четверть поленницы осталось, завтра дорубаю, – буркнул он.

Картошка была темная, подмороженная: зима в этом году лютая. Лешка крошил вилкой парующие клубни, чтобы остыли, и, не дождавшись, отправлял в рот, вертел языком, пока не переставали обжигать, и жадно глотал.

– Потихоньку работай, не спеши, – быстро, словно тарабаня зазубренный стишок, приговаривала мать. Голос ее дрожал, а лицо покрылось красными точками, будто об ежика ударилась. – Картошечки положить еще?

– Нет.

– На нет и суда нет... А колбаски кровяной? Покушай, вкусная!

Свинью зарезали в начале декабря, но мясо неизвестно куда делось, съели, вроде бы, совсем ничего, а колбасу Лешка не видел уже с неделю.

– Давай.

Мать положила на стол маленький огрызок, такой сухой, что похож был на сучок вишни.