Последнему - кость - Александр Чернобровкин

Оп! Спит? Спит – порядок. Три шага к кустам на затаенном дыхании и – похлестывание веток по щекам – бегом. Победный смех рвался наружу. Закричать бы, чтобы все узнали, подивились его смелости!

Мать пересчитала деньги.

– Все? – покосилась она на сына.

– Могу карманы вывернуть. – Лешка опустил в них руки, демонстрируя готовность. Две десятки – стянутая у мужика и бессрочно одолженная у отца – лежали в сарае, в укромном сухом местечке.

– Не надо. – Мать отложила из пачки двадцатипятирублевку, остальные понесла прятать. Через минуту вернулась с платком и сумкой в руках. – За Андрюшкой присмотри, пока в магазин сбегаю, – она виновато отвела глаза, – хлеба купить. Я мигом.

В люльке среди груды пеленок плакал и сучил кривыми ножками младший браг. Одной ручонкой он держался за вогнутый, захватанный до черноты прут и пытался то ли встать, то ли перевернуться на бок. Тельце ворочалось, а непропорционально большая голова будто вмерзла в подушку. Почти год ему, а не только ходить и говорить, даже голову держать не умеет. Увидев у носа погремушку, Андрюшка отпустил прут, жадно вцепился в нее, сразу же засунул в рот. Губы пиявками присосались к кольцу, морщинистое личико разгладилось. Правда, ненадолго. Обслю нявленная игрушка скатилась на грудь – несъедобная – и опять визгливый крик, иногда перебиваемым хрипением.

– И-а-а!..

Лешка качал, качал, пока не понял, что сам заснет быстрее. Резко толкнув люльку, так, что чуть не соскочила с крючков, пошел во двор. Сестры играли возле сарая в куклы: рассаживали на поленья перевязанные веревками кульки из тряпок.

– Верка, иди Андрюшку качай!

– Сам качай! – огрызнулась сестра.

– Я кому сказал?! Или получить хочешь?!

– Мама тебе велела, – она нехотя и постоянно оборачиваясь шла к крыльцу, – а я не должна. – Заметив, что младшая сестра берет ее куклу, закричала с Лешкиной интонацией: – Валька, не трогай, а то получишь!

– Я свое откачал, – Алексей подтолкнул сестру в спину.

Вера была на четыре года моложе его, родилась после возвращения отца из армии. Алексей нянчился с ней и со второй сестрой Валей, начиная с Ани разделил обязанности со старшей, а с четвертой, Оли, и вовсе отказался – хватит с него!

Андрюшка не давал заснуть, орал почти не замолкая до прихода матери. Она торопливо выложила из сумки на кухонный стол хлеб и бутылки вина, приговаривая:

– Сейчас, мой маленький, сейчас.

Пластмассовая пробка с хлопком осунулась с горлышка, вино забулькало в стакан.

– Принеси тряпочку, – приказала мать Лешке.

Когда он вернулся, стакан был пуст, а мать быстро пережевывала хлеб. Взяв у сына лоскут пожелтевшей марли, выплюнула в нее хлеб, завязала узлом так, что образовался катышек с мякишем внутри, который облила вином.

– Сейчас, мой маленький, – приговаривала она, поновой наполняя стакан.

Пропитанный вином катышек заполнил Андрюшкин рот, щеки округлились, задвигались.

– Ну, вот, мой хорошенький, теперь не будем плакать и заснем... Ух ты, мой крикунишка!.. Ну, вот и спим, вот и умничка! – Мать вернулась на кухню, вынула из-под хлеба кулек с дешевой карамелью. – Это Леше. На, – швырнула она на кушетку две конфеты, отложила и себе пару, а остальные отдала дочери. – А это вам, поделите поровну.

Верка схватила кулек и побежала во двор, пряча в карман штуки три конфеты, а мать опустилась на табурет у стола.

– Лешенька, иди посиди с мамой, – Она разлила остатки вина из бутылки в два стакана, попробовала карамель, – У-у, вкусная!.. Садись, сыночек, выпей с мамой, сегодня получка – можно капельку.

Алексей смотрел, как стакан в руке матери наклонялся все больше и больше и лил бурую жидкость в приоткрытый рот как верхний край стакана, коричневый и надбитый, закрыл темный провал на месте четырех верхних зубов, а потом красный кривой шрам, соединяющий губу с ноздрей. Пустой стакан оторвался ото рта, нижняя губа поползла вверх, придавая лицу надменность.

– Ух! Бр-р!.. А ты чего не пьешь?! Пей, сыночек, оно хоть и горькое, а все легче, – приговаривала мать и хрустела карамелью.

Алексей привычно, не морщась, опорожнил стакан. Закусывать не стал, решил припрятать конфеты на худшие времена. Спать ему перехотелось, поэтому посидел немного с матерью, а затем сказал:

– Ну, я пойду.

– Иди, сыночек, гуляй, пока молодой. – Мать, подперев щеку кулаком и медленно раскачиваясь, глядела на стену перед собой. Глаза ее увлажнились, заблестели, оживляя некрасивое одутловатое лицо. Прядь наполовину седых волос выбилась из-под платка, прилипла к вспотевшему лбу. – Иди, мой родненький, иди...

Смотреть фильм Лешка не собирался. Они сходили с Тюхой за сигаретами, на обратном пути заглянули в клуб, поиграли в бильярд, пока их не прогнали старшие, и собрались уже идти домой, когда увидели Юлию Сергеевну. Она нерешительно постояла в дверях, подошла к сидевшему за столиком киномеханику.

Звякнули деньги, Коська оторвал билет.

– Без мест, – ответил он на тихий вопрос учительницы.

– Пойдем в кино, – предложил Лешка Тюхнину.

– Не хочу.

– Я куплю билеты.

– Тогда пойдем, – сразу согласился Гришка.

Учительница стояла в проходе с завклубом, они о чем-то говорили. Завклубом засмеялась и ушла, а Юлия Сергеевна осмотрела зал, решая, где сесть. Задние ряды занимали взрослые парни и девушки, в следующем – Порфиров и Тюхнин, еще ближе к экрану – две молодые супружеские пары. Учительница села неподалеку от них.

С заднего ряда кто-то свистнул и истошно заорал:

– Коська, кинуху давай!

Вопль повторялся раза три, и, наконец, в зале потух свет. Вверху за стеной застрекотал аппарат, на белом полотнище засветились черно-белые кадры кинохроники. В последних рядах зачиркали спички, заалели огоньки сигарет. Порфиров и Тюхнин тоже закурили. Сизый дым заклубился в луче кинопроектора.

Тот же голос, что орал, теперь комментировал происходящее на экране:

– О-о! Гы-гы!.. Гля, как он целуется с тем! Гы-гы!..

Ближе к Лешке послышался убеждающий шепот:

– Ну, чего ты?! Иди, не бойся!.. Я тебе говорю: сразу согласится, она же городская, они все шлюхи!

– А если нет? – сомневался Ленчик, поселковый придурок, великовозрастный детина с вечно открытым слюнявым ртом на прыщавой морде.

– Согласится-не боись! Ты только смелее-за пазуху сразу... Ну, пойдешь или нет? А то я попробую.

– Ладно, схожу.

Ленчик под неодобрительное шиканье выбрался в проход, прошелся к экрану, вернулся к ряду, в котором сидела учительница.

– Смелее, Ленчик!

Придурок сел рядом с Юлией Сергеевной. Алексей видел, как он наклонился к ней, что-то сказал. Учительница брезгливо отшатнулась, пересела подальше. Ленчик тоже пересел, попытался обнять. Звонкая оплеуха развеселила задние ряды.

– Чего бьешься, дура! – возмутился Ленчик.

– Это она ломается! Смелей давай!

Лешка опустил голову, обхватил ладонями подлокотники, до боли сжал, сминая сигарету и обжигая пальцы. Сзади опять заржали. Он еще больше ссутулился, будто хотел показаться самому себе моложе и меньше, чем был. Левая щека задергалась в тике.

– Так ее, Ленчик!

Раздался звук еще одной оплеухи, мимо Лешки простучали каблучки, тяжело охнула дверь. Затем прошаркали неторопливые шаги, сзади тихо пороптали, кто-то стукнул Ленчика по спине и буркнул:

– Под ноги смотри, бык!

Щека все дергалась. Алексей сдавливал ее пальцами и боялся поднять голову, иначе бешенство плеснет наружу, и он ударит придурка, не подумав о последствиях. И не справится с ним. Да и дружки Ленчику помогут: по кулаку скинутся – домой не доползешь.

Когда пришел домой, там не спали. На кухне отец сидел перед пустой бутылкой, а мать дерганой походкой сновала около стола, держа на руках спящего Андрюшку. Значит, батя дерется.

Лешка вдоль стены прокрался к хлебнице.

– ...Я тебе сколько раз говорил, сука, чтоб не лазила по карманам?! Ну, отвечай! – допрашивал отец.

– А ты хотел пропить все, а мы – голодные сиди?!

– Мои деньги, что хочу, то и делаю! – Широкая ладонь хлопнула по столу так, что бутылка зашаталась. Одуревшие от выпитого глаза уставились на щербинку на горлышке и, казалось, не замечали сына, резавшего хлеб.

– Накось выкуси – его деньги! – Мать сунула под нос отцу кукиш. – А дети чьи? Не твои?.. Наплодил, так корми! Или, думаешь, твое дело только кобелиное?! А вот тебе! – Кукиш встрял в нос.

Медленно, как будто толстую свеклу тянули его из земли, высунулся Порфиров-старший из-за стола. Табуретка, поддетая ногой, отлетела к печке. Одним шагом отец оказался у выхода из кухни, перекрыв дорогу к бегству.

Лешка глянул на окно. Закрыто. Под стол? Достанет. Значит, под кушетку. Сунул отрезанный кусок хлеба в рот, чтобы освободить руки, и прилип к стене, ожидая.