Ладан и слёзы - Вард Рейслинк

— Вера, — спросил я, — почему ты сняла туфли? Она перекатилась на бок, поджала колени и повернулась ко мне лицом.

— Нет их, Валдо. Каблук оторвался, а на одном далеко не уйдешь. Вот я и выбросила туфли. И потом, мне нравится ходить босиком.

Я тоже любил ходить босиком и решил, что завтра непременно выкину свои башмаки. Но тут вспомнил о своей раненой пятке. Рана уже зажила и меня уже не беспокоила, но все же не было уверенности, стоит ли идти дальше босиком. Очевидно, следовать Вериному примеру пока еще рано, но денька через два я, наверное, тоже откажусь от башмаков.

— Как ты думаешь, Эвариста мы встретим на побережье? — спросил я.

— Откуда мне знать! Но то, что завтра вечером мы там будем, — это несомненно.

— И пойдем к морю?

— Да, Валдо. Поселимся в дюнах, выстроим там себе домик и каждый день станем любоваться морем и ходить, куда нам вздумается, а по вечерам будем слушать, как шумит под окнами морской прибой, хоть всю ночь напролет. Это будет чудесно!

Да, это будет чудесно. Мне уже хотелось поскорее очутиться в дюнах, в нашем домике. Со временем мы поженимся, Вера и я, и будем жить у моря до самой смерти.

Но затем, словно забыв все сказанное, она продолжала:

— А может быть, нам удастся попасть в Англию. Многие туда стремятся. Говорят, немцам ни за что не переправиться через пролив.

«В Англию!» — мечтал я. Ах, если бы это было возможно… Англия — такая большая страна, гораздо больше Бельгии. Громадный остров и непобедимый — таким его описывал учитель Бош на уроках географии.

Я вспомнил, как ребята у нас дома в летние вечера распевали на улицах: «Белые лебеди, зеленые лебеди, кто поплывет вместе с нами в Англию…»

Я вздохнул и зажмурил глаза. Англия очень далеко, бесконечно далеко, по другую сторону пролива, и нам, так же как и немцам, никогда туда не добраться.

Глава 4

Проснувшись, я увидел на стене слева четкий контур виселицы. Я сел, с удивлением уставившись на этот страшный рисунок, нарисованный солнцем. Потом перевел взгляд на окно и сразу понял, в чем дело. Это полиспаст отбрасывает такую тень.

Вера тоже проснулась, но на виселицу-тень не обратила никакого внимания. Она лежала в полудреме, хотя и с открытыми глазами. В уголках ее губ запеклась слюнка.

Снаружи загудела земля, но Вера словно ничего не слышала.

— Слышишь, как гром гремит? — сказал я.

— И уже давно, — спокойно ответила она, и я понял, что и она тоже напряженно прислушивается к раскатам за стеной.

— Только это не гром, а орудийная канонада.

Я в ужасе поглядел на Веру. После кошмара, который я пережил, после гибели мамы и папы мое отношение к войне в корне изменилось. Она уже больше не казалась мне заманчивым и безобидным приключением, к которому ни я сам, ни мои родители не имеют отношения, оставаясь как бы вне игры. Жестокая, злая сила, о которой говорила белая юфрау, погубила маму и папу, а значит, могла настичь и меня. Волшебное заклинание, казалось сулившее нам неуязвимость и бессмертие, разом утратило свою силу. Я вспомнил, как ослепительная молния полоснула меня по глазам, вспомнил ураганный грохот, обрушившийся на нас с неба и из-под земли, и понял, что отныне война будет представляться мне совсем иной. Теперь я знал, что могу умереть, как и все люди, что смерть не щадит ни девятилетних, ни семидесятилетних. Вот почему слова Веры так подействовали на меня.

Я смотрел на серую стену, на тень-виселицу, а видел разорванный папин рот и мамину туфлю. Теперь это видение будет преследовать меня всегда и повсюду.

— Неужели немцы все-таки прорвались? — пробормотал я.

А Вера вскочила и подбежала к окну.

— Ой, Валдо, погляди, все кругом горит!

Я подбежал к ней. Отсюда, с высоты, было видно очень далеко, было видно даже то, что творилось над домами и деревьями в той стороне, откуда поднялось солнце. Даль была затянута легкой дымкой, как это часто бывает в ясные весенние дни, и из-за этой туманной завесы поднимались к небу гигантские грязные клубы дыма. От этого зрелища, величественного и грозного, у меня дух захватило. Артиллерийская канонада, казалось, надвигалась все ближе и ближе.

Наконец я отважился произнести:

— Нам надо поскорее убираться отсюда! Вера покачала головой.

— Придется в пути ориентироваться по солнцу, а оно засело вон там.

Вера показала на раскаленное белое пятно в небе, и я с восторгом увидел, что солнцу все-таки удалось пробиться сквозь зловещую дымную завесу, которая не смогла его поглотить. Одного я только не понимал, как мы сможем идти по солнцу, если в течение дня оно будет перемещаться с востока на запад — так нам объясняли в школе. Впрочем, незачем ломать голову, лучше во всем положиться на Веру и, не задавая лишних вопросов, следовать за ней. Она ведь старше меня лет на пять и знает то, чего еще не знаю я.

Когда она объявила, что теперь действительно пора уходить, я безропотно подчинился. Самому мне хотелось сейчас только одного: побыстрее уйти подальше от этих черных клубов и грохота орудий.

И вот мы стоим на площади, где случайно встретились вчера. Ничего похожего на вчерашнюю давку, и только чуть поодаль по-прежнему двигались люди — все так же, не останавливаясь, шли вперед, шли непрерывно, без передышки. Непонятно только, откуда их столько взялось. Проехали танки и пушки. У сидевших наверху солдат измученные, грязные, обросшие щетиной лица. Призраки в хаки — да и только. Приземистая толстушка, которая переваливалась на ходу, как жирная гусыня, крикнула что-то одному из этих привидений, но голос ее потонул в оглушительном грохоте колес. Солдат нерешительно помахал ей, ничего не ответив — видно, не разобрал сквозь шум ее слов.

Непрерывный, бесконечный людской поток устремился в сторону города, туда, где высились доменные печи. Боясь потерять друг друга, мы с Верой крепко держались за руки.

Какое-то время мы шли, стараясь не отставать, за двумя мужчинами в черных сутанах, с выбритыми на голове тонзурами. Я услышал, как один сказал другому:

— Даже не верится, что они всего в десяти километрах отсюда. Это не война, а охотничья облава.

Оказывается, даже католические священники боятся немцев.

Конные солдаты нагнали колонну беженцев и стали обходить ее рысью по обочинам дороги. Ошалевшие от усталости кони то и дело врезались в толпу, вызывая замешательство.

— Мофы идут за нами по пятам, вонючие мофы! — кричали конники.

Высоченный, похожий на гориллу парень не выдержал и рявкнул в ответ:

— А вы-то откуда деру даете? Мофы ведь позади! — Он ткнул большим пальцем через плечо туда, откуда появились всадники, и с язвительной усмешкой продолжал:

— Где же ваши пушки, вояки вшивые? Держитесь-ка покрепче за конские гривы, не то наглотаетесь песка.

Меня снова охватил страх, какого я еще не испытывал. Я озабоченно поглядывал на Веру. Она чуть-чуть побледнела, но по-прежнему неутомимо шагала вперед, не оглядываясь по сторонам, все так же спокойно и размеренно, и, если кто-нибудь толкал ее, молча бросала на обидчика полусердитый, полуиспуганный взгляд.

Когда мы поравнялись с купой высоких, прямых как свечи деревьев, она вдруг потащила меня в сторону от дороги.

— А разве мы не пойдем через город? — удивился я.

— Нет, мы пойдем в обход, — сказала она. — Иначе нам засветло не добраться до побережья.

Она была права. Она всегда знала, что надо делать. На окольных дорогах не было почти никакого движения, здесь нас никто не задержит, и мы намного быстрее, без всяких затруднений, доберемся до места.

— А вдруг мы заблудимся…

— Не заблудимся, — заверила меня Вера. И объяснила, как определить направление по солнцу, даже при том, что оно ежедневно описывает полукруг с востока на запад.

— А нам нужно на восток?

— Нет, на запад, — ответила она. — На востоке немцы. Да, конечно, немцы на востоке. Я слышал смутный гул артиллерийских орудий, далеко разносившийся в тишине. Иногда он казался мне похожим на шум морского прибоя, и я вспомнил, как два года назад мы с мамой и папой отдыхали у моря. И вот теперь мы снова идем к морю — Вера и я, — быть может, даже удастся добраться до Англии. Только эта мысль и была мне отрадой.

Мы вышли к деревенской церквушке, и Вера, опустившись на замшелую деревянную скамеечку, преклонила колени, чтобы помолиться богородице. Я тоже опустился на колени, но молиться не стал, лишь глядел на мерцающие свечки за решеткой и прислушивался к отдаленному буханью пушек — грозному голосу войны. Тихий и подавленный, стоял я рядом с Верой, а когда на минуту закрыл глаза, кто-то позади меня нежно и ласково прошептал: «Совенок!» Я узнал голос папы, да-да, голос моего папы, и чуть не разрыдался. Может, он действительно прячется где-то во мне, там, где я не могу его видеть, и позвал меня, чтобы я тоже помолился — за него и за маму? Но мне не хотелось молиться. Война, бегство, усталость тяжелым бременем навалились на меня. Я украдкой бросил взгляд на Веру, она перекрестилась и поднялась с колен. Я сделал то же самое. На этот раз она не взяла меня за руку, только тихо сказала: