По Гвиане - Луи Буссенар

Жара становилась невыносимой. Нестерпимо хотелось пить, в горле все пересохло, мы буквально обливались потом. Но вот и кафе. Нас заверили, что это самое лучшее заведение не только в городе, но и во всей колонии. О Боже, как же должны выглядеть остальные?! А еда?! Чтобы приглушить мучившую нас жажду, пришлось проглотить жуткую желтоватую микстуру, по вкусу напоминающую воду с содой для стирки, острую, тошнотворную, с отвратительным запахом… Здесь она гордо именовалась «пивом». И за маленький стакан с этим отвратительным пойлом с нас содрали 2 франка 50 сантимов — столько же, сколько в парижском кафе «Риш».

Не моргнув глазом, я заключаю эту чудовищную грабительскую сделку, к большому неудовольствию Бондервета, который, будучи человеком гораздо более рассудительным, чем я, уговаривает меня зайти в соседнее кафе.

Разбойник-хозяин, опасаясь упустить клиента, сбрасывает сразу тридцать су! Радость буквально переполняет меня, ведь я выгадал целый франк 50 сантимов, и все благодаря вмешательству нашего благоразумного друга. Как тут не вспомнить поговорку: дружеская услуга — сестра благополучия!

Тут я подумал, что мне необходимы замок для чемодана и записная книжка для заметок. И мы отправились на колониальный рынок, где купить можно абсолютно все — от духов до ловушек для диких зверей, почтовых марок, маятников для часов, сабель, вяленой трески и т. д… и т. п…

Я без труда нашел оба нужных мне предмета у продавца с крайне неприятным лицом и таким недовольным видом, словно я был ему чем-то обязан. Замо́к оказался самым заурядным скобяным изделием, что продают в провинциальных лавчонках во Франции за 30 сантимов, что же касается записной книжки, то она, конечно, значительно хуже тех, какими якобы торгуют нищие на парижских улицах за семь су, чтобы их не забрали в полицию. За первую вещь наглец потребовал три франка, за вторую — два франка пятьдесят сантимов. Опять же не моргнув глазом, я собирался выложить деньги, если бы не повторное вмешательство моего более осмотрительного друга, господина Бондервета, который предложил посмотреть нужные мне предметы у другого продавца.

Продавец-пират, опасаясь, что я уйду от него без ужасной записной книжки, тут же скостил сумму на тридцать су. Я обрадовался… Так, благодаря моему другу удалось сэкономить еще полтора франка. Как тут опять же не вспомнить уже известную поговорку.

Я торжественно поклялся бравому чиновнику, что отныне мы с ним друзья навеки.

Жара все нарастала. Волосы мои слиплись под шляпой. К тому же они у меня были слишком длинные. Я заметил, что мои друзья благоразумно остриглись перед отъездом из Парижа почти наголо. Мне захотелось сделать то же самое, и с этим намерением я отправился в парикмахерскую, расположенную в жалкой лачуге.

Наученный горьким опытом на базаре, я решил действовать осторожнее и договориться о цене с колониальным цирюльником заранее.

— Сколько вы берете за один волос? — спросил я.

— Один франк, месье.

— Целый франк за то, чтобы подрезать один волос? Не слишком ли дорого! — возмутился я.

— Такова наша обычная цена, месье, — невозмутимо отвечал парикмахер.

— При мне лишь крупные купюры, придется зайти в следующий раз, — схитрил я.

— Или этот цирюльник сумасшедший, или отъявленный жулик, — сказал я Балли, покинув парикмахерскую.

— Вовсе нет. Конечно, он угадал в вас иностранца и понял, что вы спрашиваете о цене за всю стрижку…

— Тем хуже, но, как бы то ни было, придется мне сохранить мою шевелюру до Гвианы.

4

О церкви, мимо которой мы проходили, о ее архитектурных достоинствах и декоративном убранстве ничего особенного сказать не могу. Но одна деталь все же поразила меня: направо от входа, на стене находилась большая плита из белого мрамора с выгравированными на ней золотыми буквами. Я не стал записывать этот текст, однако он произвел на нас весьма странное впечатление. Эпитафия посвящалась Фелиппо, однокашнику Наполеона по учебе в Бриенской военной школе, впоследствии защитнику Сен-Жан д’Акра, предателю, повернувшему оружие против своей родины[27].

Статуя Жозефины и в ста метрах от нее — могила Фелиппо, человека, судьба которого так тесно связана с именем Наполеона… и все это в далеком, заброшенном уголке земли! Какое необыкновенное совпадение!

В полдень мы возвратились на корабль, надеясь вечером снова совершить пешую прогулку.

Ночь была великолепной. Из-за холмов показалась луна, и под ее серебристым сиянием все окружающее приобрело таинственный романтический вид. Темнота была бы полной, если бы на земле не сверкали, словно огоньки на рождественской елке, светлячки. Морские испарения, смешиваясь с запахами тропических растений, придавали воздуху свежесть недавно прошедшего ливня. К этому следует добавить многозвучный хор, в котором угадывался стрекот цикад, шорох сверчков, неистово хлопающих надкрыльями, кваканье лягушек.

Ночной порт представлял собой просто фантастическое зрелище. Красавец «Лафайет» предстал перед нами в зареве огней, словно охваченный пожаром… Черными нитями повисли снасти, а огромные ярко-красные трубы казались железными колоннами, объятыми пламенем. Целая армия черных демонов без передышки бросалась в атаку на этого колосса, поставляя в его трюм сотни тысяч корзин угля.

Мы подошли поближе. Обычно все ночные работы производятся при электрическом освещении, но сегодня «свеча Яблочкова»[28] не работала и пришлось обратиться к старому испытанному способу: шесть высоких железных треножников с железными корзинами, начиненными раскаленным углем, служили торшерами, освещающими огромное помещение, где трудились черные наемники ночи. Корзины сверкали, словно пороховые бочки, над ними то и дело взвивались языки пламени, монотонные крики «ира» и «фла» сливались с барабанным боем, что возбуждало и подбадривало негров.

Это было поистине необычное и фантастическое зрелище.

Последняя ночь на борту «Лафайета». Капитан Элиар сообщил, что в Гвиану нас доставит не «Венесуэла», как предполагалось ранее, а «Сальвадор», принадлежащий той же компании, что для нас, собственно, не играло никакой роли.

На следующее утро оба корабля сошлись борт к борту. Перевалка грузов через широко открытые люки производилась быстро и организованно. Слышался лишь скрежет лебедок, сопровождаемый свистками и командами.

Другую часть груза представляли пассажиры, и она требовала, естественно, иного обращения, но, по странному стечению обстоятельств, об этом-то как раз и забыли.

Как уже было сказано, оба корабля подошли друг к другу настолько близко, что почти соприкасались бортами, но специальные отверстия на задней палубе оказались закрытыми, а трапы не перебросили, так что пассажирам приходилось взбираться на борт по вантам[29], рискуя схватиться рукой за движущуюся снасть, и, преодолев расстояние в один метр, разделяющее бортовые сетки обоих судов, опуститься на палубу другого корабля. Затем пассажирам предстояло увернуться от не загруженных в трюм тяжелых бочонков, постараться не поскользнуться на куче пустых ящиков, добраться, наконец — после утомительного путешествия длиной в двадцать метров, совершенно разбитым от усталости, исцарапанным, в синяках и порезах, перепачканным машинным маслом, — до кормы «Сальвадора», где ожидал новый чиновник морского ведомства.