Человечье мясо - Аркадий Белинков

Меня трясла лихорадка, и я попросил воды. Супруги хлопотали на кухне. Я слышал плеск воды, шум отодвигаемых стульев и звон посуды.

- Товарищ Ермилов, - позвала меня милая молодая женщина, пожалуйста, - и, пропустив меня в кухню, затворила за собой дверь.

Я сидел в корыте и задумчиво размешивал пальцем воду. Клубящиеся обрывки мыслей проносились в моей голове, и я не в состоянии был сосредоточиться на происшедшем.

- Сейчас они догонят настоящего Ермилова, - промелькнуло у меня в голове, - и все будет кончено. Надо бежать отсюда, одеться и бежать. Бежать, бежать и бежать...

Тело мое наливалось тяжестью и цепенело.

- ... бежать, бежать, бежать... - шептал я и чувствовал, что вода захлестывает меня, заливает рот, ноздри, уши; гудящая серо-зеленая масса воды обступает меня и я - тону.

- Помогите! - закричал я. - Помогите!

- Вам чего? - услыхал я чей-то далекий голос и поднял голову. По моему лицу текла вода, стекала на грудь и капала в корыто. Я глубоко вздохнул и выпрямился.

- Вам чего? - негромко повторил мужской голос из-за двери.

- Благодарю вас, - сказал я, - ничего, это я так.

- А-а... бывает, - заметил мужик. Потоптавшись за дверью, он кашлянул и спросил меня: - А интересно узнать, вы чего покупали на Сталинскую премию? А?

Ванна несколько освежила меня. Облекшись в гимнастерку, галифе и тапочки мужа, я вышел из кухни.

- Садитесь, пожалуйста, - сказала мне милая молодая женщина, придвигая стул. - С легким паром. - И посмотрела на меня, улыбаясь длинными, как лодочки, глазами.

Меня лихорадило. Я не мог ничего есть.

- Кушайте, - попросила милая молодая женщина, и голос ее дрогнул. Черные ручьи медленно потекли по чайной скатерти, омывая чашки, блестя и покачиваясь. Я вздрогнул и выпил воды.

- А интересно узнать, - поинтересовался муж, - отчего нынче не пишут, как при царе? Читал я когда-то книжку про капитанскую дочку. Жалко только, конец оторван. Толково написано. Вы, небось, читали? Или еще про Ивана-царевича. Вот это настоящая книжка.

Милая молодая женщина покраснела и, опустив глаза, попросила мужа нарезать еще хлеба.

- Благодарю вас, - сказал я. - Мне неудобно, что я причинил вам столько хлопот. Я сейчас пойду домой.

- А в чем вы пойдете? - спросил муж. - Ведь вы совсем нагишом.

Милая молодая женщина попросила мужа нарезать хлеб.

- Чего резать-то столько? - удивился муж. - Только зря сохнет. Еще четыре куска осталось. Как истребим этот, тогда и нарежу. А мы вот что сделаем: я пойду с вами вместе, а у своего дома вы снимите мои шмотки и пойдете домой. А кто это, там на улице велел нам прибрать вас к себе? Не заметили случайно?

- Генеральный секретарь Президиума Союза советских писателей товарищ Фадеев, - сказал я, опустив голову.

- Нет, - сказала милая молодая женщина, - товарищ Ермилов останется у нас ночевать. Куда вы поедете ночью? Оставайтесь.

- Ага, - сказал муж, - правда, пускай они останутся. Ничего не имею. А завтра мы поедем к своей свинушке и подкинем вас до дому. Эх, товарищ Ермилов, поглядели бы вы на нашу свинушку! Она, хоть и ходит еще, ко дню Сталинской конституции припасаем, а уж сейчас, как поглядишь на ее сзаду, прямо... (он поднес к губам сложенные щепотью пальцы и чмокнул.) Жена, ты бы спросила у товарища писателя, какое имя-то ей дать. А то, Розька, да Розька, нешто это имя в нашу эпоху? С прокормом только сейчас певажисц. Помою нехватка.

- Да, что вы! - удивился я, - помоев, мне кажется, сейчас сколько угодно. Тут совсем близко есть один двор, так там в помойную яму понатаскали за каких-нибудь полчаса 18 ведер рыбьей чешуи, прокисшего студня, яиц, простокваши, известки, перьев и сверх того еще двух дохлых крыс. Я же знаю, я сам там сидел!

- Где? - спросил муж.

Я вовремя опомнился и пробормотал:

- Вот, точного адреса не могу вам назвать. Завтра, когда поедем, покажу.

- На большой! - воскликнул обрадованный муж, - житуха, Розька! Жена, завтра пойдем на помойку! Вот, товарищ Ермилов укажет. А как же это вы, товарищ Ермилов, штаны утеряли?

- Украли, - угрюмо пробормотал я. - В бане.

Меня лихорадило.

- ... бежать, бежать, бежать... - беззвучно шептал я, на короткие мгновения теряя сознание, и снова пробуждался.

- Чего? - спросил муж.

- Товарищ Ермилов очень устал, - приблизив голову к моему лицу, сказала милая молодая женщина. - Ложитесь отдыхать, товарищ Ермилов. Я сейчас приготовлю. Может быть, сообщить вашим родным?

- Нет, нет! - закричал я. - Не надо сообщать родным. - И потерял сознание.

Глава XV

Как выяснилось впоследствии, помирал я медленно и долго. Когда я пришел в себя, все удивленно переглянулись.

- Порядок, - сказал муж, - а мы думали, что врежете дуба, товарищ Ермилов.

Он был очень доволен началом моего выздоровления.

- Жалко, так и не указали помоев для Розьки. Теперь уж, наверное, все разобрали. Ну, я отрываюсь. Жена, ты тут с товарищем писателем придумайте Розьке какое покрасивше имя.*

Попытки пересилить себя, выздороветь, встать ни к чему не приводили. Болезнь коленом придавила меня к постели и, чем упорнее я старался высвободиться, тем больше терял сил. Я сдался.

- Владимир Владимирович, - тихо сказала милая молодая женщина, - не надо расстраиваться. Полежите немного и все пройдет. - Она поправила подушку и коснулась ладонью моих волос.

- Спасибо вам, милый мой, хороший мой друг, - прошептал я и почувствовал, что глаза мои полны слез. Она ничего не сказала и медленно вышла из комнаты.

- Марианна, - прошептал я, - что с тобой? - И закрыл глаза, боясь думать о том, что стало с Марианной.

Так же трудно было узнать, почему меня до сих пор не схватили.

- Шура, - спросил я милую молодую женщину, - меня никто не спрашивал?

- Нет, - сказала она. Потом, подумав, добавила: - Из милиции один чудак приходил. Говорил, у вас должен быть какой-то Аркадий Белинков. Скажите мне, Владимир Владимирович, то, что пишут наши писатели, это все правда?

- Что? - спросил, появляясь в дверях муж. - А как же? Что они, американские писатели, что ли? Пишут про свою родную советскую власть, а не про американскую! Чего ты шляешься здесь все время? - нахмурившись, спросил он жену.

Она неподвижно стояла, устремив на мужа длинные лодочки сощуренных глаз.

- А?.. - сказал я. - Вы уже вернулись? Ну, как дела? Да, я все хотел спросить, на помойку так и не сходили?

- Дела ничего, - проворчал он. - А на помойку как же я пойду, когда вы ее скрываете.

- Что вы?! - воскликнул я, - пожалуйста! Я только сам не могу вас проводить. Я объясню вам, и вы сходите.

- Правда? - заинтересовался он. - А ну-ка, растолкуйте. Я объяснял ему, как найти помойку, чертил план города на папиросной коробке, он переспрашивал, водил пальцем но чертежу, затем, повторив маршрут, подмигнул мне и ушел, размахивая ведром и лопатой.

- Шура, - тихо сказал я, - не обращайте внимания. Все пройдет, все будет хорошо. Не надо, милая.

- Да, да, - быстро ответила она, - все будет хорошо. Скажите, Владимир Владимирович, когда человек что-нибудь делает, что он должен слушать - голос рассудка или голос сердца?

- Голос грядущего, - сказал я. - Когда я думаю о своих поступках, в моем воображении встают дети, и я стараюсь ответить так, чтобы их жизнь была счастливее нашей жизни.

- У вас детей нет и у меня нет, - тихо сказала она, - может быть, если бы у меня были дети, мне легче было бы думать о будущем. Почему я так несчастлива, Вол.., Владимир Владимирович?

- У меня будет дочь. Обязательно будет дочь, - воскликнул я, - она будет исполнением моих несбывшихся надежд, неисполненных желаний, незавершенных замыслов. Наши дети - это не только не пережитое нами будущее, но исправление ошибок нашего прошлого!

- Голос рассудка, голос сердца...- опустив голову, тихо сказала она. Говорят, что золотой век уже был. Тогда нам больше нечего делать. И нашим детям нечего делать. Скажите, Володя, прошел ли уже золотой век? Будет ли еще золотой век?

Я молчал. Я знал теперь, что в государстве мужа этой женщины, если я смогу что-либо сделать, то лишь сделать тайно. Я спрашивал се:

- Я ничего удивительного не говорил в бреду, что бы вас удивило?

- Нет, - отвечала она, подумав. - Вы ничего удивительного не говорили. Что-то об аморфности позитивной части программы и о шестой социальной формации.

- А-а-а... - сказал я. Я молчал.

Я не хотел раскрыть ей тайну золотого века.

- Почему вы молчите? - спросила она и тихо добавила: - Мой муж недоволен тем, что я так часто бываю у вас.

Гремя ведром, в комнату влетел муж.

- Какие там помои?! - кричал он. - Нешто это помои! Две дохлые крысы. А еще чего? Лампочка электрическая 25 свечей, разбитая, горло от бутылки из-под портвейна № 18, да тряпки разных цветов? Нешто это годится на корм животной? Таскался, как дурак, только. Навалил тут с три короба: "Помои, помои!" И тебе рыбья чешуя, и студень, и то, и это, и пятое-десятое. А на деле-то, кроме двух дохлых крыс, пшик один оказался. Помои! Небось, пока я там по помойкам ползал, они здесь тары-бары, шуры-муры, тете-мете, фигли-мигли, совсем другим делом занимались. Муж по помойкам ползает, всякую копейку в дом тащит, а она тут цельный день с чужими мужиками шляется?!