Человечье мясо - Аркадий Белинков

- Я свободна, Владимир Владимирович. Он не придет больше.

- Что? - спросил я.

Внизу, на мостовой шевелились какие-то червяки, собирая какие-то обрывки. Кричали. Дернулся ветер, пришибло к балкону облако дыма, запрыгал мелкий дождь, оставляя на земле цветочных ящиков рябинки следов.

Глава XVIII

- Александра Михайловна, - сказал я, - вы опять ошиблись. Я не Ермилов. Я - Аркадий Белинков. Вы никогда не будете счастливы, Александра Михайловна. Золотой век не впереди и не позади нас. Для того, чтобы быть счастливой, не обязательно жить в золотом веке. Для этого нужно быть хозяином своего века. Любого. Счастье не во время бытия, а в господстве над бытием. Золотого века не было и не будет. Снова будет железный век. Наш век сковал топоры, мечи и колючую проволоку.

- Ну и что же? - спросила она. - Как вас зовут? Аркадий Белинков? Ну и что же?

- За мной гонятся, - сказал я. - Они ищут меня, чтобы убить. И убьют, если поймают.

- За что?

- За то, что я мешаю им строить золотой век.

- Вы? Зачем?

- В мире живут две идеи. Одна утверждает, что человечье мясо принадлежит ей. Другая рвет себе человечье мясо. Для того, чтобы первая идея смогла построить свой золотой век, она должна убить вторую идею. За одну из этих идей я борюсь. Если мы победим, мы будем строить свой золотой век.

- И вы победите?

- Конечно. Мы должны победить.

- И построить золотой век?

- Конечно. У нас же есть позитивная программа, - опустив глаза, сказал я. - Иначе не стоило бы бороться.

- А-а-а... - медленно сказала она. - Опять будет война?

- Конечно, - сказал я. - Будет уничтожена половина человечества.

- И тогда будет золотой век?

- Конечно, - сказал я. - Иначе не стоило бы бороться. У нас есть положительная программа.

Глава XIX

- Ну и что же? - смотря мне в зрачки лодочками сощуренных глаз, сказала она. - Я иначе и не представляла себе вас: я знала, что вы должны жить чем-то значительным.

Ее глаза уплывали в глубину теней медленно опускающихся ресниц.

- Ну и что же, Аркадий? - едва слышно спросила она.

- Александра Михайловна, - сказал я, - понимаете ли вы, что происходит в мире? Я и моя жена боремся не на жизнь, а на смерть. И, скорее всего, мы погибнем.

- Вы?

- Я, моя жена и еще многие. Кроме того, будет уничтожено тридцать веков истории мировой культуры.

- Аркадий, - тихо сказала она, - неужели человек не имеет права быть счастливым до того времени, пока будет создан золотой век?

- Не имеет, - сухо сказал я.

Я захлопнул дверь своей комнаты, бросился на диван и закрыл глаза. Дело не в том, что должна погибнуть половина человечества, а в том, чтобы оставшаяся половина была счастлива. Я обязан был торопиться. Приближающаяся смерть должна была стать не моим поражением, а внутренней и необходимой для нас потерей в борьбе. Меня могла спасти только победа. Марианна бы сказала: "Вы не боитесь смерти, потому что останется положительная программа". Я не потому не боялся смерти. Я знал, что наша негативная программа много сильнее и (что для меня самое важное) убедительнее аморфной позитивной программы. Марианна не обращала внимания на аморфность позитивной программы. Она стреляла, потому что стреляло ружье. Если бы оно перестало стрелять, Марианна положила бы его и стала бы дожидаться. Заряд должен был обеспечивать я. Хуже всего было то, что позитивная часть программы отличалась аморфностью.

Когда отворилась дверь, я не слышал. Я не открывал глаз.

- Дело не в том, что мы раньше погибнем, - думал я, - чем победим...

Я не выдержал и открыл глаза. Она сидела, опустив голову и прижав пальцы к вискам.

- Какой смысл в победе, - сказала она, - если вы должны умереть до победы?

- Если бы я боролся для себя, Александра Михайловна, - сухо сказал я, то, право, не стоило бы уничтожать половину человечества.

- Я хочу, чтобы вы жили, - тихо сказала она.

- А я хочу, чтобы пришла победа, - сказал я. - И еще я бы хотел, чтобы после меня осталась дочь. И чтобы она дожила до победы.

- Я хочу быть с вами, - сказала она, - и помочь вам, и защитить вас.

- Спасибо вам, друг мой, - сказал я. - Еще не зная всего того, что вы узнали сегодня, вы уже это сделали.

- Этого мало, - сказала она. - Я могу и должна сделать больше.

Я смотрел в лицо этой женщины, прожившей лучшие годы своей жизни без помысла и надежды на подвиг, не сумевшей задержать уходящую молодость творчеством, или ненавистью, или любовью, 25 лет простоявшей, не поднимая руки над течением дней, медленно разматывающихся и цепляющихся крючками маленьких попыток за маленькие петли возможностей.

- Послушайте, - сказал я, - для того, чтобы серьезно обречь себя на гибель, мало только хорошо или даже сильно чувствовать, для этого надо быть до конца убежденным в своей правоте.

- Мало хорошо или сильно чувствовать? - переспросила она. - Но убеждения придут потом.

- Нет, - сказал я. - Это чувства могут прийти потом. Если они не уйдут до этого. Подвиг силен убеждением, а не чувством.

- А разве во имя любви не совершаются подвиги? - спросила она.

- Совершаются, - сказал я. - Во имя любви, а не из-за любви. Бороться надо для того, чтобы победить.

Она стояла, опустив руки и пристально вглядываясь в окно. Ветер шевелил ее волосы. Меня не интересовал цвет ее волос. Меня интересовало, сколько времени она может выстоять на допросе.

- Послушайте, - сказала она, - но ведь золотого века не будет? Вы сказали, что золотого века не будет. Зачем же тогда ваша борьба и смерть?

- То, что я сказал, не имеет значения, - резко ответил я. - Есть прекрасная положительная программа. Ясно? На 6-й странице положительной программы написано: "Мы боремся для того, чтобы уничтожить коммунизм, как формацию, лишившую свободы человеческий интеллект, и построить общество, в котором впервые за все века всемирной истории пародов власть будет осуществлена не силой оружия, но силой интеллекта. Это будет государство умных людей. Вместо отжившего демократического принципа избрания верховного органа власти, будет утвержден принцип ответов на вопросы и отгадывания загадок. Таким образом, в управлении государством окажутся самые умные представители населения земного шара".

Глава XX

Враг в красных штанах, опустив голову, медленно ехал сквозь город, бросив поводья на шею лошади. Он сидел в седле, как пришей кобыле хвост. Ноги его в свисающих с пальцев тапочках болтались вдоль лошадиных боков и цеплялись за бульварные кусты.

Из скорлупы облаков вылупилось желтое солнце. Он поднял голову, моргнул и уставился на восход.

Он знал, что все равно поймает, невзирая на окружающий это убеждение скепсис. Услышав о том, что объявлен всесоюзный розыск беглецов, он презрительно улыбнулся и сказал:

- Разрешите обратиться, товарищ комиссар государственной безопасности 1-го ранга. Не нужное это дело: никуда они, кроме Москвы да своей спаленной дачи, не толкнутся, народ такой, известно - интелигенция.

Вооруженный таким передовым мировоззрением, человек в красных штанах, опустив голову, медленно ехал верхом сквозь Москву, придерживая кобылу перед некоторыми заведениями, в которых по его расчетам скорее всего следовало искать, и, засунув голову в окно заведения, подозрительно осматривал внутренность. Не достав до окна Большого зала Консерватории, он въехал в гулкий вестибюль, медленно поднялся по лестнице и остановился в зрительном зале. Кобыла нехотя пожевала золотистый плюш рампы и опустила морду. Он пощупал дирижерский пульт и тронул пятками кобылу.

- Куда заховались? - мучительно думал он, выпяливая глаза и смаргивая одолевавшую дремоту. - Может за водокачку? - Но вспомнив, что за водокачку заховалось в год великого перелома два кулака, психологически не имевших ничего общего с Аркадием и Марианной, он отказался от этого умозаключения.

Кобыла, задремав, остановилась посреди площади. Вдруг сверху раздался оглушительный визг, кобыла шарахнулась в сторону, и он едва не вылетел из седла.

- Ложись! - заорал он и треснул кобылу в бок пяткой. На месте, от которого он только что отскочил, лежал, дергая харей и свистя, здоровенный поросенок. Он поднял голову вверх и увидел высоко на балконе фигли-мигли парочку, делавшую вид, что это до ее не касается. В ту же секунду перед мордой залягавшейся кобылы вырос некий молодой дядя и тяжело опустился на мостовую перед околевающим поросенком.

Человек в красных штанах вновь обрел утраченное было из-за такого явления, как падающие с неба свиньи, самообладание. Он свесился с седла и пытливо всмотрелся в черты поросячьей хари.

- Готов, - тихо произнес хозяин поросенка и встал на ноги. - Эх, жизнь наша, - меланхолически сказал он и пошевелил носком сапога охладевающий хвост.

- Да, - процедил человек в красных штанах. - Живешь, работаешь, строишь коммунизм, а косая так тебя и дожидается. Вы кем, извините, будете?

- Шофером работаю, - уныло отозвался хозяин дохлого поросенка и, обрадованный дружеским участием, добавил, кивнув в сторону поросенка: Из-за бабы все дело.