И пришел Город - Джон Ширли

Не обращая на них внимания, к Коулу обратилась вторая женщина, в черном пеньюаре:

– Люсиль Шмидт! Вы не видели ее? – Глаза женщины умоляли.

– За ней, э-э… обязательно присмотрят, мэм, – ответил Коул, не зная, что еще сказать. Он отвел в сторонку Кэтц.

– Слушай, ты хоть как-нибудь просканируй для меня эту лажу. У тебя есть хоть какие-то догадки, что он думает с ними делать? Если, скажем, их дети сблядовались, тогда что хорошего…

– Он собирается примирить их с родителями. При любом исходе. Или они вернутся к своим родителям и они во всем меж собой разберутся, или же закончат свои семейные отношения по-другому – просто их порвут. Для него непринципиально, потому что в любом случае вопрос будет закрыт. Он просто вносит коррективы – не вставая ни на чью сторону. Шлюхи – это часть города; против них конкретно он ничего не имеет.

– Ага, но ты сама представляешь, чтобы проститутка – даже начинающая – могла бы вот так взять и вернуться в лоно семьи, за одну-то ночь? Тем более на глазах у всех остальных! Когда я сам промышлял по вызову, у нас…

– Блин, а помнишь, как ты чалился тогда у тех паскуд на Пятьдесят третьей, в Нью-Йорке? Разве ты тогда не чувствовал себя таким обосранным, в такой грязи, что, появись в ту минуту твои родители – ну, когда ты готов был волком взвыть, – ты бы к ним вернулся? Что, разве не так?

– Да, безусловно… Бывало, и не раз. И если бы тогда мой старик подгадал… Я понял, о чем ты. И видимо, Город знает, какой момент самый подходящий.

Кэтц кивком указала на крыльцо многоэтажки; там по ступеням спускался Город, сопровождая идущую впереди девочку-подростка.

– Мам? Ты-то какого фига здесь? – приблизившись, растерянно спросила девчушка – небольшого роста пухленькая блондинка в штанах и блузке в обтяжку. С косичками, почти без косметики; эдакая девчонка-второкурсница, лакомое блюдо для клиентов.

Отца она полоснула взглядом. Мать кинулась навстречу и обняла свою Люсиль, которая в объятиях расслабилась и, виновато зыркнув в сторону стоящих неподалеку шлюх, томно закатила глаза: мол, надо же, и здесь достали!… Однако минуту спустя она уже сама не отпускала мать от себя. Она плакала и сквозь слезы с ненавистью шептала хохочущим девицам: «Чтоб вы сгинули, твари!» Отец застыл рядом в неловкой позе – не зная, как бы это взглянуть на дочь построже, – когда Город (на этот раз снова в обличии полицейского в штатском) обратился к мистеру Шмидту:

– Не становитесь в позу уязвленной добродетели. В июне 2002-го вы заплатили пять тысяч долларов молодому человеку в синем «шевроле». Вы помните, за что вы отдали эти деньги?

Шмидт посмотрел Городу в лицо. Перед неумолимым лицом всего города Сан-Франциско, воплощенного в едином человеке, отрицания были бессмысленны.

Лицо Шмидта – до этого момента непроницаемый барельеф назидательности, монумент негодования против поступков дочери – начало исходить слезами. Он судорожно обхватил руками свою жену и дочь.

Мистер и миссис Джонс молча стояли под фонарем, взявшись за руки.

– Не скажете же вы, что наш мальчик тоже здесь… – начал было мистер Джонс.

– Не совсем здесь. Он в том баре, – указал Город в сторону клуба «Задний проход», что на полквартала севернее. – Кочует по ночным заведениям, торгуя собой за наркоту. Он сейчас как раз там. Идите, найдите его… – Вытянув руку, Город чуть тронул Джонса за плечо. Тот сильно вздрогнул и притянул к себе жену.

– Мне как-то странно, – проговорил он, потирая задетое место. – Как будто в меня что-то вошло…

– Рой не будет противиться: с вами моя воля. Просто обнимите его, и он к вам пойдет. Он созрел для того, чтобы сдаться. Прикоснитесь к нему и ничего не говорите, и не вздумайте его осуждать.

– Я не могу отправиться туда, как какая-то уличная шпана, – запротестовал Джонс. – Особенно в таком виде. Я адвокат, причем крупного предприятия, а это ответственность перед имиджем фирмы, и… Если там шатается всякий сброд, то я не собираюсь смешиваться со всеми этими, которые ходят по улицам…

– Мы все ходим по улицам, – заметил Город. – Или лично вы по ним летаете? Ступайте же.

Мистер и миссис Джонс медленно двинулись вниз по тротуару и, придерживая вокруг себя полы своих ночных одеяний, скрылись за дверями клуба «Задний проход».

Был уже второй час ночи. Транспортный поток поредел, улица почти опустела; голоса начинали уже звучать с небольшим эхом. И вдруг…

– Мари! – закричала сидевшая до этой поры на ступенях старуха. Резко вскочив, она вдруг рванулась прямо сквозь гогочущую стайку оторопевших от неожиданности путан. Где-то в квартале отсюда на секунду остановился и обернулся хрупкий силуэт.

– Мари! – кричала на бегу старуха, боясь упустить силуэт из виду.

Мари с шага перешла на бег в противоположном направлении.

– Иди н-на 'уй отсюда, оставь меня! – донеслось сквозь несмолкаемый гул города.

Их с матерью разделяло с полквартала, и Мари постепенно увеличивала разрыв. Город медленно, почти незаметно кивнул. Земля чуть дрогнула, и Мари споткнулась. Она упала плашмя и лежала без движения с полминуты – достаточно, чтобы мать ее догнала.

С лестницы прыжками соскочил тот чернокожий юнец и, подлетев, уткнул Городу в грудь свой палец.

– Ты, бля, козел, ты вообще кто такой? А?! Где тут братан тот был? Ну, перец этот, в белом кепаре?

Не дождавшись от Города ответа, он нацепил собственные темные очки; теперь зеркальца смотрелись в зеркальца, многократно множа пляшущие в них отражения.

– Ты, бля, скажешь или нет?! Hexep тут мне легавым прикидываться! У нас тут всё с ними схвачено! Я, бля, тебе говорю или кому?! Ты у меня козу увел, а мне от нее чистым наваром две сотки, каждых… – Он осекся. Не веря глазам, уставился. Поперхнулся слюной.

Выставив руку с растопыренными пальцами, Город щедро усеивал асфальт старомодными банкнотами. Материализуясь в воздухе меж его пальцев, стодолларовые бумажки сыпались дождем, устилая собой тротуар и бордюры, – хрусткие, зелененькие. Инстинкт взял свое – никто слова не спросил о природе этого загадочного явления.

И юный сутенер, и путаны – все как один, упав на четвереньки, бросились собирать неожиданно взявшуюся наличность. Кэтц, хохоча, присоединилась к ним. Подобрав купюру, Коул взыскательно ее изучил: настоящая. И сунул ее себе в карман. На тротуаре покоилось уже никак не меньше десяти тысяч долларов, когда Город наконец опустил руку и прекратил свой благодатный дождь. МТФ свел оборот бумажных денег фактически на нет, но их еще можно было положить на карточку в головном офисе «Интерфонда». Одна из путан – мексиканка с люминесцентной помадой, во вздыбленном светлом парике – решила прильнуть к источнику нежданного изобилия. Обвив Город руками, одной пятерней она вкрадчиво скользнула ему между ног. Было видно, как она пытается что-то нащупать. Город не двигался. Девица легонько стиснула ему промежность. На ее лице отразился ужас; она испуганно отпрянула.

– Он э-это… – заикаясь выговорила она. – У него там… – прикрыв руками рот, она опрометью унеслась в подъезд многоэтажки.

Мистер и миссис Джонс возвращались; между ними шел худой, осунувшийся молодой человек.

Все трое плакали. По трем разным причинам. Мистер Джонс плакал оттого, что работает «домашним» юристом у находящейся под мафией мясоперерабатывающей компании, созданной на отмытые деньги, а его сын промышляет проституцией. И вот теперь, как ни старался, мистер Джонс никак не мог взять в толк, есть ли между этими занятиями существенная разница. Жена его плакала по сыну, а сын – по наркотикам.

На другом конце улицы Мари схватилась со своей матерью. Они катались по тротуару, лягаясь и взбрыкивая, обе в слезах. Коул неосознанно направился в их сторону. Ненавистное диско сопровождало его глумливой электронной пародией на панихиду, становясь все громче и громче по мере приближения к женщинам. Когда он почти уже подошел, музыка в ушах буквально грохотала, а одна из затемненных фигур на тротуаре лежала не шевелясь. Вторая из них – дочь – вознесла над головой руку и с безжалостной силой опустила ее на обмякшее тело матери. «Мари…» – только и успел пробормотать Коул.

Сзади на расстоянии послышались испуганные выкрики.

Дискоритмы внезапно оборвались.

Коул повернулся и побежал обратно, в сторону Города и Кэтц.

Там сейчас, образовав полукольцо, стояли три желтых седана, преграждая ступени в подъезд, возле которых юный сутенер, девицы и Кэтц все еще набивали карманы купюрами. Город стоял, крепко расставив ноги, и не отворачиваясь смотрел в слепящие фары машин.

Мимо проехало такси, такое же призрачное, как и то, что их сюда доставило, унося с собой Джонсов, Шмидтов и их детей. Повернув налево, оно скрылось за углом.

В то время как Коул пересекал разделяющую их проезжую часть, Кэтц как раз выпрямлялась, щурясь в безжалостном свете фар.