Серебряный остров - Николай Корнеевич Чуковский

окна, спиной к двери, стоял крупный человек с густыми курчавыми чёрными волосами, слегка посеребрёнными сединой, и смотрел в окно. Услышав стук двери, он отвернулся от окна и улыбнулся мальчикам так, словно ждал их. У него были белые, совсем молодые зубы.

— Вот, я привёл его, Виталий Макарыч, — сказал Стёпочка.

— Здравствуй, Коля, — сказал Виталий Макарыч, внимательно разглядывая его. — Наконец-то!

— Вот, привёл его, Виталий Макарыч, — сказал Стёпочка.

Виталий Макарыч хотел ещё что<го сказать, но тут зазвонил телефон, и, взяв левой рукой трубку, он опустился в кресло. «Уже привык в папином кресле сидеть», — подумал Коля.

Виталий Макарыч говорил в телефон о каких-то брёвнах, которых ему не прислали. Склонив курчавую голову набок, он зажал телефонную трубку между плечом и ухом и освободил левую руку. Тут только Коля заметил, что правой руки у него нет, — правый рукав пиджака был пуст и висел безжизненно. Продолжая говорить в телефон и придерживая трубку головой, он левой рукой вертел костяной разрезательный нож, перекидывая его в воздухе, хватая двумя пальцами то за один конец, то за другой. Делал он это очень ловко — нож не упал ни разу. Нож тоже был папин. И папин был письменный прибор на столе — чернильница на мраморной доске с двумя чугунными медведями. Коля помнил, как любил он разглядывать этих медведей, когда маленьким первоклассником заходил сюда, к папе.

Пока Виталий Макарыч говорил по телефону, Коля разглядывал его смуглое, цыганское лицо. В чёрных густых бровях Виталия Макарыча было много седых волосков, но чёрные глаза с синеватыми белками казались совсем молодыми. Однако к этим молодым глазам сбегались морщинки. Трудно было сказать, сколько ему лет, — может быть, тридцать, а может быть, сорок пять.

Виталий Макарыч то поглядывал в окно, то разглядывал Колю. Он разглядывал его с таким откровенным любопытством, что Коля невольно отвёл глаза. «И чего я ему дался? — думал Коля. — Ведь он меня совсем не знает. Ведь я для него просто незнакомый мальчик, поступающий в шестой класс».

Виталий Макарыч повесил трубку, взял карандаш и что-то записал на листке календаря. Он писал левой рукой так же быстро, как другие пишут правой.

— Ну, до чего похож! — сказал он, не спуская своих чёрных глаз с Коли. — Я узнал бы тебя где угодно с одного взгляда, так ты похож на отца.

Коля молчал. Ему, не говорившему об отце дома с матерью, и подавно не хотелось говорить о нём с этим человеком. Однако где Виталий Макарыч мог видеть папу? На фотографии, что ли?

И словно угадав его мысли, Виталий Макарыч сказал:

— Мы с твоим отцом здесь при немцах каждый день виделись.

Коля вздрогнул и глянул Виталию Макарычу в глаза. Вот, наконец, человек, который видел здесь папу при немцах! Да только правда ли это?

Виталий Макарыч, вероятно, заметил, что Коля не верит ему. И нахмурился.

— Ну, выдай ему кисть и отведи на крышу, — сказал он Стёпочке довольно резко. — Если только он не боится высоты.

— Нет, он не боится, — сказал Стёпочка. Они вышли из кабинета, и Стёпочка повёл Колю вверх по лестнице.

— Каков наш Витмак, а? — спросил он.

— Ведьмак, — сказал Коля.

— Ведьмак? — повторил Стёпочка и рассмеялся.

Но сразу сдержался: ему не хотелось смеяться над Виталием Макарычем.

— Почему Ведьмак? — спросил он.

Коля не знал, что сказать:

— Он лохматый.

— Мало ли что, — сказал Стёпочка. — Он молодец! Мне жаль уезжать отсюда только из-за него одного.

— А ты разве собираешься уезжать? — удивился Коля.

— Мы об этом ещё поговорим, — сказал Стёпочка. — Это долгий разговор.

III

В брезентовой прозодежде, сшитой на взрослого, с длинной кистью в руках, Коля красил крышу. Железные листы гремели у него под ногами. Он макал кисть в ведёрко с парижской зеленью, накладывал жирную краску на промасленное железо и медленно пятился вниз по склону. За его спиной склон обрывался и начиналась пропасть. Но Коля старался не оглядываться. Когда он оглядывался, ему становилось страшно.

В двух метрах от него, также пятясь и также размахивая кистью, работал Стёпочка. Маленький, он совсем тонул в своей прозодежде с засученными брюками и рукавами. В сторону пропасти он даже не косился. Он двигался так уверенно, легко и беспечно, словно её не существовало.

Им двоим поручили выкрасить весь тот склон крыши, который обращён был к реке. Солнце жгло им спины сквозь брезент. Краску нужно было класть ровно, всюду одной густоты, и это поглощало всё их внимание. Прошло больше часа, прежде чем они настолько привыкли к работе, что начали разговаривать.

— Хороший, но странный, — сказал Стёпочка.

Коля сразу понял, что он говорит про Виталия Макарыча:

— Чем же странный?

— Ты заметил, что, когда мы вошли, он смотрел в окно? — спросил Стёпочка.

— Ну?

— Он всегда смотрит в окно, когда бы я ни вошёл, — сказал Стёпочка. — Если в кабинете у него никого нет, он стоит у окна. Если у него кто-нибудь есть, он сидит в кресле, разговаривает, а сам поглядывает в окно.

— Он, может быть, следит за работами? — сказал Коля.