Иное - Сергей Михайлов

Вислоухий навалился на засов, дверь скрипнула и тяжело подалась в сторону. В лица им пахнуло застоявшимся запахом плесени, погреба и аммиака.

Голан шагнул первым.

— Вот она, сокровищница Дворца Каземата! — восхищённо прошептал он.

Тусклый свет факелов освещал длинное узкое помещение, по сторонам которого тянулись многочисленные стеллажи, до отказа заставленные стеклянными бутылями и металлическими канистрами. Голан схватил одну бутыль, но не удержал, бутыль выскользнула из его пальцев, упала и разбилась. Едкая, дымящаяся жидкость растеклась по бетонному полу.

Голан вдохнул полной грудью и блаженно зажмурился.

— Аммиак, — самозабвенно прошептал он.

Он схватил вторую бутыль, на этот раз более аккуратно и осторожно, бережно вынул пробку, понюхал, крякнул от удовольствия и приник к горлышку. Живительная влага быстро вливалась в его пустое нутро. Опорожнив бутыль, Голан откинул в сторону пустую посудину и взял с полки ещё одну. И лишь после третьей, раздувшись до неимоверной величины и заполнив до отказа своё тело нашатырным спиртом, оглянулся к Вислоухому. Тот стоял в углу и тихо, с оглядкой, оправлялся.

— Ты что?! — взревел Голан и вдруг расхохотался.

— Не могу больше, Голан, — обречённо пробубнил Вислоухий, вибрируя всем телом, но, услышав хохот Повелителя, робко улыбнулся в ответ.

Выпитое зелье ввергло монарха в благодушное расположение духа.

— Ха-ха-ха! — гремел он, катаясь по бетонному полу в приступе истерического веселья и разбрызгивая пролитый нашатырь. — Ты всё тот же, Вислоухий. Готов гадить даже в святая святых моего Дворца! Ох, держите меня, я сейчас лопну от смеха…

Сначала тихо, застенчиво, только слегка похихикивая, потом всё более и более расходясь, Вислоухий принялся вторить своему Господину, и вот уже оба — Повелитель и его Тень — в две глотки вопили, брыкались, носились, кувыркались, орали разухабистые песни своего преступного прошлого…

— Пей, Вислоухий! — благим матом визжал Голан, вливая в жадную утробу слуги одну бутыль за другой. — Я угощаю! Сегодня мой день!

Они быстро опьянели и вскоре затихли меж стеллажей с изрядно поредевшими запасами аммиака, в луже из спирта, пополам смешанного с мочой, потрясая низкие своды Камеры Жизни хриплым храпом.

Первым очнулся монарх. Его колотил озноб, от одежды несло какой-то вонючей гадостью. Факел чадил, наполняя помещение мутным чёрным дымом. Он был зол и угрюм, нутро настоятельно требовало новой порции зелья. Высосав из десятилитровой стальной канистры добрую половину (стеклянную бутыль он не решился взять в дрожащие руки), Голан с остервенением пихнул ногой бесчувственное тело Вислоухого. Тот застонал и, не просыпаясь, осыпал Голана мерзкой бранью.

— Вставай, ублюдок, — прохрипел монарх и двинул слугу вторично по его толстому заду. — От тебя несёт, словно от кучи дерьма!

Вислоухий сел. Его нещадно мутило, большая, словно качан капусты, голова билась в приступе похмельного синдрома.

— Где это я? — Его единственный глаз таращился по сторонам, скудный умишко пытался восстановить цепь предыдущих событий.

— В сортире у Господа Бога, — зло огрызнулся Голан. — Поднимайся же, смерд, не заставляй ждать своего монарха!

— М-м-м… — промычал Вислоухий, икнул и схватился за голову. Обрывки воспоминаний постепенно внесли некоторую ясность в его атрофированный мозг. Он встал, пошатнулся и снова упал. Странный чмокающий звук донесся до Голана.

— Ты что, спятил?

Распластавшись, Вислоухий лакал ещё не успевшую испариться жидкость прямо с пола.

— Свинья, — с омерзением скривился Голан и двинул слугу в третий раз.

Вислоухий поднялся и, шатаясь, пошлёпал к выходу.

— Плохо мне, Голан, ох, плохо, — проблеял он. — Сейчас меня…

Он вдруг скрючился и весь подался вперед. Его обильно вырвало.

— Обожрался, сволочь, — уже без злости, даже с какой-то отеческой лаской, произнёс Голан. — На, выпей!

Он протянул слуге початую канистру, из которой только что пил сам. Вислоухий сильно передёрнулся и жадно приник к горлышку.

— Всё, кажется отпустило, — переведя дыхание, пробормотал он.

— Тогда идём! — приказал Голан.

Они покинули Камеру Жизни, даже не потрудившись запереть за собой дверь. Солнечный свет ударил им в лица.

— Уже утро? — удивился Вислоухий. Он был зелен, грязен и жалок.

— Ну и рожа у тебя, Тень, — брезгливо поморщился Голан.

— У тебя не лучше, мой король.

Монарх развернулся и хлёстко двинул Вислоухого по жирной морде. Тот перекувырнулся в воздухе и отлетел шагов на десять.

— Ты что, взбесился, Голан? — обиделся Вислоухий, с трудом поднимаясь на ноги и потирая ушибленный нос.

— Впредь воздержись от подобных высказываний в адрес своего Повелителя, — нравоучительно, без злости, заметил монарх. — Не забывай, что ты — всего лишь моя Тень.

— Прости, мой Повелитель.

— То-то же. Веди меня в Камеру Смерти.

— В Камеру Смерти?!

— Я не повторяю дважды, — чётко отрезал Голан, и единственный глаз его налился гневом.

— Да, мой Повелитель. В Камеру Смерти.

И снова начались скитания по безлюдному Дворцу Каземата. Наконец они достигли цели.

В противоположность Камере Жизни, Камера Смерти представляла собой высокое круглое помещение, у стен которого размещались всевозможные орудия убийства, порой хитроумные, сложные и замысловатые, но в основном здесь были собраны тонкие металлические спицы различной длины, которыми палачи обычно пользовались, приводя смертные приговоры в исполнение.

Широко расставив ноги и выпятив брюхо, Голан стоял посреди зала и мрачно усмехался, а из-за его плеча, ёжась и икая, испуганно выглядывал Вислоухий.

— Уйдём отсюда, Голан, — блеял слуга.

— Сократись, смерд, — бросил Голан и шагнул вперёд. Взгляд его упал на длинную острую титановую спицу, пожалуй, самую длинную и самую острую из всех здесь имеющихся. Монарх с благоговением взял её в руки и со знанием дела пощупал остриё. Солнечный блик отразился на одной из её граней.

— Это как раз то, что мне нужно.

— Что? — не расслышал Вислоухий.

Голан резко повернулся и приставил остриё спицы к тугому пузу слуги. Тот побледнел и в страхе закатил единственный глаз.

— Боишься? — ласково спросил Голан и скривился в усмешке. — Это хорошо, что боишься. Ты и должен бояться, и ты, и вся эта пугливая мразь — на то я и монарх, Верховный Правитель мира.

Он отвёл спицу в сторону.

— Ох, и напугал ты меня, Голан, — судорожно вздохнул Вислоухий, не в силах оторвать взгляда от титанового острия.

— Идём, — приказал Голан и быстрым шагом направился к выходу. Спицу он прихватил с собой.

Они поднялись в Палату Церемоний. Здесь их уже ждала толпа новоиспечённых царедворцев и приспешников, собравшихся ещё затемно, дабы выразить свои верноподданнические чувства и вовремя поспеть к раздаче постов, чинов и портфелей, кои со сменой Правителя всегда обновлялись и назначение которых по заведённой издавна традиции обычно производилось в первый же день нового правления.

Буря ликования затопила Палату, но монарх пресёк её в самом зародыше, воздев кверху остро отточенную спицу. Наступила гробовая тишина.

— Ты! — Голан ткнул спицей в ближайшего толстуна. — Будешь моим секретарём. Остальные — вон отсюда! Живо!

Робко, боясь поднять глаза на Повелителя, сановные толстуны стройной чередой потянулись к выходу, пока в зале не осталось только трое: секретарь, Вислоухий и сам Голан.

— Желаю изъявить монаршую волю, — возгласил Голан, развалясь на шикарном троне, отделанном драгоценной древесиной и усыпанном самоцветными каменьями. — Пиши! Указ No1 Верховного Повелителя материального мира Голана Первого.

Секретарь изготовился писать.

— Первое, — начал Голан. — Уничтожить содержимое Камеры Смерти, а саму Камеру — замуровать навечно.

— Но как же так, Голан! — изумился Вислоухий. — А казни? А святое убийство?

— Сократись, Тень! — рявкнул Голан, метнув в Вислоухого гневный взгляд. — Второе. По всей Империи ликвидировать все судебные органы. Третье. Объявить бывшего монарха и всех, кто служил ему, вне закона и предать их личному суду Верховного Правителя Голана Первого. Четвертое. Доставить во Дворец Каземата всех служителей бывших императорских судов, а также палачей. Пятое. Доставить во Дворец Каземата всех пацифистов, анархистов, коммунистов и демократов. Шестое. Доставить во Дворец Каземата тот конный разъезд, что нёс вчера службу у западных стен города. Седьмое. Под страхом смерти запретить вход в Камеру Жизни любому из моих подданных без высочайшего на то моего повеления. И восьмое. — Голан встал, расправил плечи, голос его зазвенел торжественно и громко. — Объявить Верховного Правителя всего материального мира, Монарха-Самодержца Голана Первого Единственным Верховным Судьёй и Единственным Верховным Палачом по всей Империи! Да будет так, как я сказал.