Иное - Сергей Михайлов

Так порой называют смерть. Что может быть более далёкое от истины, чем подобная аналогия? Сон — и смерть. Жизнь — и ничто… Нет, нет, вечный сон — если таковой, конечно, существует — есть как раз та скрытая, невидимая форма внутренней жизни, которая единственно возможна — о, если бы только она была возможна! — после смерти. Может быть, вечный сон и есть обратная сторона бессмертия души? Быть может, бытие бессмертной души в мире внешних объектов сопряжено с инобытием вечного сна в мире внутреннего «я»? И единство то нерасчленимо? Ибо свет возможен только как противоположность тьмы…

Все мы ходим под Богом. Под нашим, общим Богом. И судя по тому, что мир погряз в пороке, зле и страданиях, наш Бог ещё не умер. Сновидения — лишь эпизоды в Его жизни, ещё недосуг Ему обратить Свой божественный лик — навечно, а не время от времени — к единственному Своему творению. Лишь со смертью Его приидет на землю истинное Царствие Божие.

Лишь смерть способна соединить Меня, Бога, с миром Моих грёз — на веки вечные. Может быть, тогда мир-сон приоткроет Мне тайны свои?..

Дикая мысль вздыбилась в моём мозгу: входя в мир сновидений, не встречу ли я там Бога, как одно из своих творений?

Лента Мёбиуса….

СОН

В полдень монарший указ был обнародован, а уже к вечеру во Дворец Каземата потянулись толпы оговоренных в указе лиц: кто добровольно, кто — под усиленной стражей. Голан Первый величественно восседал на троне, справа от него мельтешил Вислоухий, полукругом вокруг трона расположились вновь избранные высшие сановники государства. В руках Голан нетерпеливо вертел титановую спицу. Вскоре Палата Церемоний наполнилась толпой явившихся пред светлое око монарха толстунов, вызванных для расправы. Огромный зал не мог вместить всех, и потому большая их часть осталась ждать своей участи вне Палаты. Изловленный у самых границ Империи бывший монарх и кучка его приспешников жались в тени громадной колонны слева от трона. Чуть поодаль сгрудились мрачные анархисты, вызывающе вели себя коммунисты, смело смотрели в глаза монарху пацифисты. Судейские чиновники испуганно озирались по сторонам, не ведая грядущего; их напудренные парики и чёрные мантии казались жалким и бутафорскими. Десятка два палачей невозмутимо, скрестив руки на груди, стояли у самых дверей в залу. Вход в Палату Церемоний охранял усиленный наряд дворцовой стражи.

Голан поднялся и обвёл толпу надменным взглядом.

— С сего дня, — прогремел его голос под сводами зала, — я, Голан Первый, сам намерен вершить суд в моём государстве. Я — единственный Верховный Судья!

— Но, сир, есть же закон… — неуверенно возразил было один из судейских.

— Закон — это я, — возвестил Голан, — и нет закона высшего для моих подданных. А посему любой суд, помимо моего, отныне незаконен. — Он сделал знак судейским чиновникам приблизиться; те безропотно повиновались. — Вы подлежите смерти как вредные для монархии элементы, и карать вас буду я!

Судейские затряслись, кто-то грохнулся в обморок. Голан приблизился к первому из них, занёс над ним титановую спицу и глубоко вонзил в тело несчастного.

— На, получай!

Мрачная улыбка искривила его губы. Судейский обмяк, пронзённый насквозь, лёгкое облачко аммиака зависло над местом казни. Голан подошёл ко второму — и та же процедура повторилась вновь. В зале стояла мёртвая тишина, и лишь изредка роптал кое-кто из оппозиционеров. Более часа расправлялся монарх с судейским чиновниками, и вот последний из них пал жертвой монаршей кары. По сигналу Вислоухого стражники тут же выволокли груду мешкообразных тел в чёрных мантиях вон.

— Теперь черёд палачей, — объявил Голан, разминая уставшую кисть. — Подходите по одному.

Палачей было значительно меньше, и держались они куда спокойнее судейских: видимо, привычка к чужой смерти сделала их нечувствительными к смерти собственной. Они подчинились безропотно, молча.

Голан с уважением оглядел шеренгу палачей. Мимолётная тень сожаления, вызванная чувством профессиональной солидарности — и Голан, и палачи были убийцами, каждый в своём роде, — на миг мелькнула в его единственном глазе, но только на миг: уже в следующую секунду взгляд его окреп, посуровел, губы плотно сжались.

— Вы мне больше не нужны.

Палачи умирали молча, со скрещенными на груди руками. До самого последнего вздоха ими владела полнейшая апатия.

Но вот и их тела были убраны из Палаты.

— Теперь ты! — Голан ткнул спицей в сторону бывшего монарха. — И все вы! — Он сделал широкий жест остриём, охватывая всех его приспешников. — Живее!

— Нет! — завопил бывший монарх. — Я жить хочу! Слышишь, жить!

— Такова моя воля, — тихо, но отчётливо произнёс Голан. — Не заставляй меня ждать, смерд.

Бывший монарх упал на пол и забился в истерике. Двое стражников подхватили его под руки и подтащили к ногам грозного Повелителя.

— Не-е-ет! — заорал обречённый, выпучив от ужаса единственный глаз.

— Да! — словно ударил Голан и воткнул в него спицу.

Бывшие сановники не заставили себя долго ждать и понуро потянулись к трону.

Вислоухий от души наслаждался этим зрелищем, широкая сладострастная гримаса не сходила с его ухмыляющейся лоснящейся рожи; тенью скользил он за своим Повелителем, действием оправдывая свой высокий чин.

Покончив с бывшим монархом и его приспешниками, Голан обратил свой божественный взор на многочисленную оппозицию. Их здесь было большинство, и они-то как раз вызывали наибольшую ненависть Верховного Правителя, ибо смели быть непокорными ему, Голану Первому.

— Что ж, перейдём к главному пункту нашей сегодняшней программы, — усмехнулся он, и единственный его глаз злобно, торжествующе заблестел. — Есть добровольцы?

— Есть! — крикнул молодой анархист и отважно выступил вперёд.

— Вот как? — Голан удивлённо вскинул бровь. — Что ж, подходи.

— У него бомба! — взвизгнул Вислоухий и опрометью нырнул под трон.

Быстрым движением смельчак-анархист выхватил из-за спины ручную гранату, замахнулся, но… Ближайший к нему стражник оказался проворнее его; словно тигр, бросился он на молодого террориста, выхватил из его рук гранату и швырнул в окно. Спустя секунду-другую с улицы донёсся взрыв, посыпались цветные оконные витражи. Скрученный анархист был доставлен к ногам монарха. По Палате пронеслась волна смятения и запоздалого ужаса…

— Та-ак, — протянул Голан, умело скрывая дрожь в голосе. Лицо его посерело, глаз налился краснотой. — Ты смел, но глуп, молокосос, смел, потому что поднял руку на своего государя, глуп, потому что обрёк на смерть не только себя самого, но и всю свою вонючую родню. Доставить ко мне родственников этого мерзавца! — рявкнул он, обращая к стражникам грозный свой лик. Потом с силой всадил в отважного анархиста свою смертоносную спицу. — На, получай, щенок!

Теперь дело пошло быстрее. Ночь была на исходе, Голан явно устал, рука плохо повиновалась ему. Чувства притупились, смерть врагов пресытила его сверх всякой меры, да и шок от неудавшегося покушения на его царственную особу дал о себе знать: нервы его были на пределе. Вислоухий ходил за ним, поминутно спотыкаясь и откровенно зевая. А толпа врагов тем временем редела всё больше и больше. Уже в преддверии Палаты Церемоний было пусто, все оставшиеся в живых без труда разместились в центре залы, теснимые от стен стражей. Обречённые на смерть роптали теперь во весь голос, они тоже устали, устали ждать своей очереди, и грядущая смерть уже казалась им избавлением. Они откровенно клеймили Голана бранными словами, называли его диктатором, тираном, узурпатором, убийцей, садистом-шизофреником, растлителем малолетних и похотливым котом. Они смотрели ему прямо в лицо, не скрывая своей ненависти и презрения — Голан лишь хохотал им в ответ и крикунов приканчивал первыми. Последним пал старый коммунист, перед кончиной пообещавший вздернуть всю эту дворцовую мразь на сотнях виселиц.

Впрочем, осталось ещё несколько толстунов — тот самый конный разъезд, посмевший накануне подвергнуть сомнению божественность Верховного Правителя и не пасть пред ним ниц по первому же его повелению. Все они тряслись от страха и жалобно скулили.

— Пощади нас, Повелитель! — возопил глава разъезда, бухнувшись перед ним на колени; остальные не раздумывая последовали его примеру. — Туман неведения застлал глаза наши в тот роковой для нас час, когда ты, о Великий, с триумфом въезжал в столицу нашего благословенного государства. Пощади!

— Пощадить, что ли? — с полувопросом обернулся Голан к засыпающему на ходу Вислоухому. Ему надоело карать, но и миловать он не умел.

— Пощадить, — кивнул Вислоухий машинально.

— А, так ты вступаешься за этих псов? — заорал монарх и пнул Тень так, что тот врезался в гущу полусонных сановников. — Ну нет, теперь-то им пощады ни за что не будет.