Иное - Сергей Михайлов

Ослабевшей рукой вонзал он спицу в тугие покорные тела солдат; стражники следом выволакивали сдувшиеся безжизненные мешки из зала.

— Всё, с крамолой в Империи покончено. Раз и навсегда. — Он в бессилии плюхнулся на трон. — Уйдите все. Тень, останься.

Когда сановники, шатаясь и похрапывая на ходу, покинули Палату Церемоний, Голан ухватил Вислоухого за нос и притянул его к себе.

— А теперь, Вислоухий, двинем в Камеру Жизни. В глотке пересохло так, словно там кирпичи обжигали.

Вислоухий визгливо заржал, сонная одурь мигом слетела с него.

— Дело говоришь, Голан. Вот только… — он замялся.

— Опять?! — загремел монарх сурово.

Слуга кивнул и виновато развёл руками.

— Физиология моего организма настоятельно требует… — начал было он.

— Заткнись, засранец, — рявкнул Голан и устало махнул рукой. — Ладно, валяй, только отойди в сторонку. Не выношу вида твоего жирного зада…

Утром следующего дня Голан снова очухался первым, но будить Вислоухого не стал. Перешагнув через распростёртое у порога тело слуги, он покинул Камеру Жизни. Сегодня Тень ему была не нужна.

Сегодня путь его лежал на Кладбище Заброшенных Душ.

ЯВЬ

Наконец-то я нашёл нужное слово!

Фридмон.

Фридмон — размером с ничто, если смотреть на него снаружи, и становящийся бесконечностью для того, кто оказывается внутри. Целый мир сокрыт в нём, оставаясь невидимым для поверхностного, незрячего взгляда слепца — и взрывающийся мириадами звёздных галактик для нашедшего путь к его сердцу, ключ к его тайнам. Наш мир, гигантский мир внешних объектов — тот же фридмон для тех, кто находится вне его. Для Бога, пока он не спит.

Каждый из нас носит в себе такой фридмон, свой фридмон. Имя тому Фридмону — сон. Погружаясь в мир сновидений, человек врывается в свой фридмон и становится частью его, плоть от плоти его, но уже не фридмона, а мира иного — нового, бесконечного, грандиозного, необъятного, вечного. Прежний же, покинутый мир сжимается в ничто и сам становится фридмоном — до тех пор, пока обратный процесс не ввергнет человеческое «я» в состояние бодрствования. Периодичность подобных «путешествий» обычно равна земным суткам и определяется психофизиологической природой телесной составляющей человеческого существа. Покидая внешний мир, человек оставляет в нём своё тело, которое продолжает функционировать подобно заведённым часам. Когда же завод иссякает, «я» воссоединяется с телом — человек пробуждается.

Таким образом, внешний мир постоянно держит нас в тисках необходимости — необходимости возвращения. Отпуская в «путешествие» по мирам иным человеческое «я», он берёт в залог его тело — и ждёт своего часа, чтобы востребовать обратно то, что считает принадлежащим себе по праву. И лишь смерть приносит освобождение от этой тягостной, неумолимой зависимости.

Рука смерти подобна руке патриция, разящей, но и дарующей освобождение. ( 13 )

Освобождение!

Какое верное слово. Когда-то, ещё до обращения, я считал, что смерть есть освобождение от жизни, теперь же понял: нет, смерть — это освобождение для жизни, для вечной жизни в мире сновидений, в мире-фридмоне, в котором становишься истинным Богом.

Тот, иной, мир наполнен иными существами, подобным людям или, наоборот, на людей совершенно непохожими — постичь ли нам его отсюда , из-вне? — и каждое такое существо несёт в себе свой фридмон, в который оно погружается, когда отходит ко сну. Каждое творит во сне целый мир, творя же — становится его Богом. Есть ли предел череде таких миров-фридмонов? Скольких Богов творю я во сне? Полчища… легионы…

Некто, сотворённый мною в процессе сна, погружается в свой фридмон, в свой сон, — и вдруг оказывается во внешнем для меня мире объективной реальности — возможно ли это? Вряд ли: твари в мир Бога путь закрыт. Царствие Божие ожидает её, тварь, не на небесах, внешних по отношению к её миру-фридмону, а непосредственно в её мире-фридмоне — но лишь после того, так Бог умрёт. Не она поднимется ко Мне, а Я спущусь к ней, переступив черту собственной смерти. Но Я ещё не умер — и потому обречён влачить существование полу-бога, полу-человека.

Я постиг одну важную истину: система фридмонов подчинена строгой иерархии. Обладая своим собственным фридмоном, я в то же самое время есть часть другого фридмона, владельцем и творцом которого является Господь Бог. Но и Он в свою очередь всего лишь песчинка в безбрежном море таких же песчинок, над которыми господствует иной, высший Бог. Эту цепочку можно продлить в обе стороны до бесконечности…

А не смыкается ли та цепочка в кольцо? И не сотворён ли Бог, в конечном итоге, собственным творением? Творение творца есть творец своего творца — где же искать первопричину? Извечный вопрос о яйце и курице…

…удар по плечу. Я мгновенно захлопнул свой фридмон и запрятал его как можно глубже — внешний мир снова вторгался в моё уединение. Обернулся.

Лысыватый субъект в очках пританцовывал прямо передо мной и широко улыбался.

— Андрюха! — воскликнул он радостно, порывисто хватая меня за руку. — Вот уж кого не ожидал встретить!

Я молча наблюдал за ним. Субъект не вызывал у меня никаких чувств, кроме раздражения. Я даже не пытался понять, имел ли он ко мне какое-нибудь отношение в прошлом. В том прошлом, в котором я был всего лишь человеком.

Его распирало от удовольствия и радости. Слепец! Сказать ли ему, что он тоже — Господь Бог?

— Где ты сейчас обитаешь? Небось, большим человеком стал? — Он напирал на меня, словно танк.

Я пожал плечами.

— Что, неужели не повезло? — Он сочувственно округлил глаза, и мощные линзы его очков округлились вдесятеро. — Всё также прозябаешь в своей конторе? Простым инженером?

— Простым инженером, — эхом отозвался я, надеясь, что он скорее отвяжется, если узнает правду. Но надеждам моим не суждено было сбыться.

— Вот невезуха-то, — он покачал головой, и очки его заволокло туманом сострадания и жалости. — А я, брат, в начальники выбился, отделом руковожу! Так-то. А помнишь, как я у тебя сопромат списывал? — Он заговорщически подмигнул и слегка двинул меня плечом.

«А я стал Богом», — чуть было не брякнул я, но вовремя спохватился. Зачем? Зачем пробуждать в людях смятение и зависть? Опыт, который я обрёл в сновидениях, не даётся в беседе с забытым однокашником. Пусть уж остаётся в неведении — и до потери пульса упивается сознанием собственного величия, которое соизмеримо для него с должностью начальника какого-то там отдела… Рождённый ползать, так сказать…

— Помню, — сказал я безжизненно, хотя даже понятия не имел, что такое сопромат.

— Да что с тобой, Андрей? — Он озабоченно заглянул мне в глаза и перестал улыбаться. — Ты словно неживой какой-то.

Проницательности ему не занимать. Ведь я, действительно, не живу, пока обитаю в чуждом мне мире.

Я молча скучал и ждал, когда он от меня отвяжется.

Кажется, он начал что-то понимать. Как-то весь обмяк, ссутулился, померк.

— Ладно, Андрюха, я пойду, — пробормотал он неловко, глядя куда-то в сторону, — дела, знаешь ли… — Он торопливо сунул мне ладонь и уже на ходу бросил: — Звони. Телефон тот же.

Я остался один. Люди однообразным серым потоком обтекали меня с обеих сторон, пытаясь вовлечь в вязкую уличную толчею. Боги. Десятки, сотни, тысячи незрячих Богов…

Я — один в безбрежной человеческой пустыне. Единственный прозревший Бог, не желающий более быть человеком.

И вновь устремил я взор в недра собственного «я», пытаясь отыскать взлелеянный мною фридмон.

Надорвалась, треснула вдруг плотная завеса в моей памяти, и прошлое, это проклятое прошлое, выплеснулось наружу отчётливыми образами.

Я вспомнил: это был Серёга Малахов, непроходимый троечник и мой лучший друг в бытность мою (и его) студентом… энергетического? кажется, энергетического института. И он действительно списывал у меня сопромат. Что-то похожее на ностальгию стиснуло сердце. Не отпускает, держит внешний мир, противится моему бегству…

Прошлое наползает, цепляется друг за друга, тянет за собой всё новые и новые воспоминания. Призраки минувшего — так, кажется, это называется… Ещё одна завеса спала с моего «архива»: я женат, у меня две дочери. Так-то. Это уже не прошлое, это — настоящее.

А недавно у меня родился сын.

Или ещё одна дочь?

Неважно.

Ибо впереди — будущее. Вечность. Мир-фридмон. Боговоплощение… …Чистый, девственно-белый лист бумаги. На нём — ни точки, ни чёрточки, ни единого штриха. Это — прообраз будущего фридмона, заготовка, ещё не раскрытая возможность, идея. Это ничто . Меня ещё нет, я только в проекте, но я буду, я обязательно буду, моё появление на свет предопределено как законами природы, так и законами причинности. Моё будущее рождение — тоже возможность, но возможность единственная, неизбежная, детерминированная всем ходом того, что именуется «прошлым». Я уже «почти» есть.