Собрание сочинений в 3 томах. Том 1 - Валентин Овечкин

Конференция прошла исключительно активно. Это вполне естественно, так как в очерке авторы пытались доказать полное отсутствие технического прогресса на заводе, что не соответствует действительности, а также наносит обиду коллективу рабочих и инженерно-технического персонала, немало трудившихся над техническими производственными проблемами.

Конечно, наш завод имеет много недостатков, которые нужно изживать; особенно большой недостаток — штурмовщина. Однако авторы не заострили внимания на основной причине штурмовщины — плохой работе литейного цеха, на его хронической болезни, излечить которую завод сам не в состоянии, а отметили ее лишь в ряду других неполадок.

Итогом очерка является одно заключение авторов: директор завода не дает дорогу техническому прогрессу, что звучит по меньшей мере смешно и несправедливо, о чем много говорили выступавшие.

В целом, вместо того чтобы поднять энергию масс на борьбу за дальнейший рост завода, очерк подавил эту энергию. Все выступавшие товарищи резко критиковали авторов за ошибки очерка и его тенденциозность.

Однако, к удивлению присутствовавших, в заключение авторы не осознали своих ошибок и, не взирая на критику, заявили: «Вы можете говорить что угодно и сколько угодно, а в очерке все написано правильно».

Этим пренебрежением к критике они вызвали лишь возмущение присутствовавших, после чего конференция приняла решение послать коллективный протест против очерка в Союз советских писателей.

Е. Шилова, П. Можайкин, Ф. Демин».

Четыре члена партийного бюро ЗВШС товарищи Яковлев, Вартанян, Нефедов и Котова (заместитель секретаря бюро), голосовавшие на расширенном заседании партбюро шестого августа за решение, в котором очерк признавался правильным, здесь, на читательской конференции, подняли руки за «коллективный протест». Там, на бюро, они, вероятно, голосовали правой рукой, а здесь — левой.

Пишущий эти строки не был на ЗВШС. Перед ним только документы. И — некоторый житейский опыт. Бывал он во всяких переделках, насмотрелся всяческих чудес, видел вещи и похитрее.

Совершенно очевидно, что обсуждение очерка на ЗВШС зашло в такую стадию, когда заводской общественности нужна помощь извне. Без этого там все необходимые выводы сделаны не будут. На критику пущена в ход уже «контркритика», нажаты все педали, подкручены все винтики. Картина довольно знакомая — по некоторым другим образцам. Между прочим, и сама оттяжка обсуждения очерка почти на четыре месяца — это тоже очень тонко рассчитанный прием. Страсти, разгоревшиеся было в первые дни после появления очерка в журнале, постепенно утихли, кто надеялся на какие-то скорые и существенные перемены на заводе, убедился, что этого не так-то легко добиться, вера в действенность подобного рода литературы («беспартийный» журнал!) поколеблена — теперь можно двумя-тремя умелыми ходами повернуть настроение совсем в другую сторону.

Все более или менее ясно.

Но вот что самое главное в этой истории с очерком А. Безыменского и И. Вайнберга. Поразительно — почему же все-таки молчат Министерство станкоинструментальной промышленности и руководящие партийные органы — Кировский райком и Московский горком КПСС?

Предположим, что Безыменский и Вайнберг оклеветали директора ЗВШС Яковлева и незаслуженно оскорбили бывшего секретаря партбюро Вартаняна и вообще в своем очерке оболгали действительность: передовой завод обрисовали отсталым, достижения выдали за недостатки, выдумали какие-то несуществующие болезни, тенденциозно подтасовали и исказили факты и т. д. Так надо же выступить в защиту оклеветанных товарищей! И довести до сведения читателей журнала истинное положение дел на заводе. И надо привлечь Безыменского и Вайнберга к ответственности за беспричинное охаивание советских граждан. Есть для этого более прямые и откровенные ходы, чем через читательскую конференцию. Нельзя же молчать и бездействовать! И если кое-кто из высокопоставленных товарищей, с непривычки, действительно считает несолидным для себя отвечать на очерки «какому-то» «Новому миру», литературно-художественному журналу, то можно послать письмо в официальный орган: в «Правду», «Советскую Россию» или в один из журналов ЦК — «Коммунист» или «Партийную жизнь». (В скобках скажем, что «Новый мир» называется не только литературно-художественным, но и общественно-политическим журналом Союза писателей СССР, так что он по праву может заниматься не только «беллетристикой», но и подобного рода «Заводскими буднями».)

Но если в очерке описана правда — тоже, тем более, нельзя бездействовать и молчать.

Ничего нет зазорного для руководящих товарищей в том, что писатели обращают их внимание на некоторые незамеченные ими пока факты, подсказывают им какие-то новые мысли. Эти мысли надо принять, развить, обобщить кое-что, довести до логических выводов. Авторы очерка «Дорогу техническому прогрессу!» подняли, кроме вопросов производственно-технического порядка, много вопросов моральных, душевных, но не всё договорили до конца. И обстановка на заводе не показана достаточно ясно, не все вскрыто глубоко, не всем явлениям найдены причины, не все вещи названы своими именами. Вот тут бы и доделать кое-что за писателей.

В одном из писем, полученных редакцией «Нового мира» от читателей, выражается неудовлетворение именно тем, что авторы очерка, вскрывая серьезные болезни в жизни коллектива завода, остановились где-то на полпути.

Что заставляет старого кадровика завода, коммуниста, пришедшего в партком со слезами обиды на глазах, говорить, что он «не жалуется»? За жалобу ему еще «влетело» бы? От кого? В какой форме? Как это получается, что директор советского завода, вроде старого хозяйчика, угрожает людям: «уволю!», «выставлю за ворота!», «рассчитаю!»? И если люди боятся его угроз, значит, он их приводит, может привести в исполнение? Кто же позволяет ему бесчинствовать? Так ли надо понимать единоначалие — как право плевать в душу подчиненным, швыряться ими, безапелляционно понижать их в должности, сыпать направо и налево выговорами (которые, в конце концов, могут превратить послужной список человека в «волчий билет»), увольнять «в двадцать четыре часа» или доводить рабочего или инженера всякими иезуитскими способами, вроде «деловых обид», до того, что он сам убежит с завода куда глаза глядят? Где же общественные организации, где их контроль над действиями хозяйственников-единоначальников, забота о нуждах трудящихся, правовая защита их интересов? Что сковало общественную активность коллектива и способность его противопоставить самодурству одного человека свою организованную волю? Что согнуло спину тому старому служащему завода, который безропотно принял «дважды болвана» и не ответил на эти слова по крайней мере тем же? Где его гордость, человеческое достоинство? (Кстати говоря, наглецы обычно не очень храбры; они чувствуют, видят по характеру человека, кому можно пустить безнаказанно «болвана», а кому нельзя. Не так уж трудно, набравшись мужества, сбить с них это разухабистое свинство.)

Не есть ли это самое главное в ликвидации тяжелых последствий культа личности — разогнуть спины вот таких людей, чьи души не выдержали, не устояли в борьбе с произволом некоторых комчванов, грубо попиравших ленинские нормы нашей советской жизни?

«Культ личности, — писала «Правда» 28 марта этого года, — способствовал распространению порочного метода в руководстве партийной и хозяйственной работой — голого администрирования, воспитывал пренебрежение к идущей снизу инициативе…

В результате культа личности развивались такие уродливые явления, как замазывание недостатков, лакирование действительности, очковтирательство. У нас есть еще немало подхалимов, аллилуйщиков, людей, привыкших говорить по шпаргалкам, воспитанных на подобострастии и чинопочитании. Выкорчевывание и преодоление этих вреднейших пережитков культа личности составляют нашу безотлагательную задачу».

Но как, каким именно путем надо их выкорчевывать? Мы до сих пор боролись с бюрократами, комчванами, зажимщиками критики мерами, так сказать, усовещевательного характера. Стыдим их, уговариваем, главным образом через печать, измениться в лучшую сторону. Высмеиваем их в фельетонах, сатирических рассказах, пьесах. Помогает это пока что мало. Иной бюрократ даже с удовольствием почитывает «Крокодил» на сон грядущий — смешные картинки, веселенькие заметки, есть иногда даже над чем посмеяться, и главное, задевает это все только одного того человека, про которого написано, а остальным бояться нечего — их фамилия, занимаемая должность и адрес не указаны в заметке. На тысячу лет хватит «Крокодилу» вот так, поодиночке, возиться со своими клиентами.

Одних усилий печати в борьбе с бюрократизмом и всеми вытекающими из него прелестями — недостаточно. Надо создавать такие условия жизни, при которых бюрократам просто невозможно было бы усидеть на своих местах, организовывать вокруг них такую обстановку, чтоб земля под ними горела.