На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

– Не нужно, ваше преосвященство. Не нужно девок. И без них тошно…

Они уселись напротив открытого окна в сад, и густая, как ликер, наливка сразу ударила в голову. Надсадно звенели мухи в покоях архиепископа.

Вспомнилось, как били скотину на салганах: обухом – в лоб и ножом – по горлу. «Вот и меня сейчас так», – подумал Мышецкий, а владыка вдруг ответил на его мысли:

– Ты не томись, князь. Все обскажу по порядку.

– Я внимателен, ваше преосвященство. Исполнен готовности отвечать за все содеянное…

И владыка ткнул его локтем под бок:

– Ты что же это меня, старика, обманываешь?

– Помилуйте, святой отец!

– Зачем ты меня, князь, с султаном решил повздорить?

Мышецкий понял, что владыка для начала чешет ему левой рукой правое ухо. И решил затянуть разговор.

– Не совсем понимаю, – сказал.

– Обидел ты меня, князь. Я ведь мужик прямой, а ты здесь схитрил. Нехорошо.

– Извольте объясниться, ваше преосвященство.

– Ты хлеб для насельников получил от щедрот божеских?

– Получил. Премного благодарен.

– А озерцо Байкульское ты дал мне?

– Дал, ваше преосвященство.

– А вот и не дал! Обманул… Да не меня ты обманул, князь. Самого господа бога! Грешно, князь, так-то.

Сергей Яковлевич посидел, подумал: «Огурцов прав: надо бежать отсюда куда-нибудь». Карьера рушилась, это уже ясно и бесповоротно, – и впервые пожалел князь, что тогда, еще в Петербурге, он так легкомысленно выбросил яд из кармана. В тот день, когда убили Сипягина. Вот бы сейчас как раз, вместе с вином, – никто бы и не понял, отчего. Прямо вот здесь, в белых покоях, на страх Мелхисидеку и масленой белице Афанасии. Лег бы – на пол, длинный, длинный…

Конкордия Ивановна смотрела на него из сусального золота иконы – вожделенно и совсем не свято. Кощунствуя в душе, взял князь да и перекрестился на нее: пропади все пропадом!..

– Я, дурак старый, – бубнил владыка обиженно, – поверил тебе, ватагу целую на Байкуль выслал. Думаю, вот и рыбка у нас будет, слава те, господи. А там киргизята вчера берега обсели, рыбку мою ловят. Слово за слово, глядь, уже и сцепились! Такая свара была, что не приведи бог! Двоих-то насмерть в драке поклали…

Мышецкий молчал. Слушал и молчал. Наливки пробовал.

– Хлебушко-то, – сказал Мелхисидек, – вернешь ли?

– Надеюсь.

– Эва! С чего бы это надежды твои?

– Вот осенью. Сейчас нету…

Мелхисидек потряс своей гривой:

– Осенью… Да ты глуп, князь! А я по твоей глупости-то и без зерна и без рыбки остался.

Мышецкий шлепнул ладонью по столу.

– Усмирю! – выкрикнул он. – Перепорю всю орду. Байкуль – ваш. А хлеба – нету!

Преосвященный, явно довольный, хлебнул наливки:

– Не кричи, князь. Не в «Аквариуме», чай, сидишь-то. Здесь место тихое – божие! Ты на султана лучше грози. Самсырбайка – мужик хитрушший, вина не пьет.

– В бараний рог скручу, – раздраженно ответил князь.

– Ну да! В бараний… Он в Китай убежит со своей ордою, будешь тогда перед царем ответ держать.

– Байкуль – ваш, – твердо ответил Мышецкий.

Преосвященный подождал, пока он выпьет еще рюмочку, и любовно постучал перстом по груди губернатора:

– Князь, слышь меня? Ты от дел праведных уступи мне дело народной трезвости. Замолви словечко где надо!

Мышецкий поднял лицо: «Ого, еще не все потеряно: сейчас обменяем хлеб на водку, и – дело с концом!»

– Но я кабаками не занимаюсь, – повел осторожно.

– А мы тоже бежим от греховного. И людей от кабака отволакиваем. – Вцепился он в Мышецкого взглядом: – Что у тебя там… чайные заводят? Пьяный мимо храма пройдет, а тверезого мы не пропустим…

Сергей Яковлевич начал понемногу соображать:

– Ваше преосвященство, не бойтесь договаривать!

– А я, князек, не из пужливых. Договорю… Султана-то, видать, ты сам боишься?

Мышецкий поиграл вилкой. Постыдился признать, что законы степей оказались крепким орешком. «Султан да еще немцы…»

– К чему это, владыка?

– Стало быть – робеешь. Так шут с ним. Самсырбайку я беру на себя, – сказал Мелхисидек и тоже перекрестился на Конкордию Ивановну. – Байкуль мой, и ежели, князь, узнаешь, что киргиз без глаза, а монашек без уха – так это, значит, война меж нами была! Байкуль брали на штурму.

– Так. Договоривайте.

– Хлебушко-то когда отдашь? – снова посуровел владыка.

– Никогда, – ответил Мышецкий.

Преосвященный не смутился. Покатал хлебный шарик и кинул его себе в беззубый, как у младенца, рот. Пожевал его меленько, словно заяц.

– Жулик ты, князь, – сказал он.

Мышецкий поднялся: теперь все ясно.

– Значит, вам нужны пьяные? – спросил он строго.

– Давай… Мы уж подкрепим их в трезвости!

– Будут вам пьяные. Только о хлебе больше – ни звука.

Сергей Яковлевич сразу же поспешил встретиться с жандармом, и тот его выслушал внимательно.

– Ну, это всегда так, – сказал он. – Где завелось общество трезвости – там и духовенство… Сколько же он драть будет за отлучку от пьянства?

– Наверное, по полтиннику. А может, и по рублю.

– А ведь ущучил! – сказал полковник, почти восхищенный. – Ведь сообразил, черт старый, где деньги лежат. Ну, что ж! Надо и его пустить погреться. Печка-то большая – всем места хватит…

Потом они поговорили о предстоящей сегодня облаве в Осиновой роще, и Мышецкий подтвердил, что будет присутствовать при этом. Даже прихватит оружие. Ему это все надоело.

– Вы не верите мне, – сказал Сущев-Ракуса. – Потому-то и собираетесь идти с нами?

– Я отныне мало кому верю.

– Что ж, может, вы и правы?..

Мысль о том, что Мелхисидек сорвет от народного пьянства громадный куш денег в чистом виде, не давала покою. Подумав, Сергей Яковлевич извлек из своего стола ту самую статью, написанную совместно с Кобзевым, о «Введении винной монополии» в России. Злость его была столь велика, что Мышецкий передал рукопись в редакцию «Уренских губерн­ских ведомостей» с твердым наказом – печатать без возражений. Он был хозяином, предварительная цензура лежала на нем, и отказать ему не осмелились.

Кому он хотел отомстить – он и сам толком не знал.

Сегодня вечером, где-то в Осиновой роще, соберутся люди, чтобы составить заговор против его жизни. Это было не очень-то приятно, но Мышецкий внутренне приготовился. Заниматься делами губернии ему не хотелось. Он заехал домой переодеться, после чего снова сел в коляску.

– Ну, вези, – сказал кучеру. – Вези в «Аквариум»…

В ресторане он задержался. Вина почти не пил, слушал цыган. Заметил, что один незнакомый человек издали все время наблюдает за ним.

«Может, он из числа… этих?» – с тревогой подумал Мышецкий. Вот еще не хватало, чтобы его подстрелили после жаркого.

Сергей Яковлевич подозвал к себе ресторатора:

– Бабакай Наврузович, кто этот господин?

– Не знаю, ваш сиятельств.

– Постойте! – задержал его Мышецкий. – Не найдется ли у вас запасного выхода через сад?

Бабакай показал ему выход, и губернатор ускользнул от проницательного взгляда таинственного незнакомца. На улице его внимание привлекла цирковая афиша, и он велел кучеру:

– Поехали в цирк!..

Случайно оглянулся: следом катила пролетка, и в ней сидел все тот же тип. Тревожно екнуло сердце. Нащупали. Теперь не выпустят. Выходит, Сущев-Ракуса прав. Да, жандарма надобно держаться…

– Гони, – велел Мышецкий кучеру.

Незнакомец в пролетке достал из жилета большую луковицу часов и стал нагонять губернатора. На повороте вроде отстал. Сергей Яковлевич оттолкнул швейцара и заскочил в цирковые сенцы.

– Моя ложа… где? – спросил отрывисто.

И уже с лестницы успел заметить, как его преследователь, тоже толкнув швейцара, влетел внутрь. «Погоня, настоящая погоня!» Решил быть внимательным и спокойным. Для начала посмотрел на стрелки «мозера».

У него оставался еще час свободного времени. Да, сарай Атрыганьева, конечно же, не цирк Чинизелли, но и за это спасибо. Ложу губернатора заслоняли с боков плотные загородки, под ним лежала арена, далее – в полупотемках – угадывались лица зрителей.

Оглушительно верещал еврейский оркестр. «Мисс Эльвар» демонстрировала на арене урок верховой езды. Потом вывели перед публикой какого-то несчастного человека и стали подключать к нему провода от электрической сети. Несчастного корежило от тока, но он все это выдержал и сорвал оглушительные аплодисменты…

Что-то круглое, возникнув из глубины, завращалось в воздухе, пролетая над ареной прямо в его сторону – точно в его ложу.

«Бомба!» – Мышецкий в ужасе отпрянул назад.

А на колени ему шлепнулся кулек, в котором лежали два моченых яблока и горстка каленых орехов. Сергей Яковлевич был бледен как смерть.

«Кто же это удружил?..»

Напротив него, словно в туманной дымке, сидела великолепная Конкордия Ивановна и помахивала ему ручкой. Рядом топорщилось усами лицо полицмейстера Чиколини. Мышецкий улыбнулся в их сторону и с треском раздробил орех на крепких зубах.