На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

Он буквально на своих плечах спустил грузного Мышецкого с лестницы, прислонил его к стене. Напротив губернатора еще стояла, дрожа всем телом, старуха Багреева и никак не могла снова разжечь свечу.

Сущев-Ракуса отошел к своим жандармам.

– Если кто из вас, – донесся его злобный шепот, – скажет хоть словечко в городе… Ну так знайте: у меня хватка мертвая! Проснетесь на таких задворках империи, что этот Уренск вам покажется раем…

Подогнали к даче коляску, но Мышецкого в сенях уже не было. Душная предгрозовая темнота поглотила его фигуру. Напрасно жандармы бегали вокруг дачи, искали и звали – губернатор как в воду канул.

– Ну и шут с ним, – сказал Аристид Карпович. – Ничего не случится. Он хотя и ученый, но мужик крепкий… Поехали к Бабакаю, господа! Может, князь уже там?..

Конкордия Ивановна спать еще не ложилась. Пережитое в цирке оскорбление сидело в ее сердце прочно, как наболевшая заноза. Она безо всякого удовольствия поела тушеной печенки с поджаренным луком, выпила полбутылки дрянного винца (в вине она толку не понимала).

Потом больно щипнула себя за грудь.

– Дурак! – выругала она Мышецкого. – Столько добра, и все понапрасну пропадает…

Вошла горничная и доложила, что господин губернатор находится внизу и просит принять его.

– Прочь! – закричала Монахтина. – Гони его в шею…

Сергей Яковлевич уже стоял на пороге.

– Не надо, – тихо попросил он, – не надо гнать меня в шею. Я здесь ни при чем…

Горничная догадливо захлопнула двери. Конкордия Ивановна, поддергивая рукава халата, закружилась по комнате.

– Он здесь ни при чем! – закричала она. – Скажите, какое рыцарство! Одинокую женщину оскорбляют на глазах всего города, а вы даже не посмели вступиться, сударь!

Она сбросила с себя халат, осталась перед ним в ворохе шуршащих от крахмала юбок. Одна туфля полетела в один угол, другая – в другой.

– Всему есть своя мера, князь!

– Я пришел, чтобы сказать…

Монахтина уже сбрасывала с себя юбки.

– Вы способны приносить только несчастье, – продолжала она. – Но вам это даром не пройдет…

Вокруг пышных ног женщины билась белая пена кружев.

– А без меня не можете? – спрашивала она, подступая. – Не можете?.. Не можете?..

И тогда он медленным жестом стянул пенсне с переносицы…

Наутро Конкордия Ивановна задумчиво сказала:

– А лес-то, что мы купили, рубить надо к осени. Шелкопряд завелся… Вот уж не повезло – верно?

Спорить не приходилось: если Конкордия Ивановна говорит, что там шелкопряд, то, конечно, шелкопряд там найдется. Такая дама слов на ветер не бросает.

– Кому думаешь продавать? – спросил он.

– Бельгийцам, наверное, – ответила женщина. Она села в постели, стянула на затылке волосы в узел и закрепила его шпилькой.

– И сколько ты думаешь получить от продажи?

– Тысяч сто получим… Дело не шуточное!

Сергей Яковлевич раскурил папиросу и пронаблюдал, как заползает в щель на потолке клоп, улившийся кровью.

– Пятьдесят тысяч, – мне, – сказал он. – Мне надоело побираться…

Все надежды уренских капиталистов отныне были возложены на компанию черносотенцев. Агрыганьев, хотя и уступил первенство в организации Додо Поповой, но признавать открыто этого не хотел и щедро наделял посулами всех этих Будищевых, Троицыных и Веденяпиных.

– Господа, – убеждал он, – я сделаю все возможное в моих силах. Но вы сами понимаете, что наш губернатор настолько «зарумянился», что…

Веденяпин остановил его:

– Тес… тес! – И показал на Генриха фон Гувениуса, вертевшегося возле столиков, поблескивая моноклем.

– Не бойтесь, господа, – утешил Атрыганьев. – Этот мальчик наш. Ему тоже не сладко живется при губернаторе…

Разговор происходил в купеческом клубе. Заговорщики еще поболтали обо всех пакостях, которые возникли в их жизни с согласил жандарма, как следует перекусили в буфете, угостив (как «своего») и фон Гувениуса, после чего разошлись по столам.

– Ну, что, господа, крутнем по маленькой? – предложили братья Будищевы.

– За тот стол, – шепнул Атрыганьев фон Гувениусу, – будешь метать на Троицына… Я стасую в «кругляк», а ты на втором «винте» подмахнешь «гильотинкой»… Понял?

Прошлись первым абцугом. Фон Гувениус уже малость поднаторел с помощью доброго Осипа Донатовича и краем глаза заметил то, чего никто не заметил. Борис Николаевич при тасовке ловко сменил колоду на свою «аделаиду». В ней уже была готова его «гильотинка».

– Господа… рвите! – сказал предводитель.

Сначала игра шла ни шатко ни валко. С ленцой играли. Фон Гувениус пылал от счастья. Близость к такому высокому лицу, как предводитель и камергер Атрыганьев, совсем расслабила бедного немецкого дворянина: извиняясь перед обществом, Егорушка чаще обычного выбегал помочиться.

На второй «винте» Борис Николаевич пошел крупно – в две тысячи. Это уже – деньги, не мелочь.

Пора «гильотинить».

– Шестерка! – вспотел Троицын.

– И бита, – сказал фон Гувениус, выкинув карту.

За столом долго молчали. Посреди игроков лежала не шестерка, не семерка, не восьмерка, а – черт знает что. Егорушка в восторге своем не «достучал» карту как положено, и бубны застряли наполовину, не дотянутые до места.

– Не я… не я, – заговорил Егорушка.

Троицын вынул изо рта сигару и треснул Егорушку в глаз.

– Ах ты… шмрец! – поднялся Атрыганьев.

– Что тут случилось, господа? – подошел Веденяпин.

– Шулерок объявился, – сказал Троицын. – Вот он…

И крепкая длань Веденяпина обрушила фон Гувениуса на пол. Атрыганьев, предводитель и камергер, воздел Егорушку над собой. На своих кулаках, не давая коснуться пола, выбросил его за двери.

А там сидели банковские служащие.

– За что его? – спросили они.

– Шулер… Окажите ему!

Здесь били слабее, но зато чаще. После чего передали фон Гувениуса дальше – к половым. Те были люди опытные: они обмотали Егорушку полотенцами и как следует помяли бока. А потом, спустив шулера с лестницы, крикнули дворнику:

– Африканыч! Прими как положено…

Дворник прислонил кузена губернаторши к поленнице дров и неумело, равнодушно и сильно насовал ему в личность. Затем перекинул фон Гувениуса через плечо и высвистнул на улицу.

– Ходють здеся, – сказал недовольно, – всякие… Воздух портють!

Мышецкий об этом еще ничего не знал. Пересилив себя, он навестил свой разгромленный дом, из которого утром поспешно бежала Алиса. Платяные шкафы были пусты, и только в одном из них одиноко болтался его блестящий мундир камер-юнкера. Прислуга тоже разбежалась, чуя недоброе.

Князь отыскал в городе Сану – спросил о ребенке. Нет, Иконников забрал Алису вместе с ребенком…

– Эх, Сергей Яковлевич, – пожалела его добрая баба, – уж я вам и так, и эдак. А вы все не понимали… Мужчина-то вы больно неопытный! Просто сердце разрывается, на вас глядючи!

Между тем статья его была набрана. А губернская типография, словно по мановению волшебной палочки, выбрасывала в свет первую тысячу бланков такого содержания:

ЗАРОК ОТ ПЬЯНСТВА

Член Уренского общества трезвости (такой-то) с сего дня (число) дал на (такой-то) срок зарок перед Богом не потреблять горячительных напитков. Сия бумага да хранит вышепоименованного от искушающих его во пьянстве. Гарантия обеспечена. Цена одного зарока – рубль.

Председатель Уренского общества трезвости,

уренский преосвященный Мелхисидек

Прослышав об этом, уренские обыватели, словно предчувствуя всю тяжесть будущей трезвости, дружно заполнили кабаки и «монопольки»:

– Напоследки! Братцы, напоследки упьемси…

Получалось так: церковь вроде бы объявляла войну кабаку, но кабак решил не сдаваться и поднял брошенную перчатку. По всему долгому пути, от заставы до монастырского подворья, где должны были пройти жаждущие трезвого жития, спешно сооружались летучие лотки с горячительным.

Сидельцы винных лавок взирали на грядущее с оптимизмом.

– А вот поглядим! – утверждали они. – Мимо нас ни один не проклюнется. Всяк причастится! Где это видано, чтобы нас обошли?..

Пьянство усилилось. Всколыхнулись в городе темные силы. Какие-то личности ораторствовали на перекрестках о «жидах и политиках». Обираловцы, обычно, словно гада, боявшиеся дневного света, теперь смело кружили по улицам, принюхиваясь, чем пахнет.

Сергей Яковлевич навестил генерал-лейтенанта Панафидина: просил обеспечить его воинской поддержкой – в том случае, если…

– Нет, – возразил ему Панафидин без колебаний. – Армия не должна участвовать в этих распрях. Что вы мне предлагаете, князь? Про армию и так в народе говорят много вздору. Я не дам вам солдат. Патронами не поможешь! В кого стрелять?

Действительно: в кого стрелять? И губернатор вернулся в присутствие.

Позвал Огурцова, выложил перед ним рубль.

– Обещайте, – сказал, – что месяц я буду видеть вас трезвым. Вы хороший чиновник, я ценю ваше рвение и… Заодно, когда пойдете давать зарок, обратите внимание на всю механику этого дела. Мне это нужно!